положить?
– Получается, что у тебя появился тайный вздыхатель, Юленька. Разве это плохо? Ты на себя посмотри, какая красивая.
– Я пойду, – засмущалась Юлия. – И все же интересно, кто же принес эти цветы?
– Завтра я улетаю, так что давай сегодня посмотрим, что еще необходимо сделать до приезда наших гостей. Хотя у нас в запасе почти месяц, но все должно быть готово дней через двадцать, не более.
Так и прошел день в делах. Пару раз звонил Валерий Львович, и сообщил, что вопрос с залом уже решен, а пригласительные билеты на презентацию начнут рассылаться через два дня. Андрей вновь подчеркнул, что уезжает в командировку, и всеми
вопросами в его отсутствие будет заниматься Юлия Алексеевна.
Юлия взяла трубку, и они долго говорили с Валерием Львовичем.
Просмотр всех дел завершился, когда уже был вечер. Они вместе вышли. Андрей подвез Юлию до дома, а вскоре уже и сам расхаживал по квартире. Теперь надо было подготовиться к встрече с Юлией в качестве Ферропонта. Уже наученный горьким опытом, что женщины любят ушами, и Юлия тоже может узнать его голос, он продумывал, как бы все это решить. Потом начал улыбаться и понял, что нашел верное решение.
***
Утром он вышел, и уже сам подошел к старушкам.
– Я должен уехать в командировку на неделю и у меня поживет Ферропонт Пантелеевич. Так что, на этот раз, у вас будет возможность с ним часто общаться. Надеюсь, что через час – два, он сам подъедет сюда.
Часа через полтора во двор въехало такси, и из него вышел Ферропонт Пантелеевич. Радостям и восторгам старушек не было предела. Закадыкин подарил каждой по экземпляру своей книги с дарственной надписью. Старушки с восторгом смотрели на него, а подаренную книгу держали как некую святыню.
– Ну, мои родные, – присел рядом Ферропонт. – Теперь я весьво внимании и готов вас слушать.
Старушки засмущались и повернулись к Матрене.
– Давай Матрена, не стесняйся, расскажи товарищу Писателю про своего грузина.
Та порозовела и стала теребить кончики платка.
– А что рассказывать - то. Любили мы друг друга и все.
– Как это любили и все? – Засуетились старушки.
– Ты Ферропонту Пантелеевичу подробно все расскажи. Смотри, какую он книгу написал про любовь. Так что, Матрена не юли и все рассказывай.
– А с чего начинать-то? – Растерялась Матрена и повернулась к Ферропонту.
– С самого начала и начните рассказывать. Как познакомились? Где познакомились?
– Познакомились мы с ним в госпитале, – вздохнула Матрена. – Война уже шла к концу, было начало весны. Я в госпитале санитаркой работала.
Прихожу как-то утром, а на кровати новенький лежит. Спал он тогда. Укрылся с головой, только усы и были видны. Я и не знала, что он грузин. Имя у него было Реваз. Я такого имени до этого и не слыхала. Потом, часа через два, проснулся он. Сначала мне даже не понравился. Уж больно волосат был. А глаза, страх, как красивы. И еще постоянно улыбался. Я уже знала, что он легко ранен, так что скоро пойдет на поправку. Подошла к нему и спрашиваю: «Вам чего-нибудь надо?
Он внимательно посмотрел на меня и отвечает: «Нэт. Нычего нэ надо». И только я от него отошла, а он как начал стонать, как начал стонать. Я подбежала к нему и спрашиваю: «Что у тебя болит, голубчик?» А он показывает насердце и говорит: «Сэрдцэ болит. Очэн болит». Я, аж перепугалась. Думаю, чем же ему помочь? Лучше за врачем пойду. А он мне продолжает: «Нэ надо врача. Ты просто посиди рядом со мной и все пройдет». Я и присела. Он еще некоторое время стонал, но вижу, вроде бы получше ему стало. Встала и только шагов на пять отошла, он опять, как начнет стонать. Я опять подбежала, присела, ему вскоре вновь полегчало. И чем больше я на него смотрела, тем больше он мне нравился. Потом, вроде бы, заснул. Я тихо поднялась, но не успела сделать и нескольких
шагов, опять раздались стоны. Так и просидела с ним весь день рядом. Когда настало время обеда, то он сказал, что ему трудно самому кушать, так я его с ложки и покормила. А уже ночью, когда все спали, вдруг он, бедненький, опять начал метаться. Ну, я и решила что жар у него. Наклонилась, чтобы лоб потрогать, а он обнял меня, стал целовать, и шепчет: «Нэ кричи. Лудэй разбудишь. Им надо спат, чтоби поскорее поправились». И так жарко целует, так сладко, что я и сама не удержалась и стала его целовать.
Тут старушки буквально хором воскликнули: «Как же она его любила!»
– Так и целовались до утра. А утром Реваз мне говорит: «Я как увидэл тэбя, Матрена, так сразу и полубил.
Ушла домой, и не могла дождаться, когда опять придет день моего дежурства. Днем ведь целоваться нельзя. Так и обнимались с ним и целовались в дни моих дежурств. А потом он пошел на поправку. Быстро начал крепнуть. Видимо любовь помогала. Вскоре уже сам мог ходить. Но все равно меня заставлял кормить его. А мне это одно удовольствие доставляло. Сижу, улыбаюсь, шепчу ласковые слова и с ложки кормлю. И он мне тихо шепчет: «Лублу я тэбя» Матрена. Жит бэз тэбя не могу. Во снэ ти минэ снишся».
