Редкий дар. 1
Утро выдалось пасмурным, то и дело набегали тучи, казалось, вот-вот польёт дождь, но он всё не начинался, и наши с Томкой планы повисли в воздухе. Мы уже несколько раз перезванивались, обсуждали погоду за окном, сокрушались, настраивались на позитив, но хорошее настроение не возвращалось. Томка от расстройства взялась красить голову, а я - гладить груду белья. «Погуляли, позагорали, покупались» - бурчала я, методично водя утюгом,- «планировали, планировали и на тебе, выходной, называется». Всю неделю перезванивались, договаривались, Томка даже машину из ремонта раньше назначенного срока выцапала. Уговорила, уболтала механика автосервиса закончить ремонт к выходным. Радовалась, как ребёнок, что, наконец, снова села за руль, пару дней назад примчалась ко мне на работу с улыбкой счастливого Буратино.
- Всё, - выпалила она, - теперь уже ничего не помешает, едем в субботу на дачу, точно.
Я радовалась за Томку, она давно не была так приятно возбуждена. С тех самых пор, как её Толик в один прекрасный день не собрал свой чемодан и не отчалил в новую жизнь с юной красоткой. Что тогда творилось с Томкой. Доведя себя до больницы, она никак не могла смириться со случившимся, практически выпала из активной жизни на целых два года. Депрессия и слёзы терзали её ежедневно и стали её обычным состоянием. Они жили в браке 28 лет, ровно, интересно, Толик многое позволял Томке, даже, можно сказать, баловал красавицу жену, она ни в чём особо не нуждалась. Нашей с ней дружбе такой расклад их отношений был просто необходим. Мы могли часто встречаться, вечерами подолгу болтать по телефону, по выходным ездили загорать и любоваться красотами дачных массивов. Словом, жили и дышали полной грудью, Томка, в свою очередь, тоже не особо напрягала Толика своим присутствием. Он не был общительным человеком и частые дружеские встречи, и выезды на природу его откровенно тяготили, телевизор, компьютер и уединение были ему гораздо ближе. Томка же всегда слыла душой любой нашей компании, весёлая, юморная, до педантичности собранная на любых тусовках и мероприятиях, она открыто тосковала, зависая длительное время дома. Уединение и уныние были не для неё, при этом нельзя сказать, что она много пила или кокетничала с мужчинами, совсем нет. У неё существовали свои, выставленные ею, допустимые пределы в общении, как с женщинами, так и с мужчинами. Последние, любили её за весёлый нрав, домовитую хозяйственность, за красоту и всегда приятный внешний вид.Томка это знала и принимала всё, как есть, ничего никому не объясняя и не доказывая, не считала нужным тратить время на эту, по её мнению, ерунду. Столько интересного было вокруг. Она постоянно строила планы наших девичьих посиделок, поездок, встреч. Осуществить всё это удавалось нечасто, но планировать и мечтать, как говорится, не запретишь. Как так получилось, что она не сразу поняла, что муж живёт с другой? Мы не понимаем этого до сих пор, можно сказать, проглядели обе. Хотя, что было бы, если бы не проглядели? Однозначного ответа не было у нас и на этот вопрос. Какое-то время мне даже казалось, что он ушёл от нас обеих. Я тоже очень тяжело переживала его уход из семьи. За много лет тесного общения мы с Томкой во многом слились воедино, мне казалось, что даже болеть мы начинали одна следом за другой, если вообще не вместе. Когда у одной из нас что-то случалось, мы тут же переспрашивали друг друга: «А у тебя там случайно не то же самое?» И чаще всего это то же самое задерживалось всего на несколько дней. Томкина дочь и мой сын давно выросли, и жили самостоятельно, далеко от нас. Приезжали редко, да и мы старались не докучать детям. Каждая из нас и так хорошо знала, где и как они живут. Это, собственно, была ведущая тема при наших с ней регулярных встречах. Нам это было важно, интересно и мы, даже на расстоянии, в мыслях жили с детьми рядом. Но при этом твёрдо придерживались понятия абсолютного невмешательства в их семьи без их настойчивой просьбы об этом. Хотя, давалось нам это по-разному. Я была более спокойна в этом вопросе, мне было достаточно нечастых звонков. Томка же терзалась душой, если дочь не звонила ей больше недели, и она оказывалась не в курсе её здоровья и семейного климата.
