клопу, что случится с человеком, кровь которого он сосёт? Клоп желает только одного – жрать.
Можно представить, как переполошилась киевская аристократия, уразумев, что власть в стране уплывает из загребущих рук. Величие страны, благосостояние народа – ничто, если ограничивается доступ к кормушке. С тех пор не было у Святослава врага опаснее, нежели киевская знать, всеми силами стремившаяся разрушить его планы.
Угадав мнение киевской элиты, Н.М. Карамзин допустил бестактность в адрес Святослава: “По кончине матери Святослав мог уже свободно исполнить свое безрассудное намерение: то есть, перенести столицу Государства на берега Дунайские” (Н.М. Карамзин “История государства Российского”, т. I, с. 130, М., 1989). Писатель, конечно, лучше князя разбирается в потребностях государства, вот сразу же и заклеймил – “безрассудное”. Он так наставительно поучал: “По крайней мере Святославу надлежало бы овладеть прежде Бессарабиею, Молдавиею и Валахиею, то есть выгнать оттуда Печенегов, чтобы непрерывною цепию завоеваний соединить Болгарию с Российскими владениями” (там же). А то Святослав сам не понимал, что нужно делать? Он-то в современной ему ситуации разбирался не в пример лучше придворного историка XIX века. С чего Н.М. Карамзин взял, будто Святослав не понимал основ военной науки? “Карамзин, приписав Святославу намерение, которого князь в действительности и не имел в виду… осуждает князя за него” (Н.Д. Знойко “О посольстве Калокира в Киев” // ЖМНП, 1907, т.VIII, с. 230)
Князь прекрасно сознавал, с кем имеет дело, потому он и предпринял ответные меры. Богатство Киева зависело от днепровского торгового пути. До сих пор именно Киев контролировал торговлю с Византией, получая львиную долю прибылей. Теперь же из Переяславца Святослав всегда мог перехватить контроль над торговым путём, поставив Киев в зависимость от своей воли. Малейшее неповиновение – и киевская знать разорится. Имелся и другой торговый путь – по Волге. Но контролировала его Хазария, а после недавнего разгрома обозлённые хазары непременно блокируют любые попытки русских купцов проникнуть со своими товарами в Халифат. Если учесть, что все подати тогда собирали натурой, то без налаженной торговли родовитая знать быстро могла перестать быть знатью. Понятно, что в сложившихся условиях добивать Хазарию для Святослава было невыгодно – живой, но неопасный каганат представлял собой неплохую удавку на шее правящей верхушки. Война объявлена. Сложно объяснить причины последующих событий, не учитывая этой невидимой, но вполне реальной войны.
III
В 968 году на Русь внезапно напали печенеги. Это событие выглядит неожиданно и даже нелогично, ведь печенеги кочевали тогда возле Дуная и были достаточно уязвимы для ответного удара с русской земли. Почему-то их вождь был уверен, что мстить ему никто не станет. С чего бы он осмелел?
“И оступиша ПеченЪзи градъ въ силЪ велицЪ, бещислено множьство около града, и не бЪ льзЪ изъ града вылЪсти, ни вЪсти послати; изнемогаху же людье гладомъ и водою. Собравшеся людье оноя страны ДнЪпра в лодьях, об ону страну стояху и не бЪ льзЪ внити въ Киевъ ни единому ихъ, ни изъ града к онЪмъ”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 64, Рязань, 2001)
Город оказался совершенно не готов к обороне. Конечно, уже более ста лет он не подвергался никакой опасности, так ведь и степняки толком не умели брать города. Горожане заранее, не дожидаясь начала приступа, готовы сдаться на милость победителя (“предатися имамы ПеченЪгомъ”). Такая готовность весьма подозрительна. В более поздние времена русичи отчаянно бились и с половцами, и с татарами, а они куда страшнее печенегов. А на другой стороне Днепра стояли ратники во главе с воеводой Претичем и ничего не предпринимали. Совсем ничего. Что-то слишком много тумана напустили летописцы.