Потом пришло время его выписывать. Тут и начали мы с ним у моей подруги дома встречаться. Я и не замечала, сколько ночей не сплю. Казалось, что только ночь начинается, а уже светает. Да и ночей нам не хватало. Уже решили: «Вот, война закончится, и поженимся». Жили мы с ним душа в душу. Он мне столько ласковых слов говорил и на русском, и на грузинском. Я уж на грузинском и позабыла. За всю свою жизнь я, потом, столько ласковых слов не слышала.
– Видите, Ферропонт Пантелеевич, какая любовь бывает! – Опять воскликнула одна старушка.
– А потом война с Японией началась. Опять призвали Реваза. Помню, провожала я его на вокзале. Он все смеялся и говорил: «Вот, Матрена, сейчас разобьем япошек, вернусь и поженимся. У нас должно быть много детей».
Уехал он, а я стала писем ждать. Вскоре получила одно. Писал, что все у него хорошо и скоро война закончится. А потом пришла похоронка. Было написано, что геройски пал при освобождении какого-то города в Китае. Я, как прочла похоронку, так вся похолодела, а что было потом, и не помню. Пришла в себя только в больнице. Врач сказал, что дите было у меня, но не выжило. Вот после этого я долго не могла в себя прийти. А потом опять весна пришла. Тут за мной, покойный, Михал Фомич стал ухаживать. Не любила я его, но вышла замуж. А потом как-то стерпелось. Дети у нас родились. Так и прошла моя жизнь. Но я всегда вспоминаю моего Реваза, и свечки за упокой его души ставлю. Вот, скоро и меня видимо земля заберет, там с Ревазиком моим и встретимся снова.
– Как же она, бедненькая, любила, – запричитали старушки. – Вот, товарищ Писатель, какая любовь на этом свете бывает.
Андрей же сидел и думал.: «Вот, сидит женщина, которая любила всего несколько месяцев, а помнит об этом всю жизнь. Как же было тяжело Любе несколько лет его любить и все хранить в тайне, копить в душе. Никому ничего не
рассказывать. Лишь ему одному могла она об этом сказать. А он не видел ничего, не замечал. Как же он тогда очерствел душой, что не заметил того, чего нельзя было не увидеть? Каким же он стал бездушным, самодовольным и самовлюбленным,
что не почувствовал ничего? И только сейчас начинает все осознавать. Как бы выздоравливает душой, но какую цену придется еще ему уплатить за это просветление?
– Ну, что Ферропонт Пантелеевич? – прервала его размышления одна из старушек. – Будете об этом писать?
– Грустная история, – вздохнул Ферропонт. – Очень грустная. Не знаю даже что и сказать. Вы все такие хорошие, такие добрые. Я постараюсь бабаньки, постараюсь.
Он встал и поднялся к себе домой. Рассказанная история совсем расстроила его и выбила из колеи. Он только ходил по квартире и вспоминал свои встречи с Любой. А ведь при беседах с ней, он иногда рассказывал ей смешные истории, связанные с женщинами. И она ни разу не выдала себя, смеялась вместе с ним. Но что творилось у нее на душе, когда она все это выслушивала?
Так и прошел весь день в воспоминаниях. Только два раза ему пришлось позвонить от имени Ферропонта. В первый раз связался с Юлией. Надо было проверить, узнает ли она его голос по телефону. При разговоре он непрерывно кашлял, хрипел, говорил, что немного нездоров. Юлия ему сообщила, что получила указание от Андрея Владимировича оказать содействие во всем, что связано с презентацией, и они договорились, что завтра встретятся в офисе. Потом позвонил Валерию Львовичу. Трубку подняла Серафима Ильинична и оказалось, что Валерия Львовича не было на месте. Андрей опять долго кашлял и жаловался, что видимо, простудился в магазине.
– Ангел наш, – сочувствовала Серафима Ильинична, – Вам нельзя болеть, ни в коем случае нельзя. Валерий Львович поехал получать пригласительные билеты. Он попросил передать Валерию Львовичу, что договорился с Юлией Алексеевной о встрече на завтра. Серафима Ильинична заверила, что непременно все передаст, и пожелала ему скорейшего выздоровления.
– Фера, – постоянно повторяла она. – Вы сами не знаете, какойвы прекрасный человек. – Вам надо при жизни поставить памятник. Такие люди, как вы рождаются раз в столетие. Так что берегите себя. Вы теперь не только принадлежите себе, Фера. Вы - государственное достояние, гордость нации.
Андрей стал сильно кашлять и пожаловался, что плохо слышит. Это был единственный способ поскорее завершить разговор.
На следующий день, в назначенное время, он входил в офис.
Прошел в кабинет, где его уже ждали Юлия и Валерий Львович. Долго знакомился с Юлией, говорил, что она весьма приятная женщина, рассыпался в комплиментах. Но он постоянно хрипел, горло его было перевязано, и он предупредил, что ему очень
трудно говорить. В это время к Юлии вошел Василий. Он внимательно посмотрел на
Ферропонта, потом улыбнулся и подошел к нему.
– Не узнаешь меня?
Ферропонт посмотрел и прохрипел, что видимо Василий обознался.
– А помнишь
И только сейчас начинает все осознАвать... (опечатка)
ОдНако (пропустили букву) он все сильнее кашлял, хрипел и никак не мог поправиться.