Он сидит напротив меня, ухмыляется и, не отрывая от стола бокал, наклоняя его то в одну, то в другу стороны, вроде как любуется меняющимися оттенками вина:
- Ты знаешь, я как-то утратил ощущение текучести времени, оно словно остановилось и топчется на одном месте… И даже между днём и ночью не ощущаю разницы... и потому, что сплю хреново. (Отпивает глоток) Правда, около двенадцати засыпаю сразу, но часа через два просыпаюсь и-и начинается… (Замолкает. Соображает, как лучше сказать о том, что «начинается»?) Лезет в голову разная ерунда из прошлого, перемежаясь с тем, что было днём, вечером. А-а… (И машет рукой, словно хочет отрубить эту «ерунду».) А вообще-то, что я тебе - об этом… давай поговорим о чем-либо интересном. (Выпрямляется, взглядывает на меня и в его, уже выцветших глазах, мелькает бывшая голубизна.) Ну, как о чем? А хотя бы вспомним о не столь далёком прошлом, когда мы… когда я… (И замолкает, бросает в рот кружочек колбасы, жуёт и мне кажется, что делает это не просто так, а, чтобы вспомнить.)
Валера Сташин. Инженер-строитель. Талантливый инженер, потому что его, несмотря на возраст, никак не хотят отпускать из «строительной конторы». Последние два года звонил мне примерно раз в месяц, всё обещая навестить, - «Поболтать о книгах, о теперешнем житье-бытье». Но иногда цеплялись и другие темы, - о бывших друзьях, о построенной им дачке, - и тогда разговор удлинялся, там, на другом конце нашей связующей «нити», говорил только он, я же слушала, поддакивая даже тогда, когда он слишком увлекался и… Да простит меня моя совесть!.. лишь отстраняла трубку от уха, чтобы дать себе возможность передохнуть от затянувшегося монолога.
- Ты помнишь Виталия?.. Ну, художника, который работал оформителем в Доме культуры?.. Вот и хорошо, что помнишь. Ведь мы друзьями были… (И огорчение промелькнуло в его глазах.) Близкими. Сколько ж избродили с ним по окрестностям, сколько разговоров всяких и разных переговорили… Ухмыльнулась над «разговоров переговорили»? Да ладно, ты уж не обращай внимания на мои словесные опусы, я же не пишу мемуаров, как ты, вот и нечего следить за своей речью... (Отпил вина.) Так вот… (Помолчал, глядя в стол и, акцентируя каждое слово, проговорил.) А теперь мы с ним не друзья. (Вилкой наколол еще один кружочек колбасы, посмотрел на него, но положил на край тарелки.) И знаешь почему?.. А потому, что он побрёл в другую сторону, которая мне… которая для меня… Да не утешай ты меня, я уже и без тебя почти утешился, но всё же!.. (Хотел отпить из бокала, но и его поставил.) Понимаешь, ну как можно было ему, демократу*… (Усмехнулся грустно.) повернуться спиной ко всему, что мы вместе осуждали и чего не принимали? И не только повернуться, но плевать иногда стал на то, за что боролись… (Заметил мою ироничную улыбку.). Ну, не боролись, так… (Махнул рукой.) А, не найду подходящего слова… Ну, к примеру, как можно было, осуждая репрессии Сталина*, говорить тогда, в девяностых, такие слова!.. А вот какие: «Перестрелять бы их всех!».. Кого-кого. Да тех, кто отламывал себе куски от государственной коврижки. (Встал, прошелся по комнате, остановился напротив). Ведь если бы такие, как он, начали тогда стрелять, то война гражданская началась!.. Ну да, конечно плохо, что «куски» достались только коммунистам, но что было делать? Раздать все предприятия народу, который за годы советской власти утратил навыки к предпринимательству?.. (Криво усмехнулся.) Раздать, значит, по кусочкам, с которыми каждый не знал бы, что делать и в лучшем случает продал, как ваучер*… Кстати, (Присел, отпил глоток.), а куда вы свои дели?.. Вот-вот, и мы с Виталием поступил так же, вложив наши семейные в деревоперерабатывающее предприятие, которое… ага, через несколько месяцев закрылось. (И еще глоток.) Ну, я эту драму пережил философски, а вот Виталий… (Снова встал, подошел к картине, окинул взглядом наш «Закат в морозный день».) А вот он с тех пор и начал накапливать злобу на всё, что происходило уже потом (Криво усмехнулся), будто бы вместе с этими самыми ваучерами ушли все надежды на справедливость.
