Ей вспомнились побледневшие глаза мужа. От белены взбеленился? Поищи мужика, который нижнее бельё жены исследует. Давала ли она повод? Тысячу раз нет. Вот её подружку с утра одна мысль гложет: с мужем переспать или с любовником. Выпендривается даже. Если, говорит, с любовником пересплю, то с мужем спать не лягу. Она, в отличие от непутевой подружки, спит всегда с мужем и идёт ему навстречу во всём, хотя к вечеру усталость из неё веревки вьёт. Работа такая, что в лес не сбежит. Ради муженька с ней смирилась, чтоб слаще ему жилось. Он, остолоп, не смог приспособиться, переводчиком каким-либо стать. Кандидатскую защитил, а толку-то? Точку на этом поставил, а надо бы запятую. Доктору наук не дали б пропасть. Да видно, выше головы не прыгнешь. Работа тю-тю. Иждивенцем стал. Но это ещё что! А зачем нос в бельё совать? Чистым оно не будет, не на чистоплюйке висело. Не пес гончий, чтоб в исподнее лезть! Но вчера удивил муженек, захочешь – не забудешь. Речь уже не о розовых трусиках с пятнышком. Кто, говорит, тебя за мягкое место ущипнул? Я, помню, глянула на него… ох, сколько всего хотела высказать взглядом. Думаю: с чего он? А потом стала потихоньку вспоминать, и туман какой-то розовый поплыл перед глазами. Вспомнила. Именно ущипнул, именно за мягкое место.
Стою я возле стенда на выходе из метро Китай-город, рекламную злободневку реализую. Будто речка течёт мимо. То тише, то шумней. На тех, кто мимо, я ноль внимания. Так легче работать, когда не отвлекаешься для постороннего. И тут, пока я сдачу женщине отсчитывала, чья-то нахальная конечность и ущипнула меня. Больно. Я аж ойкнула. Оглянулась – это такая же газетно-журнальная волокуша, как я, только с усами. Одной рукой тележку тяжелую тащит, другой… Ущипнул и цветет, зубы гнилые скалит. Поплыл дальше, пузо колышется. Я голодная стою. Злюсь. Из подземки сдобой несет и теплом, только что в близлежащий ларёк завезли снедь всякую. У меня в желудке вакуум - сбегать даже за пончиком нельзя. Стендик не на кого оставить. Пузатый же - как бык. С тележкой спустился, сожрал пончик – другой, с тележкой поднялся. Мог меня попросить, я бы покараулила. Не доверяет. Подумать, так у него там евро размножается… «Работа и зарплата», двадцатка за экземпляр. Кипячусь. На пузатого недовольство так и хлещет из меня, знал бы муженёк об этом - не стал бы ревновать. Да и чего, спрашивается, ревновать? Разве я могу пузатому его наглые конечности к пузу привинтить? Как мой узнал про пузатого? Река туда, река сюда. Никто не глянул. Нет, скорее всего, глянул, да я не заметила. Помню, у меня не нашлось пятидесяти копеек и пришлось гривенниками отсчитывать. Вполне мог благоверный в означенный момент проскользнуть по ступенькам вверх. Или вниз. Лучше б мне пончик принес, чем соглядатайствовать. Продала я тогда рекламный журнальчик с китаянкой на обложке. Улыбается она, белозубая, накрашена от подбородка до корней волос. Я столько в праздник не крашусь. Развернула журнальчик, а там и муж китаянки на развороте. Похож на неё, как луна на луну. Без пудры только, без помады. Конвейер. Похожая на куколку китаянка словно омолодила мою память. К моему однажды приятель из Китая нагрянул. Вылитая фотография с разворота. Не позавидуешь китаянке. Где муж, если все мужики одинаковые? Попробуй, узнай. И кожа жёлтая, и юркие, как дзюдо.
Тогда ещё учёные людьми считались. Не Бог весть какими, но людьми. Жили получше, чем сегодня. У нас, например, гараж ещё не продан был и жигуленок. Встретили гостя радушно. Я сама торт приготовила со сгущёнкой, сырников и блинчиков с протёртой смородиной напекла. Специально для заграничного гостя банку джема облепихового из домашних заготовок открыли.
