Читаю стихи, или Как читать стихи

вооруженный комплексом художественных и нехудожественных идей, приступает к чтению стихотворения. Он начинает с ожиданий, вызванных предшествующим художественным и жизненным опытом, именем поэта...»
 
  Теперь представьте: я читаю некий текст, полагая его возможным шедевром, и вижу в нём узнаваемые сочетания слов, эпитеты, метафоры, сравнения. Автор предлагает мне лежалый и сотни раз использованный товар как свежий, только что с грядки его фантазии. Запрашиваешь поисковик на любой поэтический троп из такого текста и — опаньки! — десятки страниц с ним только в Сети пожалуйста нате!
 
  На рынке было бы всё проще. Но в стихах — сложнее. Ведь есть свой круг со вкусом к залежалому, или поклонники и поклонницы с невежеством, плохо знающие поэзию и клюющие на наживку ожидаемых «красивых» слов и «красивого» слога.
 
  Ну, а я — обманут в ожиданиях! Я не хочу клубники недельной давности или «осетрины не первой свежести». Не хочу!
 

 

6. О языке стихотворных текстов

Я различаю в этой статье поэтические и стихотворные тексты. Первые для меня отмечены присутствием в них Поэзии, вторые — это лишь их имитация — с помощью шаблонных образов, сравнений и тому подобных средств, с помощью ритмической организации текста, с помощью строфики, с помощью рифмы и так далее (все эти средства можно найти в поэтических словарях А. Квятковского и Б. Иванюка или книгах Г. Шенгели и В. Жирмунского ).

Вслед за Ю.М. Лотманом, утверждаю, что язык поэтических текстов — вовсе не литературный язык. Если поэт пишет на современном ему литературном языке, он рано или поздно оказывается не у дел в истории поэзии. Например, В. Кюхельбекер. Когда-то Юрий Тынянов назвал две линии в русской поэзии «архаистами и новаторами». С нашей точки зрения язык «поэзии» Кюхельбекера, действительно, выглядит архаичным. Но в то время вся лексика, грамматика, синтаксис и словобразование в его стихах не выходили за пределы тогдашнего академического словаря. Можно назвать и других поэтов, которые не выходили за пределы этого словаря, хотя и не так активно использовали содержавшиеся в нём архаизмы.

Так называемый литературный язык устаревает уже после своей фиксации в разного рода «академических» словарях. Потому что живой, разговорный и народный (внутри разных сословий общества) язык развивается гораздо быстрее, чем это могут заметить писатели, поэты и академики. Кроме того, в него постоянно включаются слова и выражения из местных областных или профессиональных говоров: что-то потом исчезает, а что-то — остаётся.

Пушкина принято считать создателем современного литературного языка. Не хочу спорить с этим клише: ну, существует оно — и пусть! Как будто мы сейчас говорим и пишем на языке пушкинских произведений. Несуразица какая-то! Так называемый пушкинский язык появился раньше его первых зрелых стихов — у Баркова, Языкова, Давыдова, Батюшкова... Но эволюция языка Александра Сергеевича была столь стремительна и всеохватна, что, действительно, в русской поэзии рядом с ним поставить некого. Гений! Начинал с немного подновлённого языка Державина, а закончил (условно, конечно) языковой народной стихией «Бориса Годунова». По диапазону эволюции языка своих произведений рядом с ним — разве что М. Цветаева, начинавшая уж очень скромными в поэтическом смысле стихами, почти полностью состоявших из «бабьих» строк, о которых будет речь впереди. (Из зарубежных поэтов рядом с А. Пушкиным в этом смысле можно поставить только Р.М. Рильке, как и М. Цветаева начинавшего безобидно и скучно).

Но уж коли мы затронули язык художественных произведений, к которым и относится поэзия, нужно вспомнить и о двух других разделах художественной литературы: прозе и драматургии.

При всей театральной условности и всегда существовавших ограничениях на язык героев в пьесах всё равно в истории русской драматургии всегда находились незаурядные таланты, успешно осваивавшие живую народную языковую стихию — начиная с Д. Фонвизина. И каждый такой драматург мог дать в этом смысле фору любому прозаику, который в силу разных причин (цензура, мода и так далее) просто был ограничен в своём праве делать то, что было позволено драматургу. Например, язык прозы Н. Гоголя (даже прямая речь персонажей его прозы) чрезвычайно отличается от языка героев его комедий. Хотя принадлежность многих прозаических текстов или фрагментов именно прозе у Гоголя для меня под большим вопросом. Я предполагаю, что проза Гоголя существовала в системе законов поэтических произведений. Недаром «Мёртвые души» названы поэмой. Но для текстов, где он точно прозаик (например, «Шинель»), Гоголь существует в пределах современного ему литературного языка.

Поэзия в деле освоения народной языковой стихии стоит как бы между прозой и драматургией. Я бы сказал: между и особняком. Обновление языка в поэзии идёт по своим законам, о которых прозаики и драматурги даже не задумываются (тем более парадоксален феномен Гоголя — прозаика, драматурга и поэта в прозе). Скажу больше: если обновления языка не происходит, то нет и поэта, нет и поэзии в его стихотворных текстах. Пишущий стихи, если он остаётся в общепринятой системе правил и всеми признанных законов — поэт-однодневка, поэт на одно поколение, и он будет забыт уже следующим поколением читателей (таким самым популярным поэтом пушкинского времени был забытый ещё при жизни В. Бенедиктов, хотя и объявлялся критиками творцом «нового поэтического стиля», который сводился к сочетанию прозаизмов и поэтических штампов в романтическом духе).

