Поцелуй чёрной вдовы. Сэрош и Миррор.

Закрытая зона, контролируемая ИЦББ. «Мёртвый город». 
Сэрош и Миррор.
Часть 1.
 
Я пустоты на боли нить нанизываю бисер.
Безмолвный крик наполнит парус ночи -
Не убоится бытия:
- Здесь я!!!
И эхом  боль-змея
за гранью тонко-звонкой
пьёт мысли бесконечность.
 
 - Деду! А какую сказку ты мне сегодня расскажешь?! Давай про старого гнома Копасова, которого ты однажды назвал барыгой!
- Барыга - нехорошее слово!
- Но ты назвал!
- Сознаюсь, виновен! Напомни-ка, милая, что я тебе  про  старого и хитрого пройдоху-гнома рассказывал?
 - У него есть  доступ к магическим порталам.  Ещё он может торговать с разными мирами, - распаляясь,  возбуждённо нашёптывала девчушка. -  Его торговая лавка с просторным, пристроенным к ней складом, всегда  открывается с восходом и закрывается  с закатом солнца.  В его волшебной лавке можно в любой момент  купить и продать обычное и магическое оружие и великолепные доспехи, всякие редкие заклинания. Можно зачаровать любые предметы или выучить зачарования, уже наложенные на  них.  При этом, правда, лишённый чар  предмет рассыплется на кристаллы. Лавка гнома стоит недалеко от главных ворот Гринтауна  рядом с большой кузней.  Руководит городом-крепостью старый ярл, на фамильном гербе которого изображены две скрещивающиеся над сторожевой  каменной башней гномьи  секиры, с изображением  меллорна  и родника, бьющего из скалы под основанием башни. В мире почти всё может поменяться, но неизменными  всегда будут восход солнца и открытая дверь волшебной лавки Копасова. Он даже может торговать  с миром, похожим на наш, - послептическим! - уверенно, со знанием дела, шёпотом  проговорила она.
-Пост-апо-ка-ли-пти-чес-ким, -  медленно, по слогам,  тихо проговорил старик,  поправляя застёжки давно отслужившего свой срок,  латаного спальника,  выброшенного за ненадобностью  вояками и  сейчас заботливым  коконом  укутавшего маленькую девчушку   лет семи-восьми.
Сумрак мягкой, медленной приливной волной заполнял развалины разрушенного города, приютившего эту странную пару. Именно здесь  было довольно безопасно. Не было открытых выходов на поверхность из-под земли, а еду и все мало-мальски ценные вещи уже давно растащили. Эта территориальная  зона города-призрака  была стерильной и бесполезной почти для всех, кроме этих двоих и небольшой группы  похожих на них странников,  никак не желающих сдаться в заботливые руки специалистов местного отделения Имперского Центра Биологической безопасности.  Здесь, имея небольшой запас продуктов,  они собирались  спокойно переждать  начавшийся сезон осенних дождей, обычно продолжающийся в этом климатическом поясе пару-тройку недель.
 -Пост-апо-ка-ли-пти-чес-ким, - едва слышно донеслось до старика, словно далёкое эхо, искажённое пространством  погружающегося в темноту мёртвого мира и  не сумевшее удержать в тайне свой последний повтор отражённого детского крика,  достигшего ушей  беглого учёного. 
 - Деда! – осторожно, стараясь не спугнуть ночную тишину, окликнула она  старика. - Давай, ну рассказывай  дальше.
Она нетерпеливо заворочалась, удобнее устраиваясь  на его бедре, заменившем ей сейчас подушку. Видимо, побоявшись, что дед задремал, повернулась к нему лицом,  а затем невидяще, рефлекторно  открыла глаза. Старик едва удержался, чтобы не отшатнуться. Прошло уже несколько месяцев,  а он так и не смог привыкнуть. Даже в быстро сгущающихся сумерках он отчётливо видел, как на него, не мигая, промораживая душу насквозь,  смотрела рукотворная, некоторое время назад заботливоконтролируемая специалистами  ИЦББ,  расчеловечивающая мутация, с  троглодитским пафосом названная каким-то яйцеголовым ученым  -  коллегой-уродом - «Поцелуй чёрной вдовы».   Едва блеснувшая тонкая полоска ещё здоровой человеческой ткани белка лишний раз  больно напомнила старику, почему он здесь. « Да, я остановил процесс, - с усталым раздражением  подумал он. - Но вылечить её в этом проклятом Создателем месте  мне не под силу! А что я ещё мог?!».  Его кулаки непроизвольно сжались. Ежедневно ранящей душу старого учёного, страшной платой за остановку мутации № 616 у образца № ххххх была полная слепота девочки. С тех пор, как он остановил процесс мутации и сбежал, выкрав девочку  из исследовательского комплекса, у носителя  изменённого генетического кода, словно по волшебству,   появились дед, имя и мечта. «Однако этого всё же  слишком мало»,- удручённо и часто повторял про себя бывший доктор Сэрош.
 - Что!? - неслышно, одними губами обеспокоенно  произнесла девчушка, словно почувствовала  его состояние.
 - Всё хорошо,  моя  маленькая птичка! Дай мне секунду подумать. Тихонечко слушай и засыпай.
 Она успокоено закрыла глаза, лицо её разгладилось. Девочка  точно знала: если бы он даже просто почувствовал опасность, то обязательно назвал бы её по имени. Он назвал бы её - Миррор.
Старик вздохнул, закрыл глаза  и, словно незримо переместившись  в  благословенный край своих грёз,  осветив лёгкой улыбкой смуглое немолодое лицо этнического перса с умными, выразительными карими глазами, продолжил.
 
