Я не сдамся! Гл.1 Кризис веры

право на женское счастье и новую семью. Для меня это был долгий внутренний процесс, и поэтому я и обратилась за церковным разводом.

Странно, пока я проясняла свою позицию по данному вопросу, меня больше всего волновала ручка в руках у батюшки. Через какое-то время нашего разговора я стала переживать, что он её сломает, и мне было жаль такую красивую, цвета асфальта, элегантную ручку. Может, я себя ассоциировала с этой ручкой — мне казалось, что он не перо сломает, а мою тонкую шею сейчас свернет? А может, я трепетно отношусь к ручкам — вместе с калькулятором это мои основные орудия труда. Батюшка, прервав мои канцелярские размышления, грубо рявкнул: «Церковь индульгенциями не торгует. Таковы законы!»  Я не сдавалась: «А как же церковные законы в пятом веке, когда были разводы? Есть такое понятие «церковный развод», и есть его основание — прелюбодеяние. Я на юрфаке это изучала. В архивах полно документов по этому вопросу!»
Когда у сильного и агрессивного оппонента иссякают аргументы — он начинает драться. О своем желании проехаться по мне трамваем батюшка поведал еще в середине беседы, а сейчас он, еле сдерживая себя в рамках приличия, встал, подошел к двери, резко дернул её и, указывая пальцем на выход, сквозь зубы прорычал: «Вон!»

Я шла по монастырской земле мимо вековых деревьев с их мощными искореженными стволами, под ногами шуршали опавшие листья, воздух был пронизан спокойствием и умиротворением, а у меня разрывалось сердце от горя и безысходности. В какой-то момент я больше не могла идти, слезы лились, и я уже не разбирала дороги под ногами. Прислонившись к стволу дерева, я молилась и просила Бога, чтобы он не дал мне в Нём усомниться. Я понимала, что прямо сейчас могу потерять веру, и тогда в целом мире не будет никого, кто меня любит такой, какая я есть. Когда я немного успокоилась, то пошла на старинное кладбище, находящееся там же, села между могил с красивыми надгробиями на скамеечку, слушала колокольный звон и думала: «Что со мной не так? Я какая-то не такая, и что с этим делать — не знаю». Я тогда ещё не вела дневник и уже не помню, как внутренне справилась с этой ситуацией.

В том же году перед Новым годом подруга предложила поехать вместе с ней в женский монастырь. В этом монастыре была церковноприходская школа для детей-сирот — подруга несколько раз привозила туда детскую одежду. В то время я жила очень скромно, лишних денег не было, но была возможность покупать продукты по себестоимости, так как работала я в продуктовой компании. Вот мы и купили вскладчину несколько коробок мяса и фруктов. Подруга хотела помочь мне в решении моей проблемы, тем более, она лично знала настоятельницу монастыря. Сознательно умолчу, в каком монастыре мы были, так как он достаточно известен, и многие о нем знают.
Мы приехали в полдень, повсюду кипела работа, и настоятельница была занята. К нам приставили молодую послушницу, и она провела нас по разным службам. Нам показали, как девушки занимаются вышиванием одежды для праздничных богослужений, как делают свечки, помещения, где пишут иконы. После службы нас пригласили в покои настоятельницы на вечернюю трапезу. Я была буквально ошеломлена тем, что увидела.

Мы зашли в помещение, в котором стоял длинный деревянный стол, за которым могли спокойно уместиться человек двадцать. По бокам были деревянные лавки, а во главе стола — кресло, в котором уже сидела матушка. Мягкий приглушенный свет, красивые иконы на стенах и, вероятнее всего, ковер на полу, так как все звуки были приглушенными. Мы сели рядом с матушкой с одной стороны стола, ожидая, что сейчас подойдут остальные. Это было время строгого предрождественского поста, яства на столе все были постными. Но я и в дурном сне не могла представить такое количество тарелок с разнообразной едой, которые всё ставили и ставили на стол… а к нам так больше никто и не присоединился. Как оказалось, это были только закуски, на смену которым пришли горячие блюда, а затем — десерты к чаю. Такое обилие еды было даже как-то неприлично видеть. Я про себя отметила, что наши несколько коробок с фруктами ничто по сравнению с таким количеством еды на обычной вечерней трапезе настоятельницы монастыря, да ещё в Великий пост.

За трапезой подруга обрисовала мою ситуацию матушке и спросила, можно ли посодействовать, так сказать, подсобить хорошему человеку. Матушка, войдя в мое печальное положение, сказала, что в Троице-Сергиевой Лавре есть старец, сказала, как его зовут, и мне надо к нему съездить. Я должна сказать ему, что я близкий человек матушки и рассказать о своей проблеме. Она сказала, что это не беда, он наложит на меня епитимию, к примеру, сорок дней читать молитву или пару дней провести в монастыре. Я ему пообещаю, что все исполню в точности, и он меня в тот же день разведёт и даст благословение на новый брак. И всё. А сама матушка завтра утром, так как сейчас уже поздно беспокоить старца, позвонит ему и скажет, что от неё приедет молодая женщина, которая оказывает благотворительную помощь монастырю. И ещё она мне сказала, чтобы я незаметно отблагодарила его деньгами. После трапезы мы стали прощаться с настоятельницей, она нас благословила в дорогу и подарила мне две книги о жизни святых людей.
Домой я вернулась уже поздно вечером, и, хоть я сильно устала от пережитых эмоций, заснуть не смогла и до утра читала одну из подаренных книг. Утром, а это был понедельник, и мне нужно было собираться на работу, в состоянии полного опустошения я сидела на кухне, пила кофе и курила. Я понимала, что это конец. На самом высоком уровне, в самых почитаемых монастырях, где, кажется, каждый кирпичик наполнен энергией божественной любви, Бог имеет цену и связи. Он ничем не отличается от криминальных структур, государственных учреждений или институтов власти. Ты не нужна там со своим трепетным сердцем, духовным поиском, ищущая утешения души! Ты получишь все, что хочешь, вопрос только в наличии связей и количестве денег в твоем кармане. Ты можешь убивать, воровать, прелюбодействовать, врать — тебе все простится, только надо знать, к кому и от кого подойти. Значит, нет никакого смысла стараться, рвать жилы, из последних сил сохранять честь и достоинство в этом мире, больше похожем на Ад. Все равно, как бы ни старался — ты грешен! Всегда! Каждый день! Твои чистые помыслы — ничто по сравнению с утренней молитвой, которую ты не отстоял на коленях. Но есть лазейка в чертоги Бога. Только как ей воспользоваться, если ты хочешь жить по правде, в соответствии с внутренним пониманием достоинства? В общем, бегаешь ты с пистолетом или честно трудишься, конец один — Ад и черти с вилами.

