просто высказался на этот счет. Такого права у меня никто не отнимал: всё согласно нашей действующей Конституции.
Через час Иван был на приёме в областном здравотделе. Беседовал с заместителем начальника, потом с начальником здравотдела. Всё, что было у него на душе, то он и высказал им по поводу своего недоверия нашей медицине, и действия врача больницы.
Мог Иван Батурин говорить убедительно, был у него такой дар от природы. И седые врачи, в данном случае чиновники, слушали его, внимательно, не перебивая.
- Не надо впадать в крайности, - говорит ему начальник здравотдела. – Мы во всём разберёмся, и без последствий для главного врача, этот случай не останется.
- Всё что надо мы сделаем для вашего брата, в этом вы можете не сомневаться. И не надо плохо думать о врачах вообще. И нам теперь не сладко приходится: «время такое»
Пожали они друг другу руки, уже как добрые знакомые, и ушёл Иван домой. И только за дверью он понял, что очень устал сейчас. Кончики пальцев на его руках невольно подрагивали от напряжения, а на спину, будто рюкзак с камнями одели. Но главное, что он всё, что мог сделать, то сделал для своего брата. И никогда сам уже не сможет упрекнуть себя в малодушии, или бездействии.
Сделали Михаилу и вторую операцию, и, похоже, было, что дело пошло на поправку. Уже светились глаза задором у Правдина: «ты ведь знаешь меня братан, всё у нас будет хорошо, иначе и быть, не может! Спасибо тебе!
- Конечно, всё будет хорошо брат, я в этом не сомневаюсь, - отвечает ему счастливый Иван. – Иначе и быть не может!
Мало того, так Михаил сам нашёл для себя где-то оздоровительную систему «по-своему профилю», и строго стал придерживаться определённого там распорядка жизни. И ещё одна истина стала ясна ему, что ни одна система в мире, не может сочетаться с алкоголем. Поэтому на это дело, имелся в виду алкоголь, им самим было наложено основательное табу.
Однако процесс выздоровления не взял полного верха над болезнью. Весною и осенью начинались воспалительные процессы, и это было, по словам медиков, «для этой болезни закономерным явлением». А в остальное время года всё у него было прекрасно, и можно было полностью радоваться нормальной человеческой жизни, болезнь никак не проявляла себя.
Идут зимой весело два братана на охоту: поставить петли, да половить зайцев. Молодые они тогда были и сильные, и отчего им не радоваться красоте природы. Вот и счастливы они. Да ещё если им у костра чайком побаловаться, со свежезаваренным шиповником, что можно было тут же сорвать, только руку протяни. Но наша жизнь так и создана, что не может она существовать без трудностей. Она всегда как бы проверяет человека на прочность, воспитывает его характер. Порой, заставляя человека преодолевать разные физические и духовные препятствия, или отказаться от их преодоления, тогда человек сам обрекает себя на медленную погибель. Тут своя нива жизни есть, всё осмысленно.
Слова: жить, жать, и жито, родные не только по смыслу слова, - это выраженная словами и делами, духовная и физическая наша жизнь. Если себе всё образно представить, то выращенная пшеница в поле это – жито. Именно так её называют издревле на Руси, Белоруссии, Украине.
Её надо сначала вырастить. Затем жатва, то есть скосить косой или серпом. Собрать в снопы. И далее собирать уже по зёрнышку, чтобы потом испечь хлеб, для нашей физической жизни. Остаётся жнивьё – скошенное поле, где каждая соломинка это твой долгий труд, и ты можешь поглядеть на него.
Старые люди говорят, что и перед смертью так образно бывает: ещё раз человек может увидеть «всё своё поле» жизни. Разом себе представить перед глазами всю свою долгую жизнь на этом «от природы плодородном поле».
