Карета жизни, или Пушкин через всю жизнь…

О Пушкине написано много. Сейчас, в преддверии  180-летия со дня его смерти появятся еще сотни статей и эссе.

Все, что я напишу, всего лишь  крохотная незаметная  капля в океане под названием «Пушкиниана». Но эта капля будет искренней и чистой, ибо сердце мое полно тихой боли по любимому поэту.

Это не банальность, и не заезженные слова. Пушкин действительно вошел в мою жизнь с детства под мерный нянин голос, читавшей мне его сказки из огромной книги в красном бархатном переплете. И волшебная непосредственность ребенка – я воспринимала услышанное настолько живо, словно могла дотянуться до него рукою, потрогать лоснящуюся спинку Кота-Ученого, потеребить златую цепь, по которой он все ходил и ходил кругом…

С Пушкиным я росла. С юношеским максимализмом ненавидела его супругу – замороженную мадонну Наталью, так и не понявшую и не принявшую Поэта (простой, заботливый и добрый генерал Ланской был ближе и понятнее ее душе и плоти). И только с годами поняла, что невозможно любить насильно даже гения (а, может, гения – особенно, потому что он во сто крат чувствительнее обыкновенного человека). И, возможно, Пушкину было не столь важно, любит ли его жена, главное, что любил он сам, и в ней он видел «чистейшей прелести чистейший образец». И, будучи уже на смертном одре, не переставал  заботиться о «чистейшем образце». «Ты надевай по мне траур два года, уезжай в деревню, чтобы не говорили о тебе плохого, а потом выходи замуж». Кем для Пушкина была его Ташенька, я поняла, только прочитав пронзительное стихотворение Багрицкого:

И Пушкин падает в голубоватый,
Колючий снег. Он знает – здесь конец.
Недаром в грудь его вошел крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.
Кровь на рубахе…Полость меховая
Откинута. Полозья дребезжат.
Леса и снег. И скука путевая
Возок относится назад, назад…
Он дремлет, Пушкин…
Вспоминает снова
То, что влюбленному
забыть нельзя, -
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза.
 
С Пушкиным я тревожилась. И безотчетное чувство страха перед пугающим величием этого мира отзывалось во мне напряженными, взволнованными стихами:

Бесконечны, безобразны
В смутной месяца игре,
Закружились бесы разны,
Точно листья в ноябре.
Сколько их? Куда их гонят?..
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят?
Ведьму ль замуж выдают?..

С Пушкиным я взрослела. И порой моя усталая разочарованность от жизни находила отклик в знакомых и чеканных строках:

Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она.
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой
Как листья осени гнилой.
Печально видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь как на обряд
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей

С Пушкиным, я, наверно, и состарюсь… И если доведется, вспомню напоследок его знаменитые восемь строк:

Пора, мой друг, пора! Покоя сердца просит
Летят за днями дни и каждый день уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем!
На свете счастья нет, а есть покой и воля
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег

Спасибо вам, Александр Сергеевич, что вы есть в моей жизни. Вот моя маленькая капля любви в огромном океане под названием «Пушкиниана». Но капля чистая, искренняя и верная, какой только и может быть настоящая любовь.