Тешься, княжич.
Сладко медведю зимой в берлоге спать. По лесу стужа лютует, деревья ледяным кулаком ломит. А ему, мохнатому, сласти снятся – малина мягкая, морковка алая да медок золотистый. Солдатиками идут к нему лакомства, а он – воеводою над ними стоит. Чуть тревожит медвежий сон далекий собачий лай – княжич со свитой зверем промышляет.
Ох, летают по снежным лесам, по сугробам в полях! Крикливые, раскрасневшиеся! От коней да собак уж пар валит, а им все бы тешиться – напоказ друг перед другом луки тугие гнут, плетками витыми щелкают, кистенями-гирьками пошатывают. Зайца поднимут – не побрезгуют, лося увидят – не отвяжутся, а с волками схлестнутся – понатешатся. Колотит морозный воздух песий лай. Гундосят рога, зовут людей на зверя.
По вечеру вернется ватага в терем. Встрепанные, шумные – ровно галчата. Замечутся слуги по двору да клетям: коней принимают, меда наливают, баню топят. Ох, и горазда же хвалиться свита княжеская – один белок кистенем с дерев посшибать грозит, у другого, как во хмелю, один волк тремя стал, третий хвастает, что семь уток одной стрелой убил.
- Ты, верно, по яйцам стрелял! – смеется княжич.
Идут по кругу резные ковши-утицы, дорогое вино трапезникам сватают.
Ох, боится Родяшка, девка сенная, этих нахлебничков, княжьих приятелей. Сами ходят чванливые, на прислугу без дела замахиваются, на забаву себе волей тешатся. Их отцы-деды-прадеды кровью да ратью у князя чины-земли выслужили, а чада нынешние, хоть и кичатся златыми своими колыбелями, не в отцову честь пошли.
Ездят они рядом с княжичем, тешат его, сотрапезничают. Тщатся новые чины-земли своей скоморошиной выслужить. Бились их деды-прадеды за землю русскую, за свободу русичей. А этим, галчатам, на другие земли милей посматривать.
Кинул один боярин Родяшке приказ – кафтан ему пошить. Не ослушалась девушка – покроила тканей мягких, ниткой шелковой швы клала, сама петли вила да пуговицы литые к кафтану ладила. Вышла одежка – загляденье: рви – не порвется, мни – не помнется, носи – не сносится, хвастай – не спросится. А барич ей тот кафтан в лицо швырнул, дурой обругал. Говорит, в Самарканде далеком халаты носят расшитые, златом перепоясанные, самоцветами выложенные. Стерпела слуга. Только ночью лучинке-светцу поплакалась.
Сшила однесь княжичу милому рукавички знатные. Шелку алого основа, волчий мех внутри. Мороз в том меху злой осой запутается. Нитью серебряной узоры вывела, что на окне морозном в праздник увидела. Поднесла хозяину.
- Возьми, княжич. Твои прежние ведь совсем износились.
Засмеялась-загукала княжья свита:
- Вот дура деревенская! Нашла, что князю нести! Да на неметчине носят рукавички гладкие, каждый перстик в них сам-князь!
Смолчал княжич. Подарок, не глядя, за пазуху сунул. Плакала тихонько Родяшка. Не с рукавичек осмеянных – носил те рукавички хозяин. Плакалось ей с досады княжеской – перед свитой его опозорила.
Возвращались с ловов ватажники. Мнили в княжьем тереме праздновать. Да к бедовому пиру подоспели. Был княжий терем, да алым угольем стал. Да стоят возле пепелища немчура-конники. Во доспехе, как во льду гладком. Смотрят на слуг своих с прищуром, кричат на них, что собакой лают. А слуги немецки грузят на возы русское добро – меха собольи, мед пчелиный да серебро выкупное. Гонором своим немец кичится, а от краденого – не воротится.
Оробела-приутихла ватаженька. Лисью шкуру бить – не доспех ломить, да много ли волчьего клыка против вражьего клинка? А иные, щенки, на ворье высокородное рты раскрыв глядят. Вот-вот помогать грабить кинутся да молить господ-рыцарей принять их в услуженьице – подавать сапоги немецкие.
Ох, и сжал молодой княжич кулаки! Налетел на вожака немецкого, да ударил рогатиной во сердце. Поспешали за ним бояричи. Видно сразу стало, кто мечом кичился, а кто рати учился. Хвастуны позади клинками чистыми машут, а бойцы господам немцам чертову мать кажут – щербят, кровянят оружие о немецкую кость. Где хваленая мощь немецкая? На грабеж измельчала. Что же доспехи их литые? Чешуей рыбьей разлетались под русской сталью. Бьются княжич со товарищи, хорошо им. А что русскому хорошо, немчуре – смерть. Побили находничков.
Из полона вражьего вызволили людей русских. С собой на коней усадили, да ко граду повезли.
Топчут снег усталые кони. Руки людские от боя гудят. Поспеть бы к граду засветло.
Держат руки княжича побитую немцем Родяшу. Голова же думку думает: кого из бояричей за трусость сослать, а кого за храбрость пожаловать, как полон возвратить, как врага сподручней бить.
Плачет Родяша, жмется к княжичу, платье рваное поправляет. Благодарить – нету голосу, слезы только. Ничего она, девка сенная, не хочет. Ни богатств, ни чинов. Ей и слово-то теплое без особой нужды. Лишь одно просила бы – не оставь, княжич, не сменяй на немчуру!
Едет княжич. Везет служанку. Лишь чудится ему – земля сыра просит голосом матери:
- Не оставь, не выдай, сынок! Не смени на мачеху, не оставь чужаку на забаву!
Скрипит снег под копытами. Темнеет небо. Молчат люди. Пахнуло издали дымом очажным.
Тешься княжич, да народа своего не выдай!