Город на окраине, медленно умирающей  империи
                Далеко на горизонте из-за восточного склона холма осторожно показало свой тёпло-золотистый край солнце, тихо и неумолимо гася уже ненужные ночные фонарики-звёзды. Небольшое озерцо, прячущее свою зеркальную гладь за вытянувшейся изумрудной осокой, ещё куталось в остатки жасминового тумана в слабой надежде на пусть и недолгую, но сладкую дрёму. Похожие на нежно-лимонные  фонтанчики,  бьющие из-под земли,  на фоне  густой  пряной травы островками светились  плотные  раскидистые  кусты бархатистой дикой мимозы.  Озорной, порывистый кудрявый ветер мягкой широкой волной пробежал по равнине,  лаская густые малахитовые пряди послушных его воле трав, усыпанных крупными белыми и васильковыми цветками полевых колокольчиков.
 Звонко подминая копытами длинные сиреневые тени,  по дороге,  мощённой крупными светлыми тёсаными и хорошо подогнанными друг к другу камнями, на приземистом степном жеребце,  мягко покачиваясь в седле, ехал  всадник,  одетый в лёгкую проклёпанную кожаную броню. Из чехла, притороченного к левой стороне седла,  выглядывал дорогой составной лук со спущенной тетивой. Надетый на голову капюшон и закрывающая нижнюю половину лица полумаска  скрывали личность всадника от любопытных или  случайных   взглядов. Свёрнутый, ещё не успевший выцвести, лёгкий зелёный плащ, небрежно торчащий из-под клапана седельной сумки, контрастно выделялся на фоне сильного округлого гнедого крупа коня.  Приятная утренняя прохлада омывала стройную, статную фигуру воина.  Ухватистые рукоятки  парных мечей,  выступающие  тёмными стремительными росчерками из-за спины, словно высунувшие из травы свои головы  ядовитые змеи,  неслышно предупреждали всех и каждого, что стоит хорошенько подумать, прежде чем нарушать его  одиночество.
Справа и слева от дороги, петлявшей по долине между небольшими холмами, тянулись густо поросшие деревьями и кустарником предгорья северной, большой,  и южной, малой, скалистых гряд, скрытых в быстро тающей рассветной дымке. За предгорьями, казавшимися издалека махровыми,  высились мрачные  и скалистые зубцы гор. Самые высокие из них были, словно стражники, облачены  в искрящиеся на солнце,  зачарованные снежно-ледяные шлемы и  поставлены здесь навечно,  чтобы стеречь тропы, мосты и перевалы, ведущие  к неизведанным землям и спрятанным в них сокровищам. Сыто нагулявшие на севере свою тяжёлую, студёную  ношу, вместе с  рваными, обессиленными  остатками морозных ветров,  прорвавшихся через строй острых, высоких, молчаливых каменных охранников, редкие тучи, вторгшись в  долину, иногда просыпались  рыхлым, похожим на крупную морскую соль, быстро тающим снегом.  C бесконечной радостью местная детвора бросала в это время все свои неисчерпаемые силы  и фантазию на то, чтобы слепить былинного снежного гнома с его затейницей-внучкой. Или сорванцы поднимали тучу брызг, когда стайками начинали носиться за щепками-кораблями, быстро плывущими в ручьях, весело журчащих по стокам-обочинам извилистых   крепостных дорог. Всё происходило под беззлобное басовитое «а капелла» суровой городской стражи, закованной в металл доспехов и явно скучавшей на постах. По обыкновению же  в растянувшейся между отрогами гор долине, хорошо открытой лишь западному ветру,  дующему с моря Средиземья,  всегда стояла то ли поздняя весна, то ли ранняя осень.
На обочине дороги справа от всадника показался  глубоко врытый в землю, обложенный тяжёлыми камнями деревянный столб с покачивающимся  на слабом ветру, выгоревшим штандартом и указателем с вырезанной на нём  надписью «Гринтаун». Изображённый на штандарте фамильный герб принадлежал  ярлу Арнульву, и всем от мала до велика говорил о том,  что каждый, пересекший незримую черту, теперь находится на территории ярла и будет судим, в случае необходимости, по законам Гринтауна…


