ПЛЕМЯ ЛЮДЕЙ

у Серёги-то и не было. Отчасти, наверное, причина была в издержках коллективного воспитания, порождающих одиночек. Жизнь состоит из парадоксов, и человек наиболее одиноко ощущает себя в толпе. Некоторым со временем это ощущение начинает нравиться; к их числу принадлежал и Серёга. Вообще, уже в эти годы он пришёл к заключению, что люди делятся на самодостаточных  и не очень и, естественно, приписал себя к первым. Душу изливать он действительно не любил кому бы то ни было. А время, размывающее грань между  одиночеством и тоской, ещё было впереди…
            Жизнь кипела – ещё бы ей не кипеть в таком возрасте. Страну корёжило, кости трещали, плоть трепетала. Однажды на систему образования, влепившую ему «пару», обиделся Олежка, и это послужило поводом провести довольно не слабую акцию. Поздним вечером четыре шалопая исписали мелом серые стены школы суровыми изречениями из тогдашних газетных передовиц, типа: «Реформа пробуксовывает на учителе!» или «Нет плохих учеников – есть плохие учителя!» В процессе росписи Серёга чуть не звезданулся на  асфальт с карниза третьего этажа (попробуйте стереть!), а Олежка таки шлёпнулся, со второго этажа и на газон, но ногу подвернул. Риск того стоил. Наутро первые уроки были сорваны, шпана ликовала, учителя горестно качали головами. Историчка закатила Серёгиному классу внеочередную контрольную, а сама деликатно  в это время грызла шоколадку и бомбардировала  возбуждённых недорослей устоявшейся патетикой, вроде: «Тут всю душу им отдаёшь, а в ответ…». Серёге стыдно не было – ни тогда, ни после. Наверное, потому, что система образования всё-таки нуждалось в неформальной критике.
            А потом было лето – последнее полноценное безмятежное лето, когда бардак в голове был ещё вполне уместен и простителен. Оно было жарким, и дикие пляжи лесной реки редко когда пустовали. Мошкара и оводы шли и шли в свои отчаянные смертельные атаки, часто бушевали грозы, кожа темнела, волосы выгорали. Серёга часто видел на  пляже Наташку, которая охотно принимала ухаживания со стороны какого-то, на взгляд Серёги, конченного зануды, однако он не мог не обратить внимания, как заботливо этот зануда вытирает полотенцем привлекательные Наташкины части тела, как задумчиво склоняет голову, внимательно выслушивая её, и рассеянно поглаживает при этом чужие коленки. Наташка цвела. Серёга бесился, и даже был готов, как овод, устремиться в жалящую бессмысленную атаку, но передумал. Он понимал, что виноват во всём сам -  что ж, оставалось лишь делать выводы. Серёга их сделал и быстро утешился.
            А ещё был футбол. Их школьная команда выиграла отбор в районе и пробилась на область, и даже была близка выйти из зоны в финал. Серёга ловил кайф. Быстрый и в меру техничный, он находился в состоянии, когда реально «пёрло» и мяч не имел ничего против того, чтобы после его удара оказаться в воротах. На всю жизнь он запомнил  то упоение, с каким проходили чудные финты, как догонял он мяч на бровке и ловко вырезал его метров на двадцать прямо на стриженную макушку Тимура, как падал вратарь, бросаясь в одну сторону, а мяч после одиннадцатиметрового лениво катился в другую… На пенальти эта сказка и закончилась. Они проигрывали сильному сопернику, и минут за пять до конца игры вражеский защитник сфолил в своей штрафной. Бить вызвался  Серёга. И вдруг почувствовал мандраж:  недвусмысленно  напомнил о себе живот, и разом проступила тяжесть в усталых ногах. Отказаться? Н-ну уж н-нет, должно прокатить и на этот раз… Не вполне понимая, что делает, он неловко ковырнул мяч  и проводил взглядом его полёт. Мимо. Они проиграли.
