Воскресный день перевалил за полдень, но на главной улице Скэнфилда было по-прежнему шумно и многолюдно. Туда и сюда проходили толпы людей самого разнообразного сорта и состояния. Крестьяне, продавшие товар на ярмарке, спешили сделать покупки в городских лавках, купцы с озабоченными лицами спешили по своим торговым делам, прокрадывались воришки, примечая как бы половчее обмануть деревенского простофилю… Особенно много было моряков, ведь Скэнфилд был портовым городом.
Но Мэри, купив продукты на рынке, шла по грязной улице, привычно подобрав подол платья и не смотрела по сторонам. Все равно ничего интересного там не было! Она и без того знала, что творится по сторонам. Как только кончится рынок, так слева сразу начнется дом старого нотариуса Хью, а потом – дом судьи Грегори. Справа же потянется бесконечная кирпичная стена портового пакгауза. После судьи будут хилые цветы в палисаднике миссис Дженкинс, потом перекресток, а там и до трактира, где она была прислугой, рукой подать. За годы, что она провела здесь, Мэри выучила путь от трактира до рынка и обратно почти наизусть, так что наверное могла бы ходить по нему и с закрытыми глазами, если бы не грязь и лужи. Вот их появление угадать было невозможно. Кстати, это была еще одна причина, по которой она шла смотря только на дорогу.
- Эге-гей!! Посторонись, красотка!
В ту же секунду рядом с ней пролетел какой-то джентльмен на вороном коне. Она не успела рассмотреть всадника. На нее обрушился фонтан грязной воды, поднятой копытами коня. Джентльмен, конечно, не заметил ее, а она… Она в растерянности стояла посреди улицы. Ее единственное более-менее приличное платье превратилось в грязную мокрую тряпку. Мэри тяжело вздохнула. Она не знала, что делать. В таком виде ее хозяин, мистер Бэлбинс ни за что не пустит ее в зал, разносить еду. «У нас приличное заведение и прислуга должна иметь приличный вид. Я не допущу, чтобы в моем трактире еду подавали какие-то оборванцы» - не раз заявлял он. Значит, остается кухня. А это значит, что прощай чаевые… У нее было другое платье, но до того старое и ветхое, что мистер Бэлбинс, только раз увидев его, тут же категорически запретил ей его надевать.
Но видно ничего не поделаешь. Нельзя же стоять все время посреди улицы. Она двинулась дальше, но у перекрестка путь ей преградил какой-то молодой человек в матросской куртке и широких морских штанах. Одной рукой молодой человек держал под уздцы того вороного, что обрызгал ее, а второй крепко держал за сапог всадника. Судя по красному цвету лица, всаднику очень не нравилось происходящее. Увидев Мэри, молодой человек оживился:
- Мисс, вот этот господин случайно обрызгал вас, не заметив. Он готов извиниться и возместить причиненный ущерб.Ну-у..
Тут молодой человек слегка тряхнул джентльмена за ногу. Лицо того перекосила гримаса и он медленно выдавил:
- Мисс, я приношу вам свои глубокие извинения. Я задумался. Прошу вас простить меня и принять вот это.
Всадник вытащил из седельной сумки кошелек и протянул его Мэри. Но та, ошеломленная, не трогалась с места. Молодой человек, поняв, что она так и будет стоять, освободил ногу джентльмена и, взяв кошелек, протянул его Мэри.
- Мисс, позвольте мне стать посредником в этом деле. Думаю, что содержимого хватит, чтобы вам привести себя в приличный вид.
Мэри, совершенно ничего не понимая, машинально взяла кошелек. Внезапно она увидела какие у молодого человека глаза… Серые с каким-то синеватым отливом…Что-то теплое коснулось ее сердца… Но тут освобожденный всадник, резко дернул коня, молодой человек, не ожидая этого, выпустил уздечку… Резко развернувшись, джентльмен галопом понесся прочь. Молодой человек, пожав плечами, не торопясь, пошел вслед за ним.
