Люди злые завидовать стали...

старше Тимура на год) и я тебя поднатаскаю, будешь стильным пацаном, как я.

Тимур при этих словах недоверчиво покосился на шинель Бориса – без хлястика, с вымазанной белой краской полой.

  Через десять суток на полевом стане объявился начальник ОРСО Рыжаков, построил курс и объявил, что по просьбе руководства совхоза пребывание салаг на сельхозработах продлевается на неопределённый срок, кто недоволен – может отбыть вместе с ним и забрать свои документы из училища. И, что характерно, «отсеялись» в тот раз трое.

  Наступила дождливая пора, похолодало. Осень в том году выдалась для ростовской области довольно холодная. На полевом стане не было ни книг ни газет, ни радио. Длинными вечерами в домике, где жил Тимур, салаги, растопив печку, и расположившись по турецки большим кружком на матрасах, играли в карты, в «армянского дурака» "на вылет". В печке же жарили кукурузу, прихваченную с поля.

В азарте игры, салаги иногда не замечали, как к ним подкрадывался ( а он умел это делать бесшумно) командир роты Хамед Гасанов и отбирал карты, поскольку официально азартные игры в училище были запрещены, но через пару дней в домике появлялась новая колода. Тимур подозревал, что кто-то из «старослужащих», всё-таки рисковал после вечерней переклички бегать в самоволку в станицу за семь километров. А может быть кто-то заказывал карты водителям грузовиков, на которых салаг возили на работы. 

  Работая на току, салаги залезали на огромную кукурузную кучу и занимались сортировкой початков расшвыривая их: хорошие в одну сторону, плохие в другую.

  В кукурузной куче гнездилось множество мышей-полёвок; потревоженные салагами, они разбегались в разные стороны, а те наловчились метко попадать в них початками. Как-то салага Вовчик привстал на кукурузной куче и, видимо, в целях разминки начал махать руками. Из рукавов его шинели, как у фокусника, посыпались мыши, которые там пригрелись. 

  Однажды, Борис наловил в арыке раков, сложил их в авоську и оставил на полу в кухонном помещении домика, собираясь назавтра их сварить.

  Среди ночи раздался дикий вопль: раки из авоськи расползлись и полезли в комнаты. На своём пути, встретив ближайшего салагу, спящего на полу, полезли на него, почему-то, вместо того, чтобы обойти препятствие.

  Старшина взвода Бориса наказал: объявил ему наряд вне очереди – заставил драить все комнаты домика по окончании рабочего дня.

  Через неделю из училища доставили партию рабочих ботинок для особо нуждавшихся, у кого сандалеты развалились совсем. Тимур в эту категорию счастливчиков не попал: его кеды выглядели целыми, хотя единственная пара носков, имевшаяся у него, уже истлела, ноги постоянно мёрзли, соприкасаясь с сырой резиной. Сначала он оторвал от своей летней рубашки рукава, которые продырявились на локтях и использовал их в роли портянок, а потом, когда протёрлись и эти портянки,
он, найдя, как-то, кем-то выброшенные драные брюки, вырезал из них карманы из плотной ткани и использовал их вместо носков.

  Где-то в это время, недели через три после начала сельхозработ, Тимур снова был назначен в патруль совместно с Борисом.

  И опять бродили салаги между домиками, вооружившись дрынами. За прошедший период мальчишки, можно сказать, подружились и, поскольку были в одном отделении, попадали на работы вместе, спали тоже на одних матрасах  вместе с другим однокашником - Вовчиком, и, казалось, вместе готовы были претерпеть все эти совхозные невзгоды,  до наступления долгожданного момента, когда все окажутся в стенах училища, в тёплом и светлом экипаже и будут постигать премудрости морских наук.

  Но, на этот раз, Борис был мрачен и неразговорчив. На вопросы Тимура отвечал односложно, а в конце дежурства сказал:

- Знаешь, Тифон, я решил уйти. Не нравится мне вся эта бодяга. Мне кажется, что будут нас водить за нос всю дорогу, как сейчас: собачья жизнь, отвратная кормёжка, а после окончания училища загонят в какую-нибудь дыру, где «Макар телят не пас» и будем там век кукарекать. Дуру я свалял, что сюда сунулся.

