КИТАЕЦ

Постой-ка. Как узнал, что спортсмен мне помог? Опять шпионил, делать ему больше нечего. Как разглядел то, чего я сама не заметила? Палец погладил… Да, наверное, коснулся пальца, ну и что с того? Суматоха вокруг, чего угодно можно коснуться и не заметишь. Ну и муженек мне достался, не приведи Господи. Позвонить, что ли, ему? Нет, не буду, опять станет кричать, прохожих распугает. Не сидится ему дома, и ливень не помеха. Пошел бы вместо меня работать, я бы дома хозяйничала. Поесть ему приготовила, помыла, почистила всё. А то приди - стряпай, мой, чисти. Букет забот, он – барин. Ну не рыпался б хоть. Может, он такой, что у них детей нет? Десять лет вместе прожили. Врачиха говорит, что я здоровая. Он и к врачу-то не хочет сходить, никчемник. С чем-то у него нелады? Иногда мне кажется, что он знает, да не говорит. Ну не говори – всё лучше, чем ревновать попусту и кричать. Набери в рот воды. Рыбы ведь молчат.
   Тут биотуалет рядом, я на минуту отлучилась и опять стою возле своих газет как привязанная. Асфальт посветлел: вода с него испарилась. Вытерла я лицо насухо, достала косметичку и вернула себе прежний блеск. Чего нюниться? Мне еще тридцати нету. Нос припудрила – и не видно веснушек. Я их сосчитала даже как-то – восемь всего. Муж уверяет, что они мне идут. Но я не какая – то замухрышка. Я знаю: их лучше спрятать. И тогда я - краля. Глаза синевеют, волосы платиновые. От природы такие. Прямые, густые, мягкие. Раз – другой ещё в девках покрасила. А потом – шалишь. Никакой краски, только вымываю тщательно и расчёсываю по утрам. Подрезаю косу. Длинная мне ни к чему. А короткая стрижка вовсе не идёт. Так муж сказал, и сама вижу. Рост у меня небольшой, плюс волосы, как у мужика, – и я сама как мужик. Короткая стрижка мне не нужна, и курить я никогда не стану. Может, придётся рожать. Я своё здоровье не намерена прокуривать.                                                                    
   Покупателей становилось все больше, моя сумка заметно отощала. Надо подкрепиться. Я сбегала к ларьку, когда возле него пусто. Купила два пирожка с мясом и тут же слопала, вытерев руки бумажной салфеткой. Ох уж эта салфетка! Насквозь промаслилась. После неё нужна тряпка. Не говорю – полотенце: из дому всё нужное с собой не захватишь. Хорошо, что у меня газеты-журналы уже разложены. Им жирные пальцы не грозят. Подойдёт покупатель. Посмотрит, полистает, деньги отдаст. Я ещё жирными пальцами сдачу отсчитаю. Мужчин, покупающих прессу, я запоминаю легко. Одну-две приметы – и достаточно, запомнила. Кто мимо проходит, на тех ноль внимания. Эти мне более чужды, чем инопланетяне. .
   Из-за дождя не удалось в срок управиться. Подхожу к троллейбусной остановке, а там столпотворенье. Места свободного тю-тю. Супруг снова звонил. Я, естественно, не ответила. Не хватало ещё народ посвящать в подробности интимной жизни да на повышенных тонах. Надеялась, заявлюсь домой пораньше, в постельке помиримся. Расскажу ему всё как было, успокою. Опоздавшая «букашка» мои надежды разбила. Я видела: большинство пассажиров – мои попутчики. Кое-кому удалось ускользнуть на маршрутке. И всё равно толпа казалась беспросветной. Мои джинсы просохли, хотя казались тяжелее обычного. Я опасалась, что на них могли остаться пятна в невидимых для меня местах. Это меня изрядно нервировало. Одна девушка покупала журнальчик, так у неё майка грудь почти не скрывала, а на джинсах в промежности – пятно. Может, и модно, да не больно шикарно. А она и не замечает, прессой увлеклась. Сказать же неудобно, я мелочь молча отсчитываю. Может, это дождь, стекающий с бежевой сумочки на плече, напакостил. Я не знаю. Но неприятные ощущения у меня возникли. Дождь дождём, а все-таки… Лучше бдительность не терять, не ровен час – нарвёшься на знакомого. Так с любой мамзелькой может случиться. И со мной тоже, стоит лишь уткнуться мордой в сотовый. Кстати, когда я юбку вместо джинсов надеваю, чувствую себя в своей тарелке. Джинсы ляжки сжимают, кожа потеет. Жарко. 