Мэри осталась стоять на месте. Может это ей привиделось? Но вот кошелек, он тяжелый. Он настоящий! И там золото! «Золото! Платье!...». Она вдруг как проснулась и быстро пошла в сторону лавки миссис Файрин. «Мистер Бэлбин, вы же сами говорили, что прислуга должна иметь приличный вид…» - на ходу сочиняла она слова для объяснения своего опоздания. Ах, да, еще же новое платье! Скажу, что накопила понемногу.
Правда, объяснение ей не потребовалось. В лавке она выбрала самое лучшее платье, а потом к нему косынку, а к косынке – ожерелье…. Так что посмотревшись в тусклое оловянное зеркало, она почувствовала себя настоящей королевой. И, появившись, наконец, в трактире, она так взглянула на хозяина, что тот так и застыл с открытым ртом.
В этот вечер Мэри блистала. Со всех сторон на нее сыпались комплименты, восторженные причмокивания, присвистывание, восхищенные взгляды… Она раскраснелась и похорошела.
И тут она вновь увидела того молодого человека. Он сидел в дальнем углу зала вместе с каким-то щеголем, одетым в дорогой бархатный камзол, и еще одним, совершенно невзрачным. Щеголь заказал пива и баранины на всех. Мэри подала заказ, получила очередную порцию восхищения, и занялась своими делами. Однако вскоре щеголь потребовал еще пива и баранины. Ставя кружки и тарелки на стол, Мэри почувствовала, как чья-то рука – черт возьми! – лезет ей под юбку и крепко охватывает ногу. Резко обернувшись, она увидела довольное лицо щеголя.
- Сэр, что вы себе позволяете?
- Ну, ну, лошадка… Не упрямься!
- Сэр, я не ваша лошадь! Уберите руки!
- А ты мне нравишься… Какая красивая и горячая…
- Сэр!
- Хочешь золота? Много золота?
- Сэр, уберите руки!
- Сэр, будьте любезны, выполните просьбу девушки. – вдруг послышался знакомый голос. – Не заставляйте меня быть настойчивым.
Рука, державшая ее, исчезла. Мэри отскочила в сторону. Она увидела, как молодой человек держит руки щеголя, прижатыми к столу.
- Сэр, вы же джентльмен, и вы не откажетесь выполнить просьбу нашей очаровательной хозяйки – молодой человек говорил это негромко, но с таким напором, глядя щеголю прямо в глаза, что тот сидел неподвижно. А может быть он сидел неподвижно, потому что, несмотря на все усилия, он не мог шевельнуть руками?
- Мисс, занимайтесь своим делами, а этот джентльмен скоро покинет нас, не так ли? – молодой человек чуть заметно сжал руки щеголя. Тот побледнел и кивнул головой. Тогда молодой человек освободил «тиски», щеголь резко встал и, сшибая по пути стулья, пошел к выходу.
Мэри мельком подумала о том, что молодой человек должно быть из хорошей семьи, раз он ведет себя так прилично, да и речь у него как у джентельмена. И опять какое-то теплое чувство коснулось ее сердца… А тем временем трактир наполнялся вечерней публикой – матросами, купцами, крестьянами, разными другими людьми… Все они хотели есть и пить. Обеденная зала наполнялась народом и гулом… Работы хватало, но, бегая с подносом, Мэри то и дело посматривала в тот угол, где по-прежнему сидел молодой человек. Странно, но почему—то ей становилось хорошо оттого, что он здесь, что она видит его. И всякий раз она при этом почему-то вспоминала его глаза…
Когда же поток посетителей стал иссякать, молодой человек встал, взял обнаружившуюся рядом с ним виолу и подошел к мистеру Бэлбинсу. Пошептавшись с ним о чем-то и что-то передав (Мэри показалось, что кошелек), он подошел к ней.
- Мисс, - сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Позвольте представиться. Меня зовут Томас Кэтфилд. У меня сегодня важное и радостное событие и в честь этого я хочу сделать вам подарок. Я хочу подарить вам вечер. Вы свободны на сегодня. Ваш хозяин отпускает вас. Надеюсь, что вы не откажетесь провести этот вечер вместе?