 
 
***
В наступившей тишине полуподвальной комнаты, среди неясных, приглушённых стенами звуков накрапывающего дождя на улицах вырождающегося города, слабым, колышущимся на сквозняке огоньком тоненькой свечи,  упрямо распускавшегося  ночным цветком, алело  горячо и тихо дыхание девочки с необычным именем Миррор.  Вцепившись в складки просторных брюк профессорского комбеза, используя его бедро вместо подушки, девочка крепко и безмятежно спала. Старик всегда удивлялся тому, как глубок и спокоен её сон. «Откуда у неё такая твёрдая вера во всё доброе,  но при всём при этом совсем не детское представление о жизни и уж совершенно невозможная для такого возраста рассудительность? Насколько я объективен и беспристрастен в своих суждениях о ней?!»
Собственных  детей у профессора не было, поэтому он старался довольно скептически относиться к некоторым из своих умозаключений.       « Только во сне, - думал учёный, -  словно первый подснежник, проламывающий ледяной наст, через эту чужеродную холодную маску  так ясно проступают  невинная простота и доброта, изнутри  освещая  её израненное, маленькое,  но для меня самое красивое во всей вселенной детское личико».   Кошмары, по мнению профессора, учитывая всё произошедшее с ней,  девчушке снились парадоксально редко. 
Уличный свет почти перестал проникать сквозь узкие, немытые, похожие на слуховые, оконца с чудом сохранившимися в них аэрогелиевыми  стеклами.  Ощущая удивительную нежность, почти не дыша, чтобы не разбудить её, старик удобнее уселся, прислонившись затылком к стене. После этого манёвра он некоторое время  напряжённо и внимательно всматривался в детское личико. Наконец облегчённо вздохнул. «Слава создателю, не разбудил, а ведь у неё слух, как у летучей мышки!»- едва сдержавшись, чтобы не хмыкнуть, подумал он, аккуратно убирая с белеющей в темноте детской щеки непослушную длинную русую прядку, выбившуюся из-под платка.
Профессор вспомнил, как тяжко им приходилось первое время, сразу после бегства из лаборатории, даже несмотря на помощь  устроивших им побег аборигенов,   уже пару месяцев