После третьей стопки зубровки он прочёл по-китайски стихи. Для меня это были не слова, а вроде как цыплёнок пищит. Жёлтенький такой, смешной. А мой в китайской грамоте силён. Переводом ответил:
Вновь нагнал восточный ветер облака.
Я с тобой была всем сердцем заодно.
Нет, не можешь ты сердиться на меня,
И, по-моему, известно всем давно:
Репа спелая особенно сладка.
Я творила только добрые дела.
За собой не знаю никакого зла,
И с тобою вместе я бы умерла.
Мой сказал, что перевод принадлежит его незабвенному учителю. А я сперва подумала: эти слова обо мне, настроение для стиха словно у меня украдено. Уж эти мне поэты! Им, видать, ничего не стоит от бабы написать. Я только с виду жутко чёрствая, а изнутри – вата, тем более после зубровки. Щёки загорелись пунцовым огнём. Мужчины за столом - я у плиты. Слежу за чайником. Бурчит недовольно, вот-вот закипит. Он у нас старый, зато объёмный. Сама то про чайник, то про стихотворение думаю. Задело внутри струну, не знаю какую. Грустно стало. Китаец улучшился на моих глазах, потому что… Не знаю почему, но это правда. Потом зубровку сменила 53-градусная рисовая водка, что гость с собой принёс. По-ихнему маотай называется. В интересной такой бутылочке, а на донышке какой-то корешок лежит зеленоватый. Я только утром, уже в порожней таре разглядела, что вовсе и не корешок, а маленький высушенный лягушонок.
Выпила я рисовой водки и совсем захмелела. Китаец о чем-то спрашивает. Я ни бельмеса. Муж не успевает переводить. Наконец допетрила, что гостя интересует, могу ли я водить машину. Рассмеялась, потому что в тогдашнем состоянии на паровозике в детском парке не смогла бы проехать. Забористой оказалась маотай!
А тут ещё прими-подай. Китаец особо винегрет похвалил. Как будто угадал, что я люблю его готовить. Но тарелки принимать из-под винегрета… Фи! Красные, жирные от растительного масла. Попробуй отмой. Я отмою позже. Теперь чай и торт. Испытание моих кулинарных способностей. Торт ухитрилась сварганить в виде красного знамени с серпом и молотом, - белый крем с земляничным вареньем. Не помню, что меня заставило готовить именно такой. Все само собой получилось. Загляденье, а не торт. Безукоризненно аппетитный.
У нас уже тогда для заварки имелся чайник из пластика. Прозрачный насквозь и внутри как бы стаканчик с дырочками. Ситечко такое. Я давно заметила, что заварка получается в нем душистой и крепкой, если залить крутым кипятком и выдержать нужное время. Тютелька в тютельку.
В башке хмель колобродит. Думаю, тогда я ни за что не смогла бы. Чего не смогла? Да ничего. Обязательно сбилась бы. Муженёк крепко поддал и шутил при этом остроумно и кстати. А китаец смеялся. Через десять лет, говорит, у них одни старики останутся из-за сокращения рождаемости.
Зашептал что-то невнятное дождик. Я зонт не прихватила с собой, не захотела таскать лишнюю тяжесть. Волокуша-то волокуша, да сверхволокушей стать не получается. А главное, пообещали синоптики погоду-благодать. Между тем дождик на моих глазах стал дождём. Лужи распузырились вовсю. Прохожие – в переход. Я успела накрыть газеты и журналы целлофаном. Переживаю за них. Отсыреют – не продашь. А сама тоже отсыреваю. Потом решилась–таки и под ливнем, прикрывшись пакетом, сложила всё в сумку на колёсиках. Вниз с ней легче спускаться. Справа две колеи специальные. По ним сумка и съехала, придерживаемая мной. Стендик наверху остался. Пустой он никому не нужен. Отряхнулась я внизу, городская мокрая курица.
Тут много народу, некоторые промокли больше моего. Я, чтоб времени не терять, выгадала уголок и разложила газеты на тележке. Передо мной ступени мокрые. Тонким слоем воды, как лаком, покрыты. Не прекращается дождь. Скучно людям толпиться. Стали газеты рассматривать, а некоторые и покупать. Я даже несколько пёстрых журнальчиков достала из сумки. И они пошли в ход. Надоели молодежи мобилы да планшеты.
