Взгляд вдоль берега

Красный холодный шар медленно поднимался над чёрным невспаханным горизонтом, обдавая светом и еле ощутимым теплом все окрестности. Он поднимался в мраморное, никем нетронутое,  небо. Оно было спокойным, мирно спящим. Пространство по вертикали и горизонтали оглашали одинокие первые певчие птицы. В зените стоял молодой месяц, качаясь между двух небольших перьевых облаков, схожих на кисточки небесного художника. Старый огромный великан, весь поросший мхом, покрытый копотью и пылью дней, запрягал свою древнюю лошадь. Глубокие морщины, как реки, петляли по его лицу, являясь свидетельством прожитых дней и ночей. Его неспешные движения были отточены и слажены. Бездонные большие глаза чайного цвета, скрытые под длинными ресницами, как всегда, не выражали никаких эмоций в течение всего дня, будто в мозгу не происходило никаких движений, но это было заблуждение. Он приучил свой разум к воле божьей, и каждая минута его жизни была посвящена чтению небесных посланий. Эти признаки всевышнего были везде. В восходящем солнце, в запахе мартовской земли, в капающей сосульке на карнизе крыши, в чириканье воробья, в полёте чёрного ворона наперегонки с белым голубем, в вое волка, в качании верхушки тополя, в журчании  весеннего ручья, вбирающего в себя зимний мусор. Во всём, что, молча, хватал глаз. Изабелловая кобыла с длинной гривой хрипела и выпускала из ноздрей пар. Большие карие глаза были прикрыты ресницами, она дремала, постепенно пробуждаясь ото сна. Хозяин подошёл к  лошади погладил по плечам, холке, груди и надел узду.
Осмотрел её копыта, ковку. Он разговаривал с ней на своём выдуманном языке, как ему думалось лошадином языке, и постоянно что-то шептал ей на ухо.  Надев уздечку, застегнул подбородный ремень и  вставил в рот удила. Накинул на спину лошади парчовую ткань, вышитую рисунком ночного звёздного неба. Положив ей на спину седелку, великан ловко накинул хомут и закрепил его на шее. Затем взял в одну руку поводья, другой завёл лошадь в оглобли. В результате манипуляций с оглоблями, дугой и гужами «Кареокая была готова к поездке. Заправил к петлям гужа вожжи и вывел лошадь со двора. Неспешно забрался на повозку, отчего та под его грузом просела, а колёса вошли в грунт. Он легонько стукнул по крупу хлыстом, и парнокопытная подруга медленно двинулась в путь. Телега качалась на ухабах, как лодка на волнах, издавая скрипичные звуки. Молодые одинокие берёзки вдоль поля мелькали, размахивая тонкими за год выросшими ветвями, и слегка верхушкой кланялись. Конник отвечал им кивком головы. На полях таял снег, и большие лужи-озёрца перемежались с чернозёмом, жёлтой прошлогодней травой и озимыми. Деревца, стоявшие в разных частях поля, выглядели сиротливо в объятьях просыпавшейся весны. Дорога с холма пошла под уклон, и таявший на полях снег превращался на глазах в широкий ручей, стекающий между полем и дорогой вниз, к каньону. Солнце мелькало через корявые размашистые ветки дубов и тополей вдоль грунтовки. Выжженные дупла в стволах и сломанные ветки добавляли свой колорит в эту первичную обстановку – начало работы солнца в новом сезоне. Дятел долбил крону ствола высокого старого дуба, оттачивая своё мастерство, а также пытаясь найти какую-нибудь пищу с прошлого года. Вороньё на верхушках тополей оглашало местность весенними призывами и собирало веточки для гнёзд. В поле выскочил заяц. Прижав уши, он длинными прыжками перемещался по снегу и земле. «Кареокая семенила небольшими шажками, оглядываясь по сторонам, и активно фыркала. Оглобли двигались вверх-вниз, как волны на реке и рябь на озере. Ёлки вдали симметричными треугольниками замыкали пространство. И на этом участке гулял прохладный сырой мартовский ветер, донося до возничего птичий гомон из лесопосадки, перпендикуляром пристроившейся к дороге. В небе пролетели галки, а за ними сойки. Великан на телеге не обращал внимания, ни на какое движение вокруг, будто давно уже всё видел и привык – надоело. Он всё время смотрел на холку и уши своей подруги и что-то напевал себе под нос грубым тяжёлым и глубоким, как дно океана, голосом. Древние пахучие сосны роняли свои мокрые иголки на пути движения. Земля была хоть и мёрзлой, но с каждой весенней минутой всё больше и больше обретала мягкость, из-за чего колёса возка погружались в грязь, и оси скрипели, создавая напряжение. Звёздное небо, шитое золотыми нитками, сверкало на спине «Кареокой. Её длинный светлый хвост болтался, буквально заметая след. Большие чёрные ноздри раздувались, и из них выходил пар работы мощного организма. Так, проехав пару километров, телега остановилась у объёмного безграничного карьера возле обрыва. На краю стоял молодой дубок, не скинувший за осень и зиму свою первую листву. Светло-коричневого света листья шуршали на ветру. Великан наклонился и послушал, о чём они говорили. Затем подошёл к лестнице, сделанной прямо в грунте, и начал спускаться вниз карьера. Через несколько метров лестница закончилась и упёрлась в площадку. Здесь великан достал из мешка лопату и начал копать белую глину. Набрав мешок, он поднял его наверх и спустился вновь. Натаскав полную телегу глины, он посмотрел вокруг, что-то спел и поехал вдоль карьера по краю обрыва. Из-за куста шиповника выпрыгнула женщина-заяц и прокричала:

-Господин, когда же ты вылепишь мне зайчиков, моих съел волк?
-Скоро, дорогая, скоро, - промямлил он басом и поехал дальше.

Как из норки обрыва выскочила женщина-ласка:

-Господин, я потеряла своих деток за зиму, умоляю тебя, надели.
-Скоро, ласточка, скоро, - пробасил он, двигаясь вперёд.

Из-за бугра выползла  женщина-ёж и женщина-змея:

-И нам, и нам нужны дети, господин!!!
-Будут, - коротко отрезал он.

Прямо перед лошадью села на дорогу женщина-сова:

-Моего птенца убил чёрный ворон, господин, верни.
-Хорошо.

За двойным стволом бука стояла женщина-медведь:

-Господин, мой малыш убежал, сотвори мне нового, - простонала она за деревом.
-Сделаю.

Появлялись ещё десятки женщин разных родов и видов и все с одной просьбой.
Великан махал головой и обрывал их мольбы положительным ответом. Карьеру не было конца. Пропасть пошла вправо, а лошадь свернула влево к горам. Дрозды и скворцы провожали повозку хаотичным щебетом. Вершины гор краснели в утреннем солнце, покрытые вечным снегом и льдом. У подножия отвесной скалистой горы располагалось плато, покрытое мелкой зелёной травой. По центру его стояло гранатовое дерево, и рядом лежали взрослые львы. Конник объехал дерево вокруг, напевая песню: »Греетесь, котики? Только вам от меня ничего не надо…» и двинулся к горе. Здесь находилась его мастерская. Гончарный круг под навесом, огромная печь для обжига, краски и горный ручей, протекающий мимо.
Он лепил из глины человечиков, птиц и животных, обжигал, разрисовывал и отправлял по лебёдочному конвееру наверх, на самый пик горы для одушевления своих скульптур. Дух ветра и стихий вдыхал в них жизнь, и они спускались вниз живыми тварями и существами. Эта рутинная ежедневная работа превратила великана в робота, который развлекался только тем, что пел себе под нос одно, и тоже, да наделял своих «детей» первичными навыками языка, отправляя их дальше в бесконечное поле жизни. Иногда от скуки он ухитрялся вылепить что-то несусветное, затем ломал и делал стандартный набор времени, понимая, что некоторым существам просто не выжить в таких условиях «климата», и всё вернётся опять на круги своя, а именно, на его гончарный круг, где воплощение фантазий останется только в мыслях. «Кареокая» же ходила по плато, пока он работал, и выщипывала остатки семени, брошенного временем.
Небо сгустилось, и на вершине горы начался ураган. Мощные порывы ветра завывали между скал, сбрасывали пласты снега и камни вниз. А затем полетели птицы, животные люди – всё, что вылепил великан.
-О, как отец разбушевался ! Не уж то творения мои не пришлись к сердцу…
Через несколько минут буря стихла, и великан пошёл собирать куски своих чад.
-Вот ручонка манёханькая какая, я лепил ей зайчика, а вот головка, совсем детская, ушки…
Львы сорвались как по команде и начали хватать всё, что попадало в поле зрения, разрывая свежие, ещё не одухотворённые тела.
-А ну, кышь, демоны! – Орал он на них, размахивая огромной дубиной. – Ненасытные, всё вам мало и мало.
