Беги, Пилад

Шелест волн, скрип корабельных досок и запах водорослей успокоили безумца. Сейчас он спит, широко разметав могучие руки. Во сне ему улыбается мать, а отец обещает привезти из похода настоящего коня. Это при новом полнолунии, он, вращая пустыми глазами и мыча, как от боли, будет бросаться из стороны в сторону. Чтобы в конце концов упасть, и звать в бреду тени умерших – мать, отца, сестру… И чернявая худенькая женщина, подбежит, чтобы, ухватив за руку, тихо уговаривать «брата», рассказывать ему, что мать его любит, просто очень занята, а скоро вернется отец, и наверняка привезет настоящего коня – серого, в яблоках…

Седеющий мужчина с тяжелым вздохом взъерошил себе волосы. Уже много лет он не может бросить этого безумца – свою боль, свой кошмар, свой сизифов труд. Горянка-жена, из далекого племени тавров, вопросительно посмотрела на мужа, что-то прощебетав на своем языке. Пилад молча махнул ей рукой – все в порядке. Она же, поцеловала его в щеку, и, бросив последний взгляд на больного, ушла в свою каюту.

Безумец спал. Истерзанный бурей недуга, его разум, точно корабль, нашел недолгую гавань покоя. И это же были часы покоя для Пилада. Его друг забывал свой недуг в жестоких драках, где не щадил никого вокруг, но именно в этих случаях Пилад не мог быть спокоен – приходилось беречь спутника, а после – улаживать дело к миру. Боги иногда даровали чудо, и ненадолго больной приходил в себя днем. Он счастливо смеялся, выхватывал у Пилада из рук работу, крича, что все сделает сам для такого отличного друга. Умиленно застывал, глядя на поющую пичугу или цветущий куст. Нежно заботился о жене побратима, называя ее своей сестрой. Она тоже привыкла к этому.

Мудрено ли сохранить свой разум, если с самого детства несчастная жизнь стегала сознание шипастой истрихидой?

Вечно занятый военными походами отец. Ненавидящая мать, вынужденная скрывать от сына многочисленных любовников. А любимая сестра…

Пилад до сих пор содроганием вспоминает тот день. Тысяча кораблей, которые многомесячная буря выбрасывает на берег. Тысячи воинов из начинающего разбегаться войска: поход закончился не начавшись. Хмурые вожди, оскалившиеся на царя. И в их криках все чаще слышится «крови!» Они требуют крови для богов, желая прекратить бурю, но ждут ее для себя, чтобы насытиться зрелищем. И сам владыка… Что ему дочь, когда под рукой сильнейшая армия в мире, а цель – богатейшее в Азии государство? Воины жаждут крови? Пусть видят, что для этого похода царю ничего не жаль, даже близких! Кровь на алтаре! Широко распахнутые глаза девочки – «папа! За что?». Хриплые крики войска похожи на клич стервятников. И несчастный царевич, рвущийся к мертвой сестре из рук Пилада.

Тогда еще удалось сохранить его разум, убедив, что сестра жива, что ее подменили боги перед самым ударом ножа, а кровь – это кровь жертвенного животного.

-  Наверное, лани? Да, Пилад?

-  Да… Лани…


Увидеть смерть сестры, затем – десять лет терпеть издевательства материнских любовников, пережить убийство матерью отца, прикончить собственную мать, предстать перед судом – разве этого мало, чтобы сойти с ума? А это кошмарное человеческое жертвоприношение у тавров, когда он и Пилад едва не разделили участь тысяч несчастных, чья кровь услаждала варварскую Аримпасу… Где уж уцелеть разуму?

Пилад снова тяжело вздохнул, снова переживая в душе и каменный грубый стол, и оскаленную жрицу в шкурах… А ведь именно с этого момента и повернулась жизнь на лучшее, хотя сам Пилад думал тогда, что настанет конец его мучительному долгу. Молодая варварка до истерики была сыта кровью, которую ей приходилось проливать в роли жрицы, и она была готова бежать с кем угодно, кто гарантировал бы ей защиту. Особенно – если это двое чужеземцев, в дорогих медных украшениях. А безумного Ореста удалось убедить, что это и есть его убитая сестра.

Много ли общего у чернявой и курносой горянки с эллинской девочкой, умерщвленной отцом? Но разум друга ухватился за ложь, как за спасительный плот. И им удалось бежать…

Царевич – давно уже нищий изгнанник, с него никогда не было выгоды. Он – обуза для молодой семьи. Он приносит с собой заботу, страх, косые взгляды окружающих, убытки от погромов. Бросить его – он и не заметит. Никто бы не осудил Пилада за такой поступок. Пилад терпит. Чего ради? Ради того малыша, что играл с воспитателем Пиладом в войну и мечтал покататься на настоящем троянском коне. Ради счастливо-изумленной улыбки бородатого безумца в минуты просветления…

А еще ради мучительного хрипа друга, насмерть зажавшего оскаленные ножами руки тавров:

- Беги, Пилад!