Поток воды сверху истончился. Посветлело. Вижу себя как бы со стороны. Люди стали подниматься из перехода; я прижалась к холодной стене, чтоб им не мешать. Тележка рядом. Какой-то очкарик споткнулся о колёсико, носом ткнулся в чужую спину, но не упал. Двинулась я следом за ним, тележку за собой тащу. Скрип-скрип. Сумка ещё тяжёлая. Только газеты распродала. Журналов осталось порядком. Хоть бы до вечера успеть. Тащусь наверх, колёсики в канавках, и чувствую: измени упор хотя бы одной ноги - сумка сорвётся в преисподнюю, увлекая меня. Шандарахнет кого-либо – мне отвечать. Такая-сякая, куда смотрела?
Дотащилась-таки до площадки, стреляная воробьиха. Это половина пути. Хотела отдохнуть. Глянула вниз: старик какой-то с сумкой, похожей на яйцо, ползёт в гору. Чтоб не создавать затор, пришлось мне дальше идти. Должно, я представляла собой жалкое зрелище. Мокрые джинсы свисали с ног трубами. Краска с ресниц почти смыта, глянуть некогда в зеркальце. От идущего вверх потока меня отделяли железные перильца. Вдруг от него отлепился мужчина в олимпийке. Не высок, да ладно скроен, крепко сшит. Я его рассмотрела, когда еще газету покупал, в кошельке своем чёрном копался. Вот какую газету - «Твой день» или «толстушку» - не помню, а внешность, что называется, прилипла к зрачкам.
Так этот крепыш протянул через перила руку к моей тележке, и она сразу почти невесомой стала. Вот что значит мужская рука! Помню радость, во мне воскресшую. Лицо его гладковыбритое, которое я видела в профиль. Возле моей руки кулак, покрытый тёмными волосами. Нас отделяли перила, хотя я не могла не чувствовать какую-то связь с ним, возникшую, наверно, от благодарности. Он один не прошёл мимо и уважил женщину. Всего несколько ступенек прошли мы вместе, но для меня это был подъём на Эверест.
«Глаз с тебя не спущу!» - сказал мой благоверный. Я уверена, не будь в его словах угрозы, я бы даже не обратила внимания на человека, помогающего мне. Пожалел бабу, ну и что? Он и должен пожалеть, физкультурник накачанный. Представляю, как мои усилия со стороны смотрятся. А мордочка моя в белилах вся? Камень слезу выдавит. Хотела я ему наверху спасибо сказать - его уже и след простыл. Мелькнули перед глазами разноцветные кроссовки. И другие люди спешат куда-то.
Непогода протёрла небо до блеска. Если б не лужи, ни за что не поверила, что дождь тут шалил. Раскорячилась я, устанавливая тележку так, чтоб удобно было из нее доставать прессу. И тут на шее моей мобильник голос подал. Мелодию из «Крёстного отца» заиграл, она мужу нравится. Спокойная мелодия, сновеющая, а видел бы кто, как я вздрогнула. Сразу догадалась: муж. Как стояла, раскорячившись, так и сигнал приняла, прервала мелодию. Думаю, может, стряслось чего. А он как попер! Ты, кричит, шлюха стервозная. Я испугалась. Мне показалось, что крик его два людских потока слышат. Прижимаю мобильник покрепче к уху и говорю негромко: «Ты белену не ел?» Нет, говорит, твоего легкомыслия объелся. Кто это тебе, орёт, вверх тележку тащил? Я чуть в лужу ближайшую не шлепнулась. Так ты, шепчу ему громко, хочешь, чтоб я грыжу или геморрой нажила? Его рука, орёт, рядом с твоей была и его мизинчик твой большой палец поглаживал. Что ты будешь делать с таким человеком? Отключила я мобильник, стыдно глаза поднять на людей. Пока газеты и журналы раскладывала, малость успокоилась. Но и то чисто внешне, а в душе свистопляска цыганская. Эх да ох. Будто кто-то жирный плевок растёр там. Вот тебе и муж, вот тебе и благоверный. Я работаю, сбываю газеты, от дождя берегу пуще глаз. А он…
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+