   Опять «Крестный отец». Муж, ясное дело. И что ему, драгоценному, надо? Троллейбус я не могу наколдовать. Все-таки приняла сигнал, не дала раскричаться, сказала: «На остановке. Дело труба. Приеду поздно». И отключилась. Может, нужно было по-иному отбрить. «Букашка» куда-то пропала, сказать. А то подумает, что меня в толпе кто-то лапает. Рванётся выручать. Пусть заявляется. Увидит, как со всех сторон обкуривают и локтями обрабатывают. Ах, я сразу не сообразила! Да мне ни за что отсюда не уехать. Ну, подползёт троллейбус под завязочку. Громыхнёт дверьми, выпустит пару человек, столько же возьмёт. А толпа толпой останется. Вокруг да немало. Все спешат. Ни у одной из них нет такого ревнивца. Домашней магнитной аномалии. Впрочем, он мог позвонить и с благой целью. Помириться и больше не ссориться. Ведь он умный у меня. С ним приятно, когда вместе, и тяжело на расстоянии. Ревность тогда разъедает его. А я и до ночи могу не приехать. Вот в маршрутку четверо сели. Похудела толпа? Ничуть. «Глаз с тебя не спущу». Надо ж такое брякнуть! Тут сама себя не вижу. А глаза… Ну и постращал гляделками в тот момент. Я знаю его как облупленного, знаю, что он мухи не обидит. Всё равно жутко стало, будто внутри муженька медведь заворочался. 
   Эти воспоминания да ещё то, что целый день на ногах проторчала, взбаламутили меня, взъерепенили. Мамзельки с лёгкими сумочками просидели где-то на мягких стульчиках, чайку вовремя попили, поели сладенького. Заработали прилично, мне столько за неделю не заработать. У меня ноги не каменные столбы. Даже икры болят от напряжения. И вот я где стояла, там и упала. Упала так, как можно упасть в толпе. Осела на асфальт: меня со всех сторон подпирали. Зануда на груди вновь запела. Я быстренько отключила телефон. «Женщине плохо», - сказал кто-то. Надо мной наклонились сразу трое. Может, скорую вызвать? Нет, не надо скорую. Попутку остановите. Паренёк оторвался от массы. Кто-то из нас двоих в рубашке родился. BMW стального цвета замедлил ход и, свернув к тротуару, замер. Водитель догадался: что-то стряслось. Меня, согнувшуюся слегка (стыдно притворяться), подвели к передней дверце. Мужчина распахнул её и спросил: «Вам куда?». Я назвала адрес. Он пригласил садиться. Провожатые помогли мне проникнуть в салон, и, так как задние места оставались свободными, попросились также в пассажиры. Нет, - отрезал водитель, и дверь сбоку от меня захлопнулась. Надо спешить, а то супружник помрёт от ревности. Мы поехали. У меня отлегло от сердца: боялась, что обман раскроется. Выглядела я, должно, неважно. «Вам лучше?» - спросил шофёр. «Лучше», - машинально ответила. Ему лет под сорок. Джинсы, из такого же материала сорочка. Голова обрита. Руки загорелые на руле, бицепсы ого-го! Жёлтое лицо показалось знакомым. Оно напомнило мне бывшего у нас в гостях китайца. Неужели не узнал меня? Откуда у него такая мускулатура? Вспомнилась сухопарая фигура гостя. Нет, это не он, тот узнал бы меня. Чёрные стёкла создавали впечатление подвала, и мне стало не по себе. 
«Почему он других пассажиров не взял?» - подумала я. «Видел, как я упала, пожалел», - успокаивала себя. Но что-то внутри не хотело успокаиваться, ворочалось, будто клещ под кожей. Мужчина повернулся и посмотрел на меня пристально. Синие озёра. И это в подвале-то. Нет, не китаец. У того глаза вроде бы серые. Гораздо более тёмные, чем мои. При таких хищных руках я ожидала увидеть нечто зелёное. Зоркий чуткий котяра. В озерцах мелькнуло по солнечному блику. А ты ловко притворилась, чтоб уехать. Вот и уехала. Да и притворилась ли? Я в самом деле еле на ногах держалась. Потаскал бы сам и правую, и левую прессу, да ещё центристы при этом и жёлтые журналы. 