И опять же, труд и трудности – артерия этой жизни: прервать её никак нельзя, это неразумно, тут всё свыше продумано. И что ещё удивительно: все события выстроены в одну необозримую нам цепочку. И как оказывается потом «порожнего звена там не бывает», всё связано воедино. Так и сейчас.
Уже на переходе из одной рёлки в другую, а место болотистое попалось. Некогда было выбирать дорогу охотникам, вот и залезли туда. Хоть и снег кругом, а кочки из-под него, как сваи торчат. Да ещё после пожара, чёрные, что кабаньи морды. Поскользнулся Михаил на макушке заснеженной кочки, и по инерции вперёд улетел: упал он, и ударился боком о другую кочку. И хоть та в снегу была, но силу удара это мало смягчило, боль до самых мозгов достала.
А Иван себе дальше по кочкам скачет, разогнался он, «и, как танк вперёд прёт». Уже на десяток метров вырвался, и как в детстве весело ему. Совсем ошалел мужик от своей шальной силы, ловкости и снега.
Видел он краем глаза, как упал Михаил, но для него это обычное явление. Подумаешь, что упал зимой: поднялся, отряхнулся и дальше пошёл. Какие тут проблемы? Какая невидаль?
А исходил он по тайге немало, и чаще всего один ходил. Не воспринял он тогда всё это падение Правдина всерьёз, «не на той серьёзной волне он был». У него уже «зайцы в голове прыгали», непроверенные петли с добычей перед глазами были. И азарт неугомонной души его, весело гнал, как и любого охотника только вперёд. Но бросать одного человека в лесу: такого «упаси Боже», в его голове не было.
Но вот он остановился и стал возвращаться к своему напарнику. И сам себе весело говорит «стоп машины», осмотреться Ваня надо.
- Ты что там развалился на снегу, лежишь, как селёдка на камбузе, - и продолжил. - Не лето красное на дворе: «догоняй!» А то простынешь!
Видите ли, весело Ивану: «вот тебе и «догоняй!». Не понимает он ещё всей серьёзности падения Михаила. А тому и сказать нечего, дыхание в груди спёрло.
Но тут Иван увидел бледное лицо Михаила, его округлившиеся большие глаза, которые сейчас потеряли всю свою былую синеву, и понял что боль у того не шуточная. Но по-другому вести себя Иван уже не мог. Человек многоопытный он понимал сейчас, что подсознательно страх уже овладел его «братом», и через эту боль его разумом. А боли тот натерпелся достаточно за весь период своей болезни. И подсознательно уже боялся её внезапного появления.
Но главное сейчас, как считал Иван, не дать места общей панике, это последнее дело «на корабле», хуже её ничего не бывает. Часто сами гибнут люди, как это ни странно звучит.
Помог он подняться Михаилу, отряхнул его куртку от снега, спросил, что у него болит. И уже потом, всё так же, как и раньше задорно говорит. Для него главное сейчас, не подыгрывать своему брату, иначе тот совсем расквасится.
- Ерунда, и хуже бывает, - а затем ещё добавил. – Расходишься охотник, и тебе легче будет. Надо потихоньку двигаться тебе, и боль сама постепенно уйдёт. На охоте всякое бывает, и такое тоже.
Но Михаила словно заклинило на своём, не мог он оправиться от душевного потрясения, и это было заметно на лице. Как говорится в народе: «небо с овчинку показалось».
- Ты что и вправду хотел меня бросить здесь помирать на снегу, всё вперёд рвёшься?
Не стал его разубеждать Иван, знал, что не надо этого делать сейчас, бесполезное это занятие, сначала пусть тот придёт в себя.
- Конечно! Ты упал братан, я перешагнул через тебя, и дальше пошёл: так в плохих детективных романах всё делается. А ты их начитался вдоволь, сам ведь знаешь!
Всё это задорно, со смехом было сказано. Тогда иначе и поступить нельзя было. И Михаил опять растерялся. По его побледневшему лицу сразу заметались заметные тени сомнения, уже не стало у него прежней уверенности в своих словах.