            Лето закончилась. Жизнь продолжалась.
 
 
 
20.
 
            -Ну, если подзанять – наскребём деньжат-то… Главное, чтобы выгорело.
            -Да как это может не выгореть-то, а? Спрос – с руками оторвут, только поставляй, мы и поставим – всё!
            Костян начал заводиться. Пашка чесал нос. Серёга бренчал на гитаре. Всё было как обычно.
            -Ну? Действуем! Я организую транспорт, и… тут всё - на месте. Вы едете в Энск.
            -Вдвоём? А если местные наедут?
            -Начинается! Ну, чешите впятером – двое в грузовике, трое в тачке, страховка будет. Пашок, долго репу ещё мять будешь?..
            …План по затариванию баблом был вполне подходящий, в духе того времени. Брошенные государством советские люди испытывали сильнейший дефицит практически во всём, но, пожалуй, больше всего страдали от отсутствия туалетной бумаги, и начинали тихонько роптать. Газетами и книгами подтираться не хотел решительно никто – в силу противного чувства ностальгии  вкупе с раздвинувшимися рамками самосознания. Костян, у которого на всё это был нюх (он единственный потом из команды далеко продвинулся на этом весёлом поприще «купи-продай», раз уж не вышло  у него в силу объективных причин сделать карьеру  по комсомольской линии), запустил процесс, и вот Серёга уже мчит с Пашкой в «Камазе» в Энск , чтобы забить под завязку прицеп дефицитом. Дорогу он любил – поездом ли, машиной ли – да хоть на телеге, лишь бы перед глазами менялась картинка, успокаивая душу бесконечной перспективой. Сказывалась ли в этом загадочность болезненной русской души? Возможно.
            Загрузились они без проблем – можно было бы и ещё, да налики с ноликами закончились. Пашке приглянулась улыбчивая, с шальной поволокой глаз, бухгалтерша, и он, не скупясь на бойкие банальности, отводил душу перед обратной дорогой. Наконец двинули,  уже почти в ночь. А когда ночь стала безликой реальностью, возникли и реальные проблемы – сначала в виде «гаишников», остановивших грузовик и долго выяснявших что, зачем и откуда, а потом, не успели они тронуться, как «ментов» уже сменили крепкие ребята, молодые и не очень, стриженные и нет, но все уверенно-наглые. Естественно, машина прикрытия куда-то запропастилась (а колесо спустило, блин, да ещё и ждать не велели – мол, скоро нагонят). Пашка – служивый, тёртый-перетёртый, тянул время, особо не прогибался, но и не хамил – не провоцировал. Серёга молчал и холодел изнутри – это была его первая настоящая разборка.
            Наконец, со словами: «Ну вы, залётные, долго тупить-то ещё будете?» - противоборствующая сторона перешла тонкую грань между диалогом и прямым наездом. Липкий страх у Серёги вдруг исчез, накатило возбуждение, мир вокруг в режущем отсвете фар хрупко прорезался, чувства обострились до грани предвидения неизбежного… В ушах (никогда бы не поверил!) засвербила музыка. И почти сразу же, из прохладной безучастной ночи, послышался шум подъезжающей машины, тоже показавшийся музыкой. Силы сравнялись…
            …Костян поднял стакан, взглянул на потрёпанных подельников, улыбнулся:
            -Не горюй, черти! За удачу!
            Серёга скривил разбитые губы, отхлебнул горькую, замычал.
            -Как реализовывать-то будем? – прохрустел закуской Сашок, дёргая подбитым глазом.
            -Не парься, всё на мази… Кликнем бабок, заберём паспорта под расчёт – пусть торгуют. С барыгами рыночными тож порядок – отстегнём и забудем. Наливай, соколики, гуляем сегодня!...
