Музей Десяти Источников Глава 12 Миша и Исмаил

землякам, небось, побежал. Ты, Миш, смотри, поосторожней. Эта скотина так просто не отвяжется.

    После завтрака, встретившись с Сергеем, который определён был, с самого начала  службы, в батальон пехоты, Миша рассказал ему об утреннем приключении.

- Знаю я этого козла, - задумчиво сказал приятель,

- Он и у нас в батальоне на молодых панику наводит. Дружки у него, со стройбата, такие же, как он сам. По ночам они куражатся. До меня, правда, пока не добрались.

- И что, во всём батальоне нет никого, кто бы его на место поставил?

- Нет, Мишенька, есть-то они, есть, да только связываться никто не хочет. Пара грузинов у нас в батальоне служат, не разлей вода, может, слышал, колоритные такие грузины, Кочуманов и Базандарашвили, вот их побаиваются. Но они сами, ни во что не вмешиваются, типа – моя хата с краю…

- Ясно…

- Ладно, мне, наверное, вечером лучше с тобой быть? – Скорее, не спросил, а подытожил Сергей.

- Ерунда какая, - картавил Мишка, - Глупости! Даже и не думай. Слишком много чести для такой мрази и мелюзги! Спи сладко. Утром жду на тренировку…

    День прошёл спокойно. Ужин и время до отбоя – тоже. Никто Исмаила не видел, но за ужином замечен он был среди понурых и уставших военных строителей. Это являлось нехорошим признаком, о чём Михаилу не преминули сообщить более опытные, призванные на службу раньше его, однополчане. Но Миша, по крайней мере, внешне, воспринял насторожившее приятелей известие с каменным равнодушием. Те только диву давались его шутливому настроению, нервно посмеивались над сыпавшимися, как из рога изобилия, неиссякаемыми анекдотами, которые, при Мишкиной картавости, вызывали дружный смех уже в самом начале повествования. Но все, без исключения, даже не предчувствовали, а  твёрдо знали, что вечером, или, скорее всего, ночью, что-то нехорошее, связанное с элементарным мордобоем, обязательно произойдёт. И, к сожалению, они были правы.

    Команда «отбой» в линейных войсках вовсе не означала того же самого, что и команда «отбой» в учебке. Военнослужащие разного срока службы, собранные в одном месте, в одной казарме, вели себя, соответственно, по-разному. Дедушки Советской Армии вели себя совершенно независимо, свободно разгуливая по казарме, громко переговариваясь, травя анекдоты, гулким эхом грохоча из ротного умывальника за запоздалым бритьём, и нарочито громким хохотом как бы помечая свою территорию. Они даже не утруждали себя наблюдением за порядком. Потому, что за ним, за порядком, с особым удовольствием и даже с некоторым болезненным рвением и внутренним ликованием следили «годки», или, по-армейски, «черпаки», то есть те, кто уже отслужил первый год службы.  Молодые укладывались на боковую почти всегда с лёгким волнением, с не отпускающим чувством постоянной тревоги, что их, по любому поводу и в любой момент,  запросто могут  поднять с койки и заставить стирать чьё-то х/б, чистить чьи-то сапоги, или натирать, до полного изнеможения, и без того сверкающие чистотой полы, тяжеленным и крайне неудобным «вертолётом». Так на армейском диалекте называлось приспособление для полировки пола, представлявшее собой двухметровую, из строительной арматуры, кочергу, с приваренным к одному её концу звеном танковой гусеницы, иначе – траком. К рабочей поверхности трака намертво крепилась грубая щетина, и весило всё это остроумное приспособление столько, что уже через пятнадцать минут работы с ним, руки солдат немели от напряжения. Правда, в каптёрке, мирно покоились ещё пару вертолётов, изготовленные более рациональным способом. В них кочерга не приваривалась к траку, а крепилась к нему через втулку, что позволяло менять угол тяги рукоятки, при неизменной горизонтальности рабочей поверхности трака по отношению к полу. Но такой продвинутый инструмент молодым солдатам не полагался и почти все они проходили изнурительное чистилище, вооружённые допотопным, как будто специально изобретённым для пыток, вертолётом. Справедливости ради надо отметить, что злонамеренные поползновения старослужащих солдат на молодое пополнение напрямую зависели от поведения самих новобранцев. Умеющих постоять за себя, не трусливых, не робкого десятка, парней, как правило, оставляли в покое. Слабых же духом мучили беспощадно. Таким образом, не официальные, а всамделишные, коренные  принципы человеческого общежития, в условиях армии, предельно обнажаясь, находили своё вековечное воплощение  и наглядно иллюстрировали близость и родство человеческих инстинктов инстинктам животного мира.