- Не горячись, Боб, - ответствовал Тимур. – Свалить проще, чем поступить. Подумай хорошенько, не пришлось бы потом пожалеть. Но Борис не послушал и через несколько дней убыл в Ростов, а оттуда – в свой Тихорецк.

  Забегая вперёд, скажем, что через год, прибыв в училище после трёхмесячной морской практики в мореходку, Тимур встретил там, среди вновь принятых салаг первого курса, Бориса!
  Тот стоял в новенькой, «с иголочки» морской форме, ожидая, как и остальные команды на построение.

- Боря! – Крикнул Тимур, подскочив к приятелю, ты вернулся?
- Вернулся, - сказал Борис и отвернулся от бывшего приятеля, тем самым показав, что дальнейший разговор ему с Тимуром неинтересен.

- Ах, вот оно как, - пробормотал Тимур, - ну да ладно, живи. И ушёл в расположение своей роты. Больше они с Борисом вблизи не пересекались и друг друга не замечали.

  Подошёл к концу сентябрь, курс к тому времени превратился в толпу грязных оборванцев – в баню за всё время свозили салаг в станицу один раз, а они работали на земле.
Жизнь салаг протекала по-прежнему монотонно: подъём, работа, прозябание на полевом стане, отбой, тишина в домике, прерываемая ночным топтанием лунатика - Васи.

  Как-то после работы Тимур бродил по полевому стану, ему хотелось побыть в одиночестве. Ему было холодно и он, то замедлял шаг, то ускорял и размахивал руками, как ненормальный, чтобы согреться. Было уже начало октября, этой ночью температура упала ниже нуля. В голове навязчиво звучал голос Богдана: «Люди злые завидовать стали...». «Надо же, привязалось!» - Подумал Тимур и направился к домику механиков, где жил «старослужащий» Богдан.

  Богдана Тимур встретил на крыльце домика: тот стоял, сосредоточенно скручивая «козью ножку».
- Богдан, привет!
- Ну! – Богдан хмуро покосился, прикуривая, на Тимура.
- Дело у меня к тебе.
- Излагай.
- Будь добр, спиши слова песни: «Люди злые завидовать стали».
Лицо Богдана разгладилось и он, прищурившись, произнёс:
- Ну вот ещё! Тебе надо – ты и запиши, если хочешь, а я продиктую.

  Через десять минут Тимур, найдя карандаш и лист бумаги записывал слова песни о морской жизни, о той жизни, о которой до того не приходилось ему слышать в таком ключе, ну, если не считать песню - «Раскинулось море широко».

  Переписав слова, вечером, до отбоя, Тимур тихонько напевал её Вовчику. Лежащие на соседних матрасах салаги, прислушиваясь, попросили исполнять её погромче, Тимур начал петь её громче и сначала, Вовчик ему подпевал.

  Наступило десятое октября. Утром, после завтрака, на построении, командиры рот объявили о том, что сезон сельхозработ для курсантов окончен, и, что деньги заработанные первокурсниками перечислены в фонд мореходного училища; заместитель директора совхоза поблагодарил всех за помощь, старшины рот дали команду привести жилые помещения в надлежащий порядок, после чего последовала команда «разойдись».

  Толпа оборванцев отправилась драить свои домики, а вечером, погрузившись на речной трамвайчик, таким же образом, как и прибыли, вповалку на всю ночь, салаги отправились, наконец, в родное училище.

