Верующий в бога - еще не Homo sapiens (Глава 58 - СТАНИСЛАВ ЛЕМ СУДЬБА РЕЛИГИИ В ТЕХНОТРОННУЮ ЭРУ)

ручке райских врат между страхом перед осуждением и надеждой на рай. Она не умиротворяет разум, бьющийся о противоречия бытия, не обшивает ватой его углы; говорю тебе: толку от нее никакого! Или иначе: она ничему не служит... Нашу веру нельзя назвать ни молитвенной, ни благодарственной, ни смиренной, ни дерзновенной, она попросту есть, и больше о ней ничего сказать нельзя».
Вообще, по мнению писателя, Бог — тайна до такой степени, что нельзя быть совершенно уверенным даже в самом Его бытии: «Бог — вечное „не“, опрокидывающее в том числе все наши представления о бытии как таковом. „Дистиллированная“ вера в Бога, в Бога „без качеств“, все ближе скатывалась к вести, когда-то провозглашенной Фридрихом Ницше — „Бог умер“».
«Уровень абстракции становится все выше и выше... дистанция между Богом и разумом с течением времени возрастает — везде и всегда!.. ­Абстрагирование достигает вершины, на которой объявляют о смерти Бога, взамен обретая стальной, леденящий и жутковатый покой, становящийся уделом живых, навсегда оставленных теми, кого они любили больше ­всего».
И все же это не полный отказ от Бога — «дуизм пошел еще дальше; 
в нем ты веруешь, сомневаясь, и сомневаешься, веруя; но и это состояние не может быть окончательным».
Таким образом, концепции дихтонцев и их компьютеров все яснее принимали очертания «теологии смерти Бога», крушения традиционных концепций Создателя, распад традиций. Должно ли из этого родиться что-то новое или религия навсегда канет в Лету? И что тогда оставалось делать верующему, пусть даже роботу, обретшему веру в Бога? Может быть, все же сохранить свою странную веру и распространять ее, программируя сознание противника определенным образом? Всегда ли это возможно? Лем утверждает, что вполне. 
Отец-настоятель с грустью поведал Ийону Тихому о богословском диспуте между членом его ордена и компьютером-атеистом, обладавшим более обширным программным обеспечением. Монах был мгновенно перепрограммирован и потерял веру. И если бы речь здесь шла лишь о прямом насилии, оно должно было быть отвергнуто, но это скорее была ситуация шахматного матча, в котором второй, более сильный, ­противник не только хорошо играет, но еще и «видит» ходы противника. Наличие 
информации — это еще не насилие над соперником в споре. 
Технологии открывают новые возможности миссионерства, и не всегда этичные. Может быть, потому отец Мемнар признался: «Тиражирование богомольцев было бы для нас бесцельным посмешищем». Можно было бы начать войну с неверием на планете, но проблема здесь не только в неравном соотношении сил. Втянувшись в «эту гонку богословских, сакрально-антисакральных вооружений», пришлось бы всю жизнь посвятить войне, «превратив монастыри в кузницы все более действенных средств и приемов, внушающих алкание веры».
«Вера — единственное, чего нельзя отнять у сознающего существа до тех пор, пока оно сознательно пребывает в вере. Власти могли бы не только сокрушить нас, но и так переделать, чтобы перепрограммированием лишить нас возможности верить; они не делают этого, должно быть, из презрения к нам, а может, из равнодушия. Они жаждут явного, открытого господства, и любое отступление от него сочли бы своим умалением. Вот почему мы должны скрывать нашу веру».
Компьютер отец Дарг также поведал Ийону Тихому о своей догадке — о существовании жителей далеких миров, которые, не выдерживая «ужасного молчания Бога», пытались вынудить Его проронить хотя бы одно слово, угрожая в противном случае совершить «космоцид» — уничтожить Вселенную, стянув ее в одну точку.
Быть может, в шоке от всего услышанного, «видя бесплодность дальнейшего пребывания на этой планете», Ийон Тихий решает как можно быстрее покинуть Дихтонию. Слава Богу, ракета его осталась в целости-сохранности. После грустного и трогательного прощания с отцом-настоятелем Ийон Тихий стартует в звездные дали.
Лем писал свои фантастические «сказки» в 60–70 годы прошлого века, но и теперь, в век ХХІ, когда никого не удивишь вопросами биоэтики и технологии миссионерства, теологией «смерти Бога», проблемой совмещения догматов с новыми реалиями, когда угасли дебаты относительно природы искусственного интеллекта, его романы все еще читают с глубоким интересом.
Автор этих романов и «сказок» — атеист, который, казалось бы, не должен особо сожалеть об утрате религиозных «иллюзий», в его текстах есть прямые насмешки над религией, и все же «сказка» способна вызвать ностальгию по прежнему, привычному миру. Здесь прежде всего возникает проблема сохранения традиционной религиозности в условиях стремительного прогресса науки и техники, меняющего и человека, и среду его обитания. 
Вопрос в том, могут ли истины, провозглашенные когда-то простым жителям Иудеи, рыбакам и пастухам, быть неприемлемы для обитателей урбанизированного технократического мира?