            …Так у Серёги в первый в жизни появились реальные деньги; впрок они, однако же, не пошли. Стремительно наступило очередное лето, сами собой сдались экзамены в политехе, с помощью по большей частью случайных друзей и подруг обшарены все злачные заведения города, а деньги всё не хотели заканчиваться, и  даже после того, как Серёга съездил на побывку в городок и неделю поил всех знакомых появившимся  импортным консервированным пивом, они ещё продолжали оставаться в изрядном количестве. Тут на горизонте  появился Костян, и Серёга вошёл в памятное дело с мандаринами. Мандарины, как туалетную бумагу, складировать в подвале общаги не удалось – ремонт,  и пришлось оставить их на какой-то левой базе, как выяснилось, пропадать. Два дня пекло, и, когда приехали за фруктами, оказалось, что их уже выбросили на улицу от греха подальше, где они и догнивали. Нет, конечно у Серёги при первом знакомстве с мандаринами были подозрения, что они не все окажутся на столах, но чтобы так… Тут же разнервничавшийся Костян поведал, что за товар им до конца не уплачено, и они все теперь, похоже, встряли на неслабые проценты кавказцам. Серёга поначалу всё воспринял легко (чёрт с ним, с деньгами, как пришли – так и ушли), но когда окна съёмной квартиры, где они думали отсидеться, обстреляли, а потом пропал Сашок (его нашли потом порезанного на куски в мусорке), стало по-настоящему стрёмно. Решили разбежаться;  Серёга месяц жил у деда в деревне, пас коров на самом дальнем выгоне  и всё ждал, что вот сейчас по грязной улице проедет диковинная здесь машина с тонировкой , вылезут несколько волосатых громил и направятся к облупившемуся крыльцу… И однажды машина действительно приехала, но за рулём сидел Димон, который поведал Серёге, что кавказцев повязали менты, и что, в принципе, можно и воскресать. «Ты-то как сам, Димыч?» - осведомился Серёга. Тот покрутил челюстью. «Нормально. Семью сховал, а вот хату пришлось продать. Ладно, прорвёмся». Они здорово напились в этот вечер, поминая Санька, потом куда-то пошли, набрели на девок, и Серёга смутно запомнил Димона с гранатой в руке, орущего  что-то таким же пьяным и злым местным. Потом они пили с этими местными, жахнули лимонку в реку, ржали, блевали, плакали, дрались, братались… Утром с заляпанной гадостью душами тронулись в город.
            После этого Серёга, как  это нередко случалось в его жизни, на какой-то срок близко сошёлся с Димычем, который подкупал его своим презрением к мелочам жизни. Изначально Серёга предположил, что это право Димон имеет, поскольку меньше других боится смерти (а что - у каждого свои таланты), но потом, уже на излёте их взаимоотношений, когда Димон успел развестись, бросить институт и единственной его целью стало любыми путями отмазаться от армии, Серёга решил, что тот просто раздолбай, да и трус к тому же. Что ж, категории суждений тоже имеют право быть. Впрочем, Серёга пытался применить их и к себе. Он-то – кто вообще? Да, кавказцев он испугался – значит, и он трус? А смерть – боится ли он её так, что на всё готов, лишь бы дальше существовать? В новомодных  книгах часто говорилось, что вера даёт ответы на все вопросы. Серёга проштудировал появившуюся литературу по православию, буддизму, даосизму, синтоизму и вовремя понял, что становится начётчиком. Больше всего, однако, в голове у него тогда отложилась космогония буддизма, он едва не хлопал в ладоши, когда читал дельно, без зауми написанный трактат о привязанности к мирской суете, деградации души, карме и воздаянию по заслугам. «Восьмеричный путь» Серёга тоже одобрил, но вот следовать ему в одиночку никак не получалось – наверное, карма подкачала. Поняв, что просветления в этой жизни ему скорее всего не видать, Серёга успокоился, перестал голодать и начал мучиться от желаний с едва ли не большей силой (потом, когда его  привлекло уже  христианство, он поразился тому, насколько же оно переплетается с восточной религией… Впрочем, до веры в живого Бога ему  тогда