У меня такое было один раз в жизни, этого не было ни до, ни после. Одномоментно закончился воздух в легких, и замерли клетки мозга. Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Было ощущение, что останавливается сердце, и я сейчас просто умру. Это было состояние вневременья. Мне казалось, что прошли долгие часы, пока мое тело сползало со стула и каталось по полу. Это было состояние вселенского тотального горя. Потом я смогла заплакать. У меня хватило сил доползти до стены и забиться в угол. Я свернулась, как сворачивается ребенок в утробе матери, и горько плакала, пока не выплакала все слёзы. А потом встала, пошла в комнату, взяла чистую тетрадь и ручку, вернулась на кухню, села за стол и написала: «Я отказываюсь от Бога, который живёт в Церкви. Мой Бог другой. Он меня любит. Он меня понимает. Я его дочь, а не раба. Так как у моего Бога нет дома, я отдаю ему свое сердце.  Богу, который живёт в церкви, все равно, что я хочу жить по справедливости. Ему все равно, что я хочу жить честно, хочу относиться к людям так, как хочу, чтобы они относились ко мне. Я отказываюсь от Бога, который живет в домах, в которых благословляют молодых мужчин, собирающихся на «стрелки», где будут убивать таких, как я. И не сосчитать, сколько раз благословили в доме Бога на убийство тех, кого я знала, с кем дружила, кого любила или ненавидела. Платите деньги — и простится вам. Я отказываюсь от Бога, которого можно купить за деньги. И, Господи, прости меня за эти слова и помыслы».

Вот с того дня Бог живет в моем сердце. Я — искра Божия. Он смотрит на мир моими глазами, он познает мир и свои творения через меня. И, значит, я несу ответственность, что через меня видит Бог, что через меня делает Бог, какими словами через меня говорит Бог. Он всегда рядом. Он вместе со мной плачет и смеется, огорчается, когда не получилось, и радуется успехам. И так странно сейчас видеть, как люди дерутся за право уничтожать парки, закапывать миллионы в землю, чтобы построить ещё один дом, в котором будут жить посредники и за тебя разговаривать с Богом. Почему мы не хотим разговаривать с ним напрямую, сами? Почему мы думаем, что священник лучше объяснит Богу, как Он нужен тебе именно сейчас? Ведь это право нам дано от рождения, право обратиться лично и услышать ответ. Мы всё отдали куда-то туда: одни за нас молятся, другие принимают за нас решения; одни управляют нашей свободой, другие говорят, как нам жить. Мы все время отдаем в чужие руки свое бесценное право управлять нашими судьбами. И, в конечном итоге, отвергаем Бога, потому что отвергаем Его в своем сердце. Нам все время нужны посредники, и мы платим деньги, потому что нам кажется, что другие это сделают лучше, чем мы сами.

Я расскажу вам притчу, которую рассказываю человеку, которого хочу поддержать в тот момент, когда ему кажется, что Бог от него отвернулся, так как он наделал очень много ошибок. Я и себе её часто рассказываю.

В детском саду идет концерт. Детки младшей группы стоят в два ряда. Во втором ряду малыши стоят на лавочке, чтоб родители хорошо видели своих чад. И вот заиграла музыка, родители восхищенно, с любовью, смотрят на своих детей. Те начинают петь. Они еще маленькие: кто-то забыл слова, кто-то не совладал с голосом и уже кричит, а не поёт. У кого-то из носа течет сопелька, а кто-то обмочил штанишки. Но, несмотря на это, все дети стараются и поют свою песенку своей самой красивой маме, самому лучшему папе. Самое главное — спеть песенку. Вот так и мы! Поем свою песню жизни Богу, он сидит там и смотрит на нас. Он видит наши мокрые штанишки и сопельки, но это совсем не важно. Он смотрит на нас через своё любящее сердце, и для него самое главное, что мы очень, очень стараемся. И мы для него, каждый из нас — особенный и горячо любимый.

Вот так и я, разговаривая с Богом в трудную для меня минуту, говорю ему: «Господи, я опять опростоволосилась, и у меня не получилось. Но, Господи, я ведь так старалась! Да, у меня уже мокрые штанишки, да, и сопелька течет из носа, но я ведь не убегаю, я ведь не сдаюсь, я продолжаю петь для тебя свою песенку. У меня ведь уже лучше получается?»