Мэри растерянно посмотрела на мистера Бэлбинса. Тот согласно кивнул. Тут она вспомнила о кошельке и хотела было возмутиться: «Да что он обо мне думает! Я не такая! Я не продаюсь! Если тебе нужна гулящая девка, то поищи ее в другом месте!». Но она посмотрела в его глаза и… еле слышно прошелестела «Да».
День угасал, когда они выбрались за город…. Они шли по тихим сельским дорогам через пастбища, а бесчисленные толпы овец следили за ними, единообразно поворачивая головы. Они шли по шелестящим перелескам, наполненными вечерним птичьим пением. Они шли вдоль лесных речек и ручьев с их однообразным бормотанием воды… Они шли, иногда присаживаясь, и тогда Том брал в руки виолу и пел чудесные песни. Но странные это были песни. Глубокая старина чувствовалась в них. Том говорил, что этим песням научила его мать. Но с тех самых пор, как он ушел в море, он не видел ее. А еще он читал стихи. Мэри никогда не слышала таких стихов (да она раньше вообще стихов не слышала) … «Не знаю я как шествуют богини, но милая ступает по земле…» .. Стихи ей очень нравились, а еще ей очень нравился Том.
Когда над морем взошла луна, она застала их сидящими на краю прибрежного обрыва. Том снова наигрывал на виоле, а голова Мэри (она и сама не понимала как это случилось) покоилась на его плече. Лунная дорожка пролегла по воде. Том вдруг прекратил играть.
- Скажи, а ты смогла бы полюбить пропащую душу?
Мэри вздрогнула.
- Когда я была в церкви, то священник говорил нам, что мы должны всех любить, потому что мы христиане.
- Нет! Всех – значит, никого! Я говорю об одной, очень пропащей душе…
- Я не знаю, но если душа пропащая, то дело плохо…
- А если эта душа раскаивается! Если она поняла, что человеческая жизнь – это дар Господень! И никто из смертных не вправе отнимать его у других! Никто из смертных не вправе решать, когда прекратить ее! Только Господь!
Мэри осторожно тронула Тома за плечо:
- Ты убил человека?
- Я совершил много плохого, я страшный грешник и нет мне прощения, - глухо ответил Том. – Но ты не представляешь, какое ужасное наказание я несу сейчас за это… Господи!! Сколько же это еще будет длиться эта кара! Только сейчас я понял как хороша обыкновенная земная жизнь!
Внезапным жестом он закрыл лицо руками, виола, жалобно звякнув, упала на землю.
- Ты… ты плачешь?
Том шмыгнул носом и отнял ладони. Лицо у него было мокрое.
Какая-то теплая волна вдруг подняла Мэри. Она видела только это бесконечно дорогое, милое, необыкновенное лицо… Его хотелось целовать, целовать, целовать….
Они не помнили сколько времени прошло. Но вдруг Том случайно посмотрел на луну.
- Жизнь моя, счастье мое, мне пора. С рассветом мы должны выйти в море. Это Закон, которому мы должны повиноваться.
Мэри осторожно открыла глаза.
- Но почему, милый?
- Потому что так определено. Свыше. Я не могу тебе этого объяснить. Но я должен идти.
От внезапной тревоги у Мэри сжалось сердце. Но Том уже подавал руку, чтобы помочь ей встать.
Они спустились с обрыва к морю. У полосы прибоя стояла вытащенная на песок шлюпка. Какие-то люди что-то грузили в нее. Мэри бросились в глаза их старомодные одежды, да и сама шлюпка была явно нездешняя. Один из людей, в широкополой шляпе, заслышав шаги, обернулся.
- Том, ну где ты! Быстрее. Скоро рассвет. Солнце должно застать нас в море.
- Сейчас, капитан.
Том повернулся к ней:
- Скажи, ты меня любишь?
С полными слез глазами, Мэри молча кивнула
Вечно плывет по океану под всеми парусами «Летучий Голландец». Не изнашиваются его канаты, не треплется и не рвется парусина. Червь не ест корабельные доски и не стареет его команда. Вечное проклятие наложено на него. Вечно он будет плыть по водам и никогда не достигнет своей гавани. Но раз в столетие есть один день, есть один, особый день.