Тогда, в середине восьмидесятых, демократ Валера был одним из заводил создания местной СОИ, совета общественных инициатив города, и их, таких же смелых и задиристых, было человек двадцать. Раз или два в неделю собирались они в картинном выставочном зале, спорили, обсуждали как «раскачать народ», как обнародовать «не предназначенные для общественности города» факты, каким образом заявить о себе как об альтернативной «руководящей и направляющей» силе. Хорошо помню, как при записи мною одной из первомайских демонстраций, соивцы, проходя перед трибунами приветствующих «массы» партийцев, выбросили лозунг: «Меньше слов – больше дела!» и как после этого ко мне в ПТВС пришел «товарищ» и предупредил, чтобы при монтаже вырезала «это безобразие».
- Ты понимаешь в чём дело… (Присел на диван.) Ведь мы тогда больше всего и хотели открытости, брехня-то как надоела! А объявленная гласность тащилась к нам ну уж очень медленно, вот и… Ах, если бы знать, если бы знать!.. (Встал, подошел к столу, подлил вина в бокалы… а не надо бы, кажется, уже и так захмелел.) Спрашиваешь, что знать?.. А то, что брехни станет еще больше… Ну да, да, кроме неё и правда вырвалась наружу, но… (Отпил глоток.) Но теперь иной раз думаешь: а не утонет ли она, эта правда, в болоте разнузданной лжи?.. Правда никогда не тонет?.. Ой-ли! Да еще как! Ложь - наглая штука, да если попадает в руки такого же наглого лжеца, то запросто сможет этой самой правде… (И резко взмахнул рукой, словно в ней была сабля.) Помню тогда же, в девяностые, был среди нас один… Да, нет, ты его не знаешь. Так вот, не сказать, что я был с ним дружен, но всё же как-никак соратниками по борьбе были. (И взглянул на меня, улыбнулся, вспомнив, что я уже сыронизировала по поводу «борьбы».) И вот как-то мы довольно резко с ним поспорили, а он… (И чему-то рассмеялся, посидел молча, глядя в стол, но вскинул глаза). А он, зараза, и отомстил мне… (Стукнул кулаком по столу, отчего вино в бокалах на секунду подёрнулось рябью). Как? А вот так. Когда выпустили бюллетень «Голос СОИ», то среди его создателей-участников меня и не оказалось… (И снова - огорчённый взгляд на мою шутливую реплику.) Ну и шуточка у тебя! Дело же не в славе-известности, а в самом факте. Как не поймёшь! Ведь вроде бы оба… (Не договорил, ухмыльнулся.) ну, сопротивлялись власти, а он… Противно тогда стало, да и теперь… Ладно, ладно, закушу сейчас яблоком это «противно», но тогда… (Встал, подошел к окну, постоял, глядя в уже набегающие сумерки двора, но обернулся.) Но тогда он пробрался в первую и еще коммунистическую городскую Думу и устроился там уютненько, а такие как я… Ну да, да, Бисмарк* прав: революцию осуществляют романтики… ага, а плодами пользуются негодяи… Да не завидовал я его плодам! Ну зачем мне было – в Думу? Я люблю свою профессию, люблю читать и никогда бы не… а ты… (Подошел к столу, сел, бросил на меня упрекающий взгляд, отпил пару глотков.) Да и о гласности я мечтал, надеясь, что при ней начнут вволю издавать моих любимых писателей, поэтов, которых обкомовцы у себя прятали… Вот-вот, и сама помнишь, как, бывало, найдёшь в магазин… или на обмене достанешь томик того же Волошина* и - счастье.
