Саня тоже был добрый парень. Я его по учебке хорошо помню, как с москвичами он схлестнулся. Заносчивые те хлопцы, были. Он не уступил им тогда, чуть до драки дело не дошло. И не стали те драться — спасовали тогда.
Не мог успокоиться Никита: такая нелепая смерть, она так и косит друзей. Очень обидно это. На атомоходе служил Саня Филатов, так и не пришлось им встретиться больше, и уже никогда этого не будет. Горько Никите и Ивану за мужика, помянули его еще раз, и печально пошли к вокзалу. Шли медленно, будто Саню в последний путь провожали. А на перроне суматоха, гвалт стоит аж до небес. Цыгане свернули свои шатры и бегают вокруг, все им неймется: и то надо и другое необходимо.
Тут и друзья подошли, и смотрят на все со стороны. Первый раз они видели такое переселение, а зрелище захватывающее. Палатки были свернуты в тюки и на перроне уложены, и еще что-то таскают цыгане. А тут и дождь начался со снегом. Холодно, как в погребе, стало.
Все цыгане попрятались, кто куда, а одну женщину так и оставили на перроне. Сидит на асфальте беременная женщина, месяцев восемь уже, и никому до нее дела нет.
Посинела она от холода и дрожит уже всем телом. А цыганам хоть бы что — и в ус, те не дуют. Забеспокоился Никита, толкает Ивана в бок.
— Что это такое? Не почеловечески все получается! — и смотрит на друга.
— А тебе это надо? — сердится Иван. — Сами во всем разберутся!
Но неймется Никите;
— За что они наказали ее? Мне и кошку жалко и собаку жалко, а тут — женщина беременная под снегом сидит. Взял он бутылку вина недопитую и пошел к цыганам. Стал он перед ней, а она сидит со своим «арбузом» под платьем и смотрит на него снизу вверх и трясется вся.
— Возьми вина и согрейся хоть чуть-чуть, — и бутылку протягивает. Не поняла та ничего, а Никита ей показывает, что холодно вокруг.
— Выпей и согрейся немного.
Улыбнулась ему цыганка посиневшими губами и взяла бутылку и рядом ее поставила. Ушел Никита к другу своему, а тот аж подпрыгивает от гнева:
— Ты что делаешь, придурок?! Зачем с ними вяжешься?
— Да, иди ты! — обиделся Никита и ушел в туалет. А когда он вышел оттуда, то табор кипел, как улей. Все бегали, все что-то искали и не могли найти. А тут и Никита им нарисовался. Вот и попался хлопец. Не поймет он сразу, что к чему, опьянел уже, а его под белы ручки к цыганке тащат и Ивана к нему прицепом. Все цыгане злые и настроены решительно, а что у них на уме — одному Богу известно, все по-своему талдычат. Как сидела цыганка, так и сидит под дождем и снегом, ничего не изменилось, только бутылка с вином пошла по рукам. Дали на пробу цыганенку вина, тот отхлебнул из бутылки. Лицо его растянулось в улыбке, чумазая рожица восторжествовала; «Ништяк».
Для них это — нормальный ход вещей; ведь цыганенок — мужик уже, хоть и маленький. А для русских все диким кажется.
Иван объясняет цыганам, что он вообще ничего не знает, зачем его притащили сюда, и понять не может. Тут все и прояснилось: цыганка указала на Никиту и по-своему что-то добавила.
Смотрит на нее Никита и думает: «Сделай человеку хорошо, так он тебя и обвинит еще в чем-то. Скажет сейчас, что отравить ее хотел и ее ребенка и все — приплыли!»
Но еще бегает другой цыганенок, жив, здоров, чертенок, и до него вино достало — улыбается во весь рот.
Тут же у него бутылку забрали цыгане, и отец пацана опрокинул ее в утробу свою — неплохо пошла! Крякнул цыган от удовольствия. Загалдели цыгане о чем-то своём и, видимо, жалеют Никиту. А отец пацана сказал им, что Никита — хороший человек, и лица цыган сразу посветлели. Они стали хлопать его по плечу и что-то говорить ему. Тут и подошел тот цыган, который в очереди с ними стоял, когда вино брали, и что-то сказал сородичам.
В один миг все разлетелись по своим местам. Цыган что-то говорил друзьям, но те не слышали его. Они еще не пришли в себя от пережитого и непонимающе хлопали глазами.
Объявили посадку на поезд, и задвигались цыгане по перрону с тюками своими мимо Никиты и Ивана — не до них им уже было. Пожал им руку цыган на прощанье и пошел к своим. Через десять минут перрон опустел...
Иван орал на Никиту:
— Не знал я, что ты такой дурак, а то бы вообще никуда не поехал, а дома сидел.
— Да иди ты подальше со своим домом! — горячился Никита, и лицо его стало злым и решительным. Что я сделал плохого? Ты мне объясни, пожалуйста! Ведь разобрались же, и все стало на свои места.
Долго ругались они, а затем и разобиделись друг на друга.
Так и приехали к женам своим «верблюжата голубоглазые». А дальше предстоял обеим сторонам серьезный разговор.
Но об этом — в другом рассказе. Ведь история эта не закончилась — это только первая глава на их лесосплавном пути...
До встречи!