  С катера выгружались в шесть утра. На набережной прибывших встречали начальник ОРСО и два курсанта в чистенькой новой форме – флажковые. Эти ребята были из пополнения за счёт «отсева», который составил за время сельхозработ десять человек. 
  Стояло серое, пасмурное, промозглое утро. Ещё в утренних сумерках командиры построили курс в одну колонну, в четыре шеренги и повели в санпропускник. 
  Редкие ещё в этот час прохожие останавливались и с удивлением разглядывали тот марш оборванцев, а зрелище, конечно было впечатляющим: 
ограниченная спереди и сзади двумя флажковыми колонна (многие в ней были в чирьях) шла в грязных чёрных шинелях, в почерневших теперь, когда-то белых, чехлах от бескозырок на головах и с обматывавшими худые шеи, вместо шарфиков, вафельными полотенцами, такого же цвета, как и «головные уборы». Ноги оборванцев, кроме тех, кто был осчастливлен училищной обувью, были обуты в немыслимые опорки, кое у кого подвязанные верёвочками 

  Шедшая навстречу по тротуару пожилая пара в изумлении остановилась. 
- Миша, - спросила женщина спутника, - это что, опять пленные румыны в Ростове?
Старик ничего ей не ответил, стоя с отвисшей челюстью.

  Санпропускник представлял из себя старое мрачное здание из красного кирпича. Салаг по-взводно заводили вовнутрь, там они раздевались догола, складывая свои вещи кучками на транспортёр, который потом перемещал их в другой отсек на пропарку и дезинфекцию, а сами шли в парилку и душевые кабины. От хлорки резало глаза.

  По окончании данной процедуры, пацаны, уже чистые, выходили в другое помещение, куда из амбразуры в стене выползал транспортёр уже с обработанными личными вещами.

  Тимур терпеливо дожидался своего барахла, поёживаясь от холода и переступая босыми ногами на кафельном полу. Наконец, он с трудом опознал свои вещи, так как они, как и вещи других, обрели коричневый цвет: и лохмотья некогда голубой рубашки и майка и кеды, и брюки. Но пропали трусы.

  Тимуру ничего не оставалось другого, как натянуть штаны грязно-коричневого цвета на голое тело.

  Потом – марш-бросок в экипаж, и получение долгожданного обмундирования на складе. 

  Переодеваясь, Тимуру, ко всеобщему восторгу, пришлось сверкнуть голым задом. Ну, так, а куда ему было деваться-то?
   
  Пятую роту Тимура расположили на четвёртом этаже экипажа, где из жилых помещений находилось два двадцатиместных кубрика и десять пятиместных. Тимура определили в двадцатиместный.

Остаток дня был отведён первокурсникам на подгонку обмундирования, прилаживание установленных эмблем и шевронов, якорей на рукавах форменок, шинелей и бушлатов, а уже на следующий день  курсанты должны были приступать к занятиям.

Наступил вечер. Уставшие за день обитатели тимуровского кубрика ждали команды «отбой» (ложиться на койки без команды было запрещено). Сэм (курсант Семагин) сидя у окна тихонько и очень красиво перебирал струны на опять неизвестно откуда появившейся гитаре.

Тимур подошёл поближе к Сэму и, подвинув табуретку, подсел рядом.
- Подыграй, Сэм, - попросил он.
- Что?

- Люди злые завидовать стали..., - негромко напел Тимур. Сэм мгновенно подобрал аккорды.
- Что прекрасная жизнь моряка, - подключился Вовчик.
- Хоть бы раз вы на море попали, - громко пело уже пол-кубрика.
- Вы б узнали она какова! – Теперь ревели уже все двадцать человек.

  Пацаны, большинство из которых видело море только в кино и на картинках, пели о суровой морской службе, к которой они готовились, о расставании с любимыми, которых у них ещё не было. Но каждый из них в душе наивно надеялся, что все суровые будни закончились вместе с семикаракорским кошмаром.

  Не знали они пока ещё о том, что к дипломному финишу из девяноста человек пятой роты дойдёт только шестьдесят, а те, кто дойдут, не предвидели своей дальнейшей судьбы – такова жизнь.

  Двое из этой двадцатки станут удачливыми бизнесменами, один – дипломатом;
  Мослу - курсанты устроят «тёмную» за воровство (украдёт у товарища пять рублей) и он, избитый, с