   Узкоглазая синь снова стала плескаться на асфальте. Утрамбованный гигантскими колёсами чернозём. Крупнозернистый песок Сахары ночью. Этот асфальт, этот чернозём, эта Сахара вдруг встали на дыбы. Он затормозил. Я качнулась вперёд, как пламя свечи, и при этом уже поняла, что мы угодили в гигантскую пробку. Бесконечность из серебристых, вишнёвых, чёрных баранов. Кое-где джипы горбатили стадо. Несть числа разноцветью. Где же пастырь? Половинка мучается, должно. Мобильник я отключила. А что оставалось делать? Человек, склонившийся на остановке надо мной, мог невольно сообщить в него: мне плохо, потеряла сознание, нужна скорая… Муж узнал бы адрес и рванул сюда. Впрочем, он в курсе, откуда я домой езжу. Может, и торчал где-либо неподалёку. Любит шпионить. Это у него мания. Неужели мог стоять спокойно, когда я упала? Чужие ко мне подскочили, а он стоял и смотрел? Я не могла поверить в это. Ринулся бы напролом, вызвал скорую и сбрехал, что оказался на остановке случайно.
В салоне стало тёмно. Вечер наступал, тучи сопровождали его. Стекло рядом с моей головой пугало непроницаемостью. Ой, а я не договорилась с ним о цене. Это не троллейбус, сейчас заломит такую – не расплатишься. Я съела два пирожка, осталась сдача. Устроит ли его? Засомневалась, когда припомнила мятые мелкие купюры и медяки. Выручку я сдала, как обычно делаю в конце рабочего дня. Не хотелось опять нырять в неестественно синюю воду. Он подал машину чуть-чуть вперёд. Она была послушной. А со стороны казалось, что хозяин и не требовал от неё повиновения. Момент показался мне удобным. Сколько я должна вам? Почему я не люблю синие глаза у других? Я давно догадалась об этом. Мне нравятся лишь свои очи. В обрамлении светлых волос они - совершенство. А здесь синева и блестящая невесть от какого света макушка. Брит–о!–головый. Бритвой брит, но не брит, не сакс. 
   Ответил на вопрос молча: поднял вверх один из пальцев правой руки. Я не понимаю, ненавижу сей жест. Я не знаю, откуда это во мне, подозреваю, что материнская пуповина снабдила меня таким ощущением. Синие глаза, и сорочка, и джинсы показались мне в затенённом стекле грязными. Дёрнула спящий возле бедра рычажок – дверь распахнулась. Выскочила из машины, захлопнула дверцу. Нахал. Думает, облагодетельствовал. Всё позволено. Авто словно замерли от удивления перед моим поступком. Удивляйтесь. Я и сама удивляюсь. Сидела тихо-мирно, и вот - отчубучила. Улица широкая. Иду между машинами, боюсь, как бы какая не рванула с места. Расстояние между ними рукой подать, но я хорошо знаю это пестрое стадо. Один баран двинет – другие за ним. Порадовалась я, что сумку было где оставить. Что бы с ней делала в толчее? Узкоглазый хорош, очень мил гусь. Хотел, чтоб я расплатилась натурой. Ничего мне не сказал, а если и произнёс пару слов, то только нечто участливое. Тем не менее так взъерошил меня. Может, задел столь шустрый переход от участия к наглости. Мим. Мимо. Я удрала от него. Я на тротуаре. До дома далёко. Ноги не слушаются. Каждая жилка в них наполнена усталостью, деревянным каким-то перенапряжением. Если б не невесомые тапочки на ногах, я вряд ли смогла передвигаться. Народу поубавилось на остановках. В многоэтажках засветились окна. Неоновая реклама засияла ярче. Вместо спешащих с работы появились никуда не торопящиеся. Школьники с рюкзачками за плечами. Веселье. Мне с ними по пути. Иду и слушаю, как они болтают между собой либо по сотовым. Звонить мужу не буду. 
Не нужно его будоражить. Всё уже позади. Вот оно, высокое правительственное