И всё это на глазах Ивана происходило: «засомневался братан, и то хорошо!»
- Всё же, «подсознательно уверен Михаил», что никогда Иван не поступил бы так. Но сейчас, во всём боль виновата, вот и высказался он. Пошёл против своего сознания.
Всё это мигом происходит: душевная слабость наружу прорывается. И не хочется потом даже самому себе в этом признаваться. И оба они всё это понимали тогда.
Но ещё получается интересно, что и тогда полной ясности у них не было. И жизнь подтверждает своё правило, что никогда звенья одной цепи не прерываются, даже во времени!
Сжал Михаил свои зубы и уже ничего не говорит Ивану, а потихоньку со стоном стал двигаться вперёд. Так потихоньку, охотники и выбирались из тайги до трассы с частыми остановками и перекурами. А дома Правдин ушёл на больничный. Но это уже было всё закономерно: дом, есть дом! Это не заснеженная тайга!
Проходит год, и в их дружбе вроде ничего не изменилось, к теме той заячьей охоты они уже никогда не возвращались. И уже снова подходит осень с её богатым урожаем клюквы. Как тут дома усидишь? Конечно, нет!
Но тут, как назло у Михаила опять наступило обострение старой болезни, что было закономерно для этого периода времени. Не захотел Михаил Правдин дома оставаться, а поехал с Иваном за клюквой, да ещё на велосипедах в такую даль «попёрлись».
Никто не мог его отговорить от этого мероприятия: ни жена, ни Иван, ни дети. Ни в чём не хотел он от Ивана отставать, это уже стало правилом его жизни. Знал он прекрасно, что тот и без него поедет. И даже в таком состоянии, как у него сейчас – поедет! В этом они похожи друг на друга: завидные упрямцы.
Конечно, это было личное дело Михаила: ехать или не ехать ему. Никто в его «шкуру» залезть не может», и не в состоянии всю его боль прочувствовать. Но скорее всего тут упрямство виновато, иначе всё это трудно было объяснить.
- А разум? Наверно начертано так судьбою.
Потихоньку ягодники добрались до места, а путь это был не малый. Все двадцать километров надо было проехать по дороге, если от дома их считать. И ни разу Михаил не изъявил желания вернуться домой, хотя это был бы самый разумный вариант в его положении. Но молчит он.
Чем тогда мог помочь ему Иван, даже сейчас себе трудно это представить. Тогда всё зависело только от самого Михаила Правдина. И силой тут ничего не сделаешь, и испугом не возьмёшь.
- Хотя тут большой вопрос имеется? Недаром люди говорят, что обезумело животное от страха, и так далее: нет страху границ! И у людей всё так же происходит, только признаваться в этом вряд ли кто захочет. Тяжело это сделать человеку!
А ягоды было море, как никогда она уродилась в этом году, вся крупная и ядрёная, такой урожай собирать: не нарадуешься. Но Михаилу не до ягоды стало, не может он себе места найти, не отступает боль от него. Видно не на шутку растревожил он все свои внутренности, пока добрались до места. Братан уже и на мох ложился, и сидел у лиственницы в тени, но это мало помогало ему. А на корточках собирать ягоду ещё хуже.
- Давай домой собираться, - говорит он Ивану спокойно. – Не могу я больше!
А тому жалко бросить такую ягоду, редко такая красота в природе бывает. И добрать «пятачёк» очень хочется, всего ничего осталось. Но затем и он понял, что лучше Михаилу уже не будет, и надо им выбираться к дороге. На пределе терпения тот находится.
- Иди потихоньку Миша до велосипедов наших, что время зазря терять. Пока ты доберёшься до велосипедов, то я это место выберу и тебя догоню. Тропа здесь одна и ты не собьёшься, не один раз мы с тобой здесь ходили.
Вроде нашли они компромисс, и ничего не возразил Михаил