Некий “отрокъ” (то ли подросток, то ли младший дружинник – из текста не ясно) вызвался поторопить воеводу. Взяв уздечку, он нахально прошёл сквозь печенежский стан, спрашивая встречных: “не видЪ ли коня никтоже?” (там же). Маскировка сработала. И только, когда сей отрок бросился в реку, печенеги опомнились и принялись стрелять в него из луков, только вот ни разу не попали. Правдоподобно? Не очень. Печенеги какие-то вялые, легковерные, да и подслеповатые, коли не в состоянии тюрка от европейца отличить. И стрелять совершенно не умеют – на таком расстоянии они должны противника в ежа превратить. Добравшись до воеводы, отрок передал ему послание киевлян: “аще не подступите заутра къ городу, предатися хотять людье ПеченЪгом” (там же, с. 65). Опять сдаваться спешат, будто не знают, что такое неволя у степняков. Ни малейших попыток сопротивления, при первой же опасности город почему-то оказывается на краю гибели. Читателю навязывается мысль, что без князя киевлянам ну никак нельзя, вся их жизнь рассыпается.
Претич тут же объявил, что надо срочно спасать княгиню и княжичей (а раньше-то, о чём думал?): “… аще ли сего не створимъ, погубити ны имать Святославъ”. Вот в это можно поверить, и кто бы Святослава упрекнул? Воевода не для того поставлен, чтобы бессмысленно таращиться на врагов через реку.
Наутро ратники под звуки труб и громкие крики начали переправляться через Днепр. Печенеги поспешно обратились в бегство (не так уж они страшны), но затем их вождь всё же вернулся и спросил Претича: “а не князь ли еси?”. Тот ответил: “азъ есмь мужь его, и пришелъ есмь въ сторожЪхъ, и по мнЪ идеть полкъ со княземъ бес числа множьство” (там же). История напоминает фольклорную и, скорее всего, из фольклора она и взята. Претич с печенегом зачем-то поменялись оружием: Претич отдал броню, щит и меч, а печенег – саблю, коня и стрелы. Это уже ни в какие ворота не лезет – настоящее братание с врагом. Воевода явно себе на уме.
Летописец торжественно заверяет: “И отступиша ПеченЪзи отъ града…”. И тут же без всякой связи с началом он печально завершает фразу: “… и не бяше льзЪ коня напоити: на Лыбеди ПеченЪзи” (там же). Так всё-таки, отступили печенеги или нет? Похоже, что летописец запутался из-за того, что вставил в свой рассказ фольклорный сюжет, не имеющий отношения к излагаемой истории. Не было никакого отрока, не было остроумной уловки Претича. Подобные случаи могли происходить и наверняка происходили и раньше, и позднее, но только не в этот раз. Да вот, хотя бы такое известие:
“В лЪто 6660 (1152) <…> приидоша Болгаре по ВолзЪ къ Ярославлю безъ вЪсти и остоупиша градокъ в лодияхъ, бЪ бо мал градокъ, и изнемогаху людие въ градЪ гладомъ и жажею, и не бЪ лзЪ никомоу же изити изъ града и дати весть Ростовцемъ. Единъ же оуноша отъ людей Ярославскихъ нощию изшедъ изъ града, перебредъ рекоу, вборзЪ доЪха Ростова и сказа имъ Болгары пришедша. Ростовци же пришедша побЪдиша Болгары”
(Типографская летопись, РЛ, т. IX, с. 104, Рязань, 2001)
Киевляне отправили Святославу слёзное письмо: “ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабивъ, малы бо насъ не взяша ПеченЪзи, и матерь твою и дЪти твои, аще не поидеши, ни обраниши насъ, да паки ны возьмуть, аще ти не жаль отчины своея, ни матери, стары суща, и дЪтий своихъ” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 65-66, Рязань, 2001). Ну что за лицемерие? Земли тиверцев и уличей вовсе не чужие, это самые настоящие русские земли. А Святослав и стремился отодвинуть границу подальше от Киева, чтобы стольный город оказался в глубоком тылу и не подвергался никакой опасности. Обвинения абсолютно беспочвенны. Печенеги почему-то не пытались перехватить гонца – странное легкомыслие с их стороны.