Что же это за обновление? По-моему, ни в коем случае оно не должно пониматься вульгарно: давайте все будем футуристами, будем выдумывать новые слова и формы, эпатировать читателя — нет, мы это уже проходили, почти вся эта «поэзия» осталась в истории литературы лишь как факт литературного процесса. Исключения очень редки (В. Хлебников, например, но считать его вульгарным футуристом — глупо и смешно, потому что в основе всех его экспериментов лежали глубинные фольклорные корни).

Я не ставлю себе задачу исчерпывающе описать все возможные стороны обновления языка в поэзии. Но какие-то признаки его всё-таки существуют, и по наличию в стихах этих признаков можно сделать вывод (возможно, неоднозначный), а поэзия ли это перед вами или просто набор рифмованных строчек «со смыслом и настроением».

 

  7. Что делать?
 
  Это не советы пишущему. Это — наставления самому себе, как читателю стихотворных текстов, чтобы разобраться, есть там Поэзия или нет. Потому что если начать серьёзный и доказательный разговор, я опять упрусь в проблему, которую решать с читателем пока рано: «Что такое поэзия?» Потому что сначала нужно научиться читать стихи («и свои тоже» — подсказывает внутренний червячок).
 

 

  7.1. Переосмысление поэтических штампов
 
    Парадоксально, но поэтические штампы всё-таки можно использовать в стихах. Как? Во-первых, иронически и даже пародийно, понимая поэтические тропы буквально. Во-вторых, можно и переосмыслить затёртое выражение, наполнив его новым смыслом в контексте содержания стихов. Не всякий на это способен, но такие умельцы всегда были и будут. Хотя для меня в подавляющем числе примеров такие места в текстах кажутся конструкциями, а не результатами поэтического творчества. Достойные исключения случаются, когда штампы переосмысливаются содержанием всего стихотворения (как это любил делать Д. Веневитинов).
 
  Ещё один удивительный способ преодолеть банальность штампа показывает поэзия Ф. Тютчева. Переосмысление штампа происходит в его поэзии с помощью уникального слога и музыки его стихов, к которым восприимчивы многие (вспомните «Я встретил вас...»).
 
  Но даже у Ф. Тютчева это не всегда получалось (недаром бóльшая часть его стихов в двухтомнике «Литературных памятников» вынесена во второй, как бы дополнительный том).
 
 

  7.2. Новые поэтические образы
 
  Не проще ли, если к этому есть способности (а они есть не у всех, пишущих стихи), написать стихи с использованием своих, свежих, доселе невиданных поэтических тропов? И которых не найдёшь у Н. Павлович? Они сразу обращают на себя внимание, они — как глоток чистого воздуха. Тем более что упомянутые мной поэтические тропы из второй группы — сравнения, эпитеты, метафоры и симфоры — в большей или меньшей степени всегда присутствуют в стихотворном тексте.
 
  Ну, а если душа лежит к тропам из первой группы — аллегориям, гиперболам, литотам, метонимиям и синекдохам — почему бы их и не использовать? Правда, не у всех эти тропы приживаются в текстах.
 
 

7.3. Столкновения смысловых полей слов

Отвлечёмся теперь от поэтических тропов, с которыми более или менее стало ясно (мне уж точно). Какие другие средства языка формируют индивидуальный стиль автора текста?

Обратимся напрямую к такой категории как «слово».

Для меня каждое слово имеет смысловой спектр (или спектр значений, или семантическое поле, но последний термин уже задействован в ином контексте). Так вот, в поэтическом тексте при сочетании двух-трёх слов с определёнными, хотя различными по объёму и «многослойности», смысловыми спектрами они не только меняются кардинально, но создают новый смысловой спектр уже сочетания, который гораздо богаче даже самого-самого многозначного слова, вызывающего само по себе уже кучу ассоциаций и реминесценций. В поэтической речи это связано обычно с сочетаниями «существительное+эпитет», «существительное+действие (глагол или отглагольные формы — причастия и деепричастия)» и их комбинации.

О первом сочетании мы говорили уже как о поэтическом тропе (обычно это эпитет). Второе сочетание входит в разные поэтические тропы. Но теперь в этих сочетаниях нас интересует смысловой аспект.

Обратимся к Ю.М. Лотману:
 
«То, что стих — это одновременно и последовательность слов и слово, значение которого отнюдь не равно механической сумме значений его компонентов..., придает стиху двойной характер. Мы сталкиваемся с тем чрезвычайно существенным для всякого искусства случаем, когда один и тот же текст принципиально допускает более чем одну интерпретацию, интерпретация модели на более конкретном уровне дает не однозначную перекодировку, а некоторое множество взаимно эквивалентных значений.»
 
  Вчитываясь в стихотворный текст, невольно ищешь в словах т. н. сверхзначения, рождающиеся от «столкновения» неоднозначных смыслов рядом стоящих слов.