Когда произошёл этот разрыв, Томка категорически запретила мне хоть что-либо спрашивать у Толика о его новой жизни и чувствах. А уж тем более укорять или совестить его. Характер своей подруги я знала хорошо, и нарушать или оспаривать эти условия даже не пыталась. В противном случае я могла потерять в этой ситуации не только Толика, а такой поворот событий, мне был не нужен ни при каких обстоятельствах. Словом, всё, что мне отводилось знать, я знала только с её слов. А её женской гордости можно было позавидовать - всё, что с ней происходило после ухода Толика, не касалось уже никого. Никого, кроме тех, кого она хотела в это посвятить, а таковых практически не было. Даже будучи в состоянии депрессии, она не позволяла никому ни жалеть себя, ни тем более бесцеремонно вмешиваться в это её состояние. Выкарабкивалась сама, слёзно, больно, долго, мучительно. Для всех окружающих она была загадочной женщиной, и, оказавшись в тяжёлой ситуации, не изменила мнения о себе. Ей сочувствовали, её жалели, но что называется за глаза. По-другому не решались, знали, что не примет и не одобрит ни чьей жалости. С большим трудом утихомирив навалившиеся от переживаний болячки, Томка медленно поворачивалась лицом к давно застывшей для неё жизни. Я была несказанно рада этому и старалась изо всех сил поддерживать подругу в её планах. Это было одним из того немногого, что она терпимо принимала от меня за два года нашего грустного общения. В ней медленно просыпалась улыбка, она снова стала интересоваться проблемами наших общих знакомых, и беседы за чашкой чая на Томкиной кухне стали понемногу оборачиваться нашими новыми маленькими задумками. Правда, сами возможности осуществлять их теперь резко ограничились. Но главным было то, что у Томки появилось желание вновь стать активной, и это было победой, нашей общей большой победой. Порой мне казалось, что, наконец, мы обе вернулись домой на наш любимый диван, к заждавшейся нас тишине. Её знакомая улыбка и насмешливый взгляд снова привычно вливались в меня целебным бальзамом, пропитывали насквозь, и мне становилось невероятно легко. Захотелось даже начать ремонт в квартире, о котором я раньше и слушать-то не могла. Я поймала себя на мысли, что меня снова тянет планировать с ней что-то неожиданное, почти невероятное. Менять жильё, переставлять мебель, поехать куда-то отдыхать, хотя раньше сама мысль о поездках для меня была чуждой. Томка же, как раз всегда была лёгкой на подъём, буквально вспыхивала от любой интересной идеи. А я в этих вопросах больше походила на тормоз в её машине. Видя это, она даже перестала меня убеждать и уговаривать поехать куда-нибудь, чтобы порадовать душу себе и мне. Звала всегда, но не надеялась и не обижалась на мои отказы. Она понимала, она умела понимать людей, моя Томка. Наверно, именно поэтому они всегда тянулись к ней, старались поделиться наболевшим, а она умела слушать. Как располагающе она умела слушать! Если хотела, конечно. Но уж если она слушала, словно снимала груз с плеч, как - будто убирала все тревоги, обволакивая коконом тепла и покоя. Моя Томка обладала этим редким даром.
Телефонный звонок оторвал меня от грустных размышлений, Томка, как всегда, опять что-то придумала.
- Что нам погода! - заявила она тоном, нетерпящим возражений. - Если такие мелочи, как тучи, будут руководить нашей жизнью, то кем же в ней будем мы? До чего дожили, - продолжала она, не дожидаясь моего ответа, - солнце вышло не в том месте, где мы находимся, и у тебя уже печаль на лице. Сейчас я подгоню машину, и с голливудской улыбкой буду ждать тебя в салоне моего авто. У меня классная музыка, слушаешь, и душа тает. Поедем к тебе на дачу, зажжём камин, накроем наивкуснейший стол и будем вдыхать запахи поленьев, и мечтать, мечтать. Я расскажу тебе невероятные истории, и все они будут с красивым завершением. Поведаю о наших с тобой планах, и пусть они будут всего лишь на ближайшую неделю, но зато какие классные, гарантирую! От половины ты, конечно, откажешься и, причём, сразу. Кто бы сомневался?! Но вторая половина может быть нами рассмотрена, а стало быть, и приемлема. Пакуй сумку, я уже в машине и начинаю жать на педали.
На этом разговор был спешно закончен, дабы я не за сопротивлялась, и не смогла, как обычно, всё затормозить, облачив её улыбку в свои обычные стойкие сомнения. Уж она-то эту мою особенность хорошо знала. Я пошла на кухню и начала упаковывать приготовленные заранее продукты. Машинально взглянув в окно, я не сразу осознала увиденное, за окном светило солнце, весело, успокаивающе. За грустными мыслями и телефонными разговорами я совсем не заметила, что небо прояснилось, исчезли тучи, и солнце уютно улеглось на мой подоконник.
- Ну, ты смотри - подумала я, - моя Томка даже солнце уговорить умеет. Редкий дар!
Я машинально расплылась в довольной улыбке и с азартом, присущим только ей, взялась паковать дорожную сумку.