Святослав не забыл о Киеве, он “вборзЪ всЪде на конЪ съ дружиною своею, и приде Киеву, цЪлова матерь свою, и дЪти своя, и съжалися о бывшемъ отъ ПеченЪг; и собра вои, и прогна ПеченЪги в поли и бысть миръ” (там же, с. 66).
Вот летописец и проговорился. Святослав не привёл с собой войска, он их СОБРАЛ, после приезда в Киев. Что же выходит? Войска у киевлян имелись в достаточном количестве и воеводы тоже были, а печенегов всё равно не прогоняли до приезда князя. Слёзное послание превращается в филькину грамоту. Оказывается, киевляне прежде всего добивались не победы над степняками, а скорейшего возвращения князя на киевский престол. Вот чем объясняется их нежелание сопротивляться врагам, а также и бездействие Претича. Скорость возвращения князя прямо пропорциональна величине угрозы, нависшей над стольным градом. Не потому, что киевская знать вдруг возлюбила Святослава, её заботили свои шкурные интересы – без князя терялись власть и влияние на Руси.
Совсем в ином свете выглядит братание воеводы Претича с вождём печенегов. Неизвестно, где оно произошло, но вряд ли под Киевом. Преступный сговор имел место раньше, когда князья, недовольные политикой Святослава, зазывали печенегов на свою землю. Их авантюра несла гибель и разорение множеству людей, но когда элита жалела простой народ? В число этих князей входил и Претич. Воеводами в то время могли быть только князья, а Претич, к тому же в отсутствие Святослава и Свенельда, оказался первым среди высшей знати на Руси. Свенельда Святослав забрал с собой на Дунай, возможно, не доверял ему и предпочитал держать на виду, чтобы тот не вздумал интриговать. Вот место Свенельда временно и занял Претич, получивший в свои руки руководство общерусским ополчением.
О существовании на Руси князей помимо Рюриковичей писал в своей книге А.С. Королёв. Он обратил внимание на вопрос печенежского вождя к Претичу: “а не князь ли еси?”. Но Претич пришёл из-за Днепра, а Святослав тогда находился на Дунае, о чём печенеги хорошо знали. Так значит, спрашивая о князе, печенег имел в виду вовсе не Святослава, а какого-то другого князя – с Левобережья, возможно, черниговского князя (А.С. Королёв “Загадки первых русских князей”, с. 233, М., 2002). Летописные сведения о действовавшем тогда неизвестном князе обнаружил Ф.А. Гиляров:
“В тоже время прiидоша печенеги на кiевъ, ольга же со внучаты своими и съ ярополкомъ, ольгомъ и владимиромъ затворися в кiеве, печенеги же едва не взяша града, аще бы некiи князь изъ за днепра поспешилъ и защитилъ его, ко светославу же отписа сице: ты, княже, чужiе земли доступаеши, а твою печенеги воюють, и аще вскоре не прiдеши, не имаши видети ни матери твоея, ни детей”
(Ф.А. Гиляров “Предания русской начальной летописи”, с. 301, М., 1878)
Занимал ли Претич черниговский престол законно или замещал там Свенельда, но по своему положению он, несомненно, считался третьим человеком в государстве. Открыто он Святославу не противодействовал, но исподтишка палки в колёса ставил.
IV
Ждало Святослава и ещё одно испытание судьбы: внезапно и скоропостижно скончалась его мать, княгиня Ольга. Ничего не говорило о близости смертельного исхода. Когда Претич спасал княгиню, то “изиде Ольга со унуки и с людьми к лодьямъ” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 65, Рязань, 2001) – сама шла, значит, бодро себя чувствовала, и когда Святослав “цЪлова матерь свою, и дЪти своя”