    Миша, с наслаждением растянувшись на койке, сомкнул глаза, и со стороны могло бы показаться, что он спит глубоким сном. Но он не спал. Сценарий развития событий, который предрекали уже послужившие однополчане, мог оказаться вполне вероятным. Поэтому, он ждал. Однако, прошло полчаса, потом прошёл ещё час. Казарма, в полном составе, погрузилась в сон. Пение сверчков успокаивающей аранжировкой сопровождало тишину тёплой летней ночи. Волны Днестровского лимана мягко шелестели по береговой гальке, и вкрадчивый звук прибоя, причудливым орнаментом переплетаясь со  сверчковым неистовством, лился, вместе с таинственным светом полной луны, в распахнутые настежь окна казармы. Миша, незаметно для себя, заснул. И вдруг…

    Кто-то резко, одним рывком, вместе с матрацем, сбросил его с кровати. Он вскочил на ноги, потянулся к тумбочке за очками. Но их там не оказалось. Близоруко щурясь, Миша пытался оценить обстановку. Благодаря полнолунию, в помещении было относительно светло. Несколько типов свирепого вида выжидающе стояли рядом с его койкой. Позади – ещё несколько человек. На прикроватной табуретке, скрестив руки на груди, восседал Исмаил.

- Ну что, каратист жидовский, будешь мой сапоги лизать? Ты мне ударил, да, еврей? На коленка вставай!

- А что, Исмаил, - без тени волнения, но с лёгкой, спросонья, хрипотцой, ответил Миша,

- Один на один боишься разобраться? Дружков зачем-то притащил… Они же спать, наверное, хо… - Он не успел договорить.

- Ты, собака, - вскрикнул кто-то из позади стоявших, и Миша спиной почувствовал, что его готовятся ударить сзади. Не оборачиваясь, он встретил нападавшего локтём правой руки. Тот только охнул и, перевернув соседний табурет, грохнулся на пол. Двое, одновременно ринувшиеся на него спереди, нарвались на мастерски исполненные, короткие удары и уже лежали, скорее всего, без сознания. Запаниковавший Исмаил ретировался в дальний угол и истерическим голосом визжал на всю казарму:

- Я твою маму … Зарэжу! Еврей! Зарэжу!  - И опять:

- Я твою маму …

    Миша прорывался к трусоватому азербайджанцу. На него сыпались беспорядочные удары, он отвечал, но больше – наугад. Животная свирепость, ранее ему не знакомая, охватила Мишу и вытеснила все остальные чувства. Чувств вообще никаких не было. И, в первую очередь, не было чувства страха. Только выжигающее сердце стремление ухватить за горло ненавистную мразь, осмелившуюся говорить гадости о его матери. Как впоследствии, не без удивления, вспоминал сам Михаил, внутри себя он тогда ощущал полярный холод ледяной пустыни и свирепую жажду горячей крови. И он, не чуя боли от градом сыпавшихся на него ударов, с зомбированным упорством, отвоёвывая сантиметры, продирался в сторону своего обидчика. «Только бы не упасть, только бы не упасть» -  лихорадочно выстукивала в мозгу единственная мысль, - «Только бы не упасть…». Тесное пространство арены неравного боя было ему на руку, он, как-то отрешённо, отметил про себя, что в казарме никто уже не спит, что кто-то включил свет, что грохочут сапогами ввалившиеся в их расположение деды из танкового батальона. «Во народу-то собралось» - мелькнуло за гранью сознания, и в этот момент, не ожидавшие такого яростного отпора и порядком обескураженные нападавшие, растерянно отступили. Отступили, всего лишь, на какое-то мгновение, но этого мгновения хватило, чтобы Миша, одним рывком, оказался в пределах досягаемости до корпуса гнусного националиста. Тот в панике метался на крохотном пятачке, не имея возможности бежать, потому что разбуженные солдаты плотным кольцом окружили кровавое побоище. Последовал страшный удар ногой в грудь, и Исмаил, второй раз за сегодняшний день, всем телом шваркнулся о стену. Правда, на этот раз, учитывая Мишину боевую квалификацию, удар мог оказаться смертельным. Но Исмаила спасло только то, что Миша наносил свой завершающий удар ногой на пределе последних, оставшихся у него сил. И он, теряя остатки рассудка, кинулся было на распластанного, на полу, потерявшего сознание зачинщика неравной драки. Цель – ухватиться за горло и – душить, душить, душить. Миша весь был в крови, кровь струилась по лицу, застилая глаза, по всему телу, кожа на нём вспучилась рваными ранами, потому что били Мишу не только кулаками, но и припасёнными, для такого случая, железными прутами. Любой другой человек на его месте давно бы запросил пощады, или лежал бы уже в глубоком обмороке, но личные качества, помноженные на воспитанные в нём японским тренером боевой дух и нечеловеческую выносливость, сделали своё дело. Впрочем, как говорил позже сам Михаил, в сопоставлении с канонизированными этическими нормами древнего японского искусства, экзамена он, всё-таки, не выдержал. Потому, что в его сердце тогда хозяйничала неуправляемая сознанием ярость, а это, как считал Миша, являлось доказательством неокрепшего ещё его духа.

    Сквозь новый град посыпавшихся на него ударов, он, каким-то чудом, всё же смог дотянуться до горла Исмаила, обхватить его железной хваткой скользких, от крови, пальцев, но это было последнее, что он помнил. Один из стройбатовцев сзади, со всего размаха, расколол на части о его голову деревянный прикроватный табурет. Всё. Сознание Миши померкло, но руками он продолжал сжимать ненавистное горло. Дальнейшее он узнал из рассказов сослуживцев. Танкисты, не сговариваясь, кинулись на стройбатовцев, массовая потасовка, бурлящая бесформенным месивом, выплеснулась за пределы казармы, и драка продолжалась уже на открытом воздухе. Диким табуном, со стороны противоположной  казармы, где был расквартирован батальон военных строителей, приближалась вооружённая кусками арматуры многочисленная подмога. Из средней части длинного здания высыпали под звёздное небо пехотинцы, торопящиеся на выручку к танкистам. Дело принимало серьёзный оборот, и предсказать, чем бы всё это кончилось, не взялся бы никто.

    Перепуганный дежурный по полку, капитан Федянин, стал срочно звонить в караульное помещение. Начальник караула, с тремя вооружёнными бойцами, поспешил к месту происшествия. Ни их вид, ни орущий благим матом начкар, на дерущихся не произвели никакого впечатления. До тех пор, пока не раздались выстрелы вверх из табельного пистолета.

- Назад, суки, стоять всем! – Надрывался, размахивая оружием, молодой лейтенант,

- Перестреляю всех, как собак бешенных! Строиться у своих расположений!

Угрюмо разглядывая друг друга, и тяжело дыша, противники нехотя повиновались.
Подбежал, с выхваченным пистолетом, дежурный по полку.

- Строиться, мать вашу, строиться! – Запыхавшимся голосом, что было сил, кричал Федянин,

- Сейчас, не дай Бог, с