А книг у Валеры много. Его двухкомнатная квартира вся заставлена стеллажами, и о писателях может говорить часами. Да и руки у него золотые. Когда наконец-то по распоряжению первого президента Ельцина* всем, кто хотел, разрешили брать участки земли, то он на своём построил дачу-домик, сам же выложил в нём камин, обустроил баньку. Казалось, живи теперь спокойно! Тем более, дети выросли, с женой развёлся, любимые книги – на полках магазинов и выбирай, какую хошь! Но у него почему-то «болит и ноет душа» (его слова) о том, что было и что есть, вот и ко мне пришел с этим.
- Но не о книгах я хотел тебе… а о тех, кто тогда… ну да, в девяностых был рядом, плечом к плечу. И как радовались мы с Виталькой любой бреши, пробитой в нашем местном партийном аппарате. Помню, вызвали нас наконец-то… нескольких соивцев в Обком и это значило, что всё же начинают признавать, как альтернативную силу. Пришли. Сидим. Вошел первый секретарь со свитой, сели напротив и спрашивают: «Чем недовольны?» Ну, мы и стали выкладывать: почему нам не разрешают собираться хотя бы в выставочном зале и вынуждены сходиться только в парке, почему уволили журналиста, который попробовал за нас заступиться, написав в центральную прессу, почему не разрешаете проводить митинги против строительства фосфоритного завода в густонаселенном районе города, почему? (И замолчал. Вздохнул. Бросил в рот дольку мандарина, пожевал, проглотил.) Ну, в общем. Выложили ему тогда всё и стали ждать: что изменится? Но ни-че-го не изменилось! (Ладонью слегка хлопнул по краю стола.) Как было тихо… (Ухмыльнулся.) как на кладбище, так и… Ну да, тогда не изменилось и только через пару лет… (Встал, хотел пересесть на диван, но опустился на стул.) Я о другом… (Снова встал и, придерживаясь за спинку стула, всё же шагнул к дивану, сел, вынул из кармана конверт и из него на колени выпало несколько фотографий.) Вот… При… под… пересядь сюда… (Хлопнул ладонью по диван, хихикнул) сюда, хоть рядышком посидим. Я тут… я тебе кое-что… кое-кого покажу. (И протянул маленькую фотографию, на которой рассмотрела его, стоящего на трибуне перед множеством затылков, собравшихся на Кургане Бессмертия, который просматривался за его спиной.) Видишь… это я… (Снова хихикнул.) собственной персоной… на митинге по выдвижению наших кандидатов от СОИ. И как же тогда мы были… (И голос его слегка дрогнул.) И как же мы тогда радовались, что наконец-то добились своего, что можем вот так, перед людьми, стоять на трибуне, говорить правду и слышать в ответ: «Давайте, ребята, держитесь!», «Держитесь, вперед, ребята, не сдавайтесь, мы с вами!»
Помню и я один из таких митингов. Был снежный мартовский день, наполненный уже пригревающим солнцем, и народу собралось много, - словно на праздник. С трибуны поочередно выступали то соивцы, слова которых сопровождались возгласами одобрения, то представители Обкома, когда то и дело над головами взлетал свист. Да, такое было и для нас, «не борцов», праздником, а уж для таких, как Валера… И вот теперь, постаревший и седой, сидит он передо мной, и я вижу, как глубоко его волнует то, что стало прошлым. Зачем пришел ко мне с этим? Зачем ворошит то, что кануло в Лету*? Спросить? Или, может, выговорившись, сам произнесет те слова, которые хочу услышать?
(Он берёт еще одну фотографию, смотрит на неё какое-то время, усмехается.) Разметали нас годы в разные стороны, разбросали, и… (Замолкает, пальцем тычет в фигурки на трибуне, стоящие с ним рядом) И не только жизнь сделали другой, но и каждого из них… из нас. (И, не предлагая мне взглянуть на фотографию, говорит тихо, словно только себе.) Вот это… Коля. Ах, какой открытый веселый был малый! Казалось, что никто и никогда не накинет на него уздечку. (Хихикнул.) Но обуздала… жена и жизнь. Обуздали. Недавно встретил на улице… идёт полный, круглолицый. Спрашиваю, как, мол, ты да что? «А, - махнул рукой, - служу в администрации