Наш век не удивишь новыми религиозными движениями, основанными на абстрактной духовности и мистицизме, не связаными с историческими событиями, вершившимися на Голгофе. И все же традиционное христианство вовсе не угасло, как ожидалось, в технотронную эру. Оно по-прежнему живет в мире, который называют постхристианским, и это свидетельствует о том, что христианство имеет корни в самой природе человека. Не один раз делались прогнозы о вытеснении религии наукой и технологиями, подобный исход предрекали, например, в конце XIX века и во второй половине XX века, однако в начале века ХХІ вновь произошло оживление христианства. И сегодня ситуация оказывается пестрой и неоднозначной. В Европе храмы пустеют, но вера не уходит совсем. Как реакция на существование церковного официоза она становится приватной, объединяя неформальные группы. Выходит, что слухи о кончине христианства по-прежнему сильно преувеличены. Религия, судя по всему, вообще является неизбежным элементом человеческой жизни, в человеке действительно живут неподвластные техническим изменениям предпосылки для религии. 
Одна из них — ограниченность познавательных способностей человека. В романе Станислава Лема «Солярис» символом непознаваемости реальности является не поддающийся человеческому пониманию Океан далекой планеты, а за гранью познаваемости может скрываться и традиционный Бог.
Наука шаг за шагом открывает мир природы, но чем больше тайн она разгадывает, тем яснее становится, что научное познание имеет свои границы, и оно не в состоянии изжить мистическое восприятие жизни. Удаление из жизни христианской мистики приводит лишь к распространению сомнительной поп-мистики. 
Как считает Лем, «человек отправился познавать иные миры, иные цивилизации, не познав до конца собственных тайников, закоулков, колодцев, забаррикадированных темных дверей». 
В книге «Сумма технологии» Лем пишет: «Великий конструктор Природа в течение миллиардов лет проводит свои эксперименты, извлекая из раз и навсегда данного материала (что, кстати, тоже еще вопрос...) все, что возможно. Человек, сын матери Природы и отца Случая, подсмотрев эту неутомимую деятельность, ставит свой извечный вопрос о смысле этой космической, необычайно серьезной, самой последней игры. Вопрос наверняка безответный, если человеку суждено навсегда остаться вопрошающим. Иное дело, когда человек будет сам давать ответы на этот вопрос, вырывая у Природы ее сложные секреты и по собственному образу и подобию развивая Эволюцию Технологическую».
Герой «Соляриса» Снаут, отчаявшись разгадать тайну Океана, склоняется к мнению, что человеку надо взять на себя смелость не ломиться в закрытую дверь, если даже «этот вид смелости большинство сочтет обычной трусостью, потому что это отступление... примирение, бегство, недостойное человека. Как будто достойно человека вязнуть, захлебываться и тонуть в чем-то, чего он не понимает и никогда не поймет». 
Далее он размышляет: «... мы познаем тайну материи, будто не знали, что это ложь, что это равносильно посещению библиотеки, где книги написаны на неизвестном языке, так что можно только рассматривать цветные переплеты...»
Да, «баррикад» пока много, очень много, и человеку важно не заблудиться в технических джунглях, ведь техника, ослабляя зависимость от природы, создает новые проблемы, в том числе экологические и социальные. Становится ли человек настолько сильным, чтобы не нуждаться в Помощнике?
Теологи полагаются на ложный посыл, что потребность в Боге никуда не исчезает, более того, существует потребность именно в традиционном Боге Библии. Можно реформировать идею Бога до бесконечности, как это делали дихтонцы в «сказке» Лема, но на самом деле, как они полагают, человеку в условиях меняющегося мира нужен якорь, традиция, остров стабильности, который и дает ему вечный Текст, свидетельствующий о грехопадении, искуплении и воскресении — о вещах, уместных во всяком техническом окружении.
Необходимость в Боге рождается также экзистенциальными проблемами, осознанием своей конечности и смертности. До сих пор перед проблемой смерти часто пасуют не только медики, но и очень изобретательные фантасты. В «сказке» Лема над проблемой бессмертия трудилась целая плеяда ученых-дихтонцев, но все их усилия оказались тщетными и, в конце концов, они пришли к выводу, что «барьер Смертности невозможно преодолеть, если не освободиться от данного Природой тела».
Атеисты выводят страх смерти из биологической матрицы человека — он страшится угроз своей жизни, чтобы выжить, а страх перед неизбежным концом является всего лишь побочным продуктом способности заглядывать в будущее. Осознание этой перспективы способно породить привыкание и цинизм, оно может также подтолкнуть к изобретению религий. Можно попытаться свести религию к производной страха перед смертью, но такая оценка будет явно неверной. Религия укоренена не только в страхе перед небытием, но также в положительных основаниях — мистическом опыте, морали и красоте. Иммануил Кант когда-то сказал, что о Боге нам говорит звездное небо над нами и моральный закон внутри нас. Красота, добро, любовь и грех — это вечные понятия, и, если не ограничиваться узкой областью освоенного человеческим сознанием, эти понятия могут сложиться в образ бесконечного Бога, воплощения красоты и всемогущества, Личности, способной прощать грехи. 
«Теософ был бы склонен, быть может, такую „самоорганизующуюся систему с максимальной свободой“ счесть Богом; однако мы не нуждаемся в подобной гипотезе», — решительно заявляет Лем в «Сумме технологий».
Научная фантастика редко касается вопросов религии, тем самым как бы говоря о том, что в будущем наука вытеснит наши «иллюзии». Высказывания Лема в этом плане вполне конкретны, тем не менее, обсуждая человеческие проблемы, ему тоже было трудно избежать их религиозного измерения. Может быть, именно поэтому тема религии время от времени и достаточно неожиданно появляется в его книгах. Религиозный подтекст, при желании, можно ощутить и в романе «Солярис», что наиболее очевидно проявилось в диалоге между главными героями — Кельвином и ­Снаутом.
Кельвин спрашивает Снаута:
«Скажи мне, ты... веришь в бога?
Он быстро взглянул на меня.
— Ты что?!