Львы в испуге отпрыгнули, захватив свою добычу в зубах, и ушли к подножию горы на другую сторону плато.
Великан, насобирав полный мешок ошмётков, печально поплёлся к мастерской заново лепить. Солнце садилось, перекрашивая горы и долину. День подходил к концу.
-Не успел, Кареокая, сегодня, завтра будем работать. А сейчас надо ужин готовить да отходить ко сну, пока отец глаз свой солнечный не закатил за землю, - обращался он к лошади.
Развёл костёр рядом с навесом и повесил котелок с крупой. Парнокопытной подруге дал сена с телеги. Первые звёздочки занимали свои места на небе.
-Смотри, Кареокая, красоту свою отец нам кажет, как у тебя на спине. Сколько гляжу, а наглядеться не могу.
Лошадь повела на него глазом при этих словах и фыркнула, мотнув длинным серым хвостом. Великан стучал ложкой по котелку, уплетая кашу, и рассматривал небо. Когда стемнело, они заснули. Пики гор по кругу зловеще, как резцы великой пасти, чернели на фоне звёздного неба. Во сне великан садился в човен из ствола большого дуба и поднимался в небо, в русло млечного пути. Разгребая звёзды вёслами, он собирал звёздную пыль, складывая её в шкатулку. На земле он добавлял пыль в краски, усиливая их цвет и образ. Маленькие каменья, куски от астероидов тоже брал с собой. И погнался было раз за кометой ради смеху, но та так его хвостом отстегнула, что чуть не спалила лодку. Великан от души посмеялся и больше за ней не гонялся. Созвездия зазывали его в гости, но он уклонялся, понимая, что останется там навсегда.

-Спасибо, - кивал он головой, - не могу, дела, в следующий раз. И так постоянно.

Созвездия перестали обращать на него внимания и звать, посчитав его, то ли гордецом, то ли дураком, то ли не понятно кем. А млечный путь был бесконечным, но ночь имела свои временные пределы и подходила к концу.

-А ты слышала, Кареокая, как гудит река подо льдом? – Спросил великан свою подругу, остановив повозку на обрывистом берегу.
Река томилась под разноцветным льдом. Местами он был белым со снегом, местами зелёный, тёмный, жёлтый под берегом с глиной. Где, течение было быстрым, располагались огромные проталины. И здесь вода, уходя под лёд, всем своим первобытным напором ломала кристаллики по краю и сжимала весь лёд на реке, создавая еле уловимое для слуха грозное, смертоносное для тех, кто решил выйти на этот лёд, гудение. Прерывистый шум, рокот сотрясал всё ледовое покрытие в преддверии ледохода и распустившейся весны. Берег обваливался, давая возможность реке немного отдохнуть. Стебельки, сохранившегося за зиму ковыля, трепетали на ветру. В небольшом леску скворцы и дрозды журчали, создавая гнёзда. Группа снегирей перелетала с дерева на дерево, будто искала зиму, снег. Зяблики взлетали под самое солнце, наперебой чирикая, и камнем падали вниз. Журавли ходили по наполовину растаявшим озерцам в поисках какой-нибудь пищи. Над рекой клином пролетели первые