Она забежала ко мне прямо с работы за своим фотоаппаратом, который приехал в моём рюкзаке, и я, заваривая кофе, чтобы заполнить почему-то вдруг затянувшуюся паузу, спросила банальное: ну, и как, мол, твоя работа на новом канале, не соскучилась по второму, чтобы снова делать передачи?
- Да не так, чтобы очень… и не очень, чтобы так…
- Каламбур. А если без него?
- Знаешь, если бы делать то, что хочется, а то в основном - рутина, рутина, вот и…
- И по коллегам не скучала? Не интересны тебе?
Нет, не зря задала этот вопрос. Ведь еще не писала о Линкином отношения к своей профессии, вот как раз и…
- Интересны, конечно, но иногда…
И замолчала, отвернулась к моему немому телевизору, - я часто смотрю его вот так, без звука, - и личико её загрустило. Спросить, что за «иногда»? Но, кажется…
- Юрка сегодня рассказал... – Помолчала, сглотнула кофе: - Снимали они недавно сюжет о ветеринаре, а к нему женщина как раз пришла, корова её не встает. Ну пошли к ней, подошли к корове, сунул ветеринар ей под хвост пучок горящей соломы… нет, и впрямь не встает, и тогда…
И голос её дрогнул, молча и невидяще уставилась в мигающие картинки телевизора. Ну, что-ты, Линок? И слезы – вот-вот. Ведь то «недавно» было давно, когда ты еще в Крыму…
- И тогда ветеринар посоветовал хозяйке сдать корову на мясо, благо мясокомбинат - за квартал. Нашла она за бутылку водки тракториста, обмотал тот корову веревкой, подцепил, поволок, а голова её мотается, она ревет...
И всё же - слезинки… Сказать что-то утешающее? Так и у самой сердце – чем-то горячим... Но Линка уже встала, подошла к окну, смотрит на улицу. Сама справится? Постояла, погладила листок герани:
- Но вошел Сашка Друсинов, что-то шепчет Юрке. Только и уловила: «чрез неделю… и всего три места осталось». А Юрка отвечает, но уже не шёпотом: «Да я бы поехал, но как раз в эти дни работаю». Думаю, и где это три места остались? Взглянула вопросительно на Юрку, а он и пояснил: «Да от профсоюза на экскурсию в Винницу собираются». Ничего себе! Значит, потому и шептал Сашка, что объявления не вывесил, как член профкома!
- Да-а, Линка, конечно, неприятно такое.
- Да еще как! А ты говоришь: «коллеги»…
- Ну, и как ты… на всё это?
- А как я… Сказала Друсинову, что, мол, на летучке об этом расскажу, а он и вылетел из кабинета, а когда вечером шла через проходные, объявление уже висело.
- Значит, испугался, - зачем-то пояснила.
А она, не заметив этого моего пояснения, подвела итог своему впечатлению о первом дне на любимой работе:
- Так что не так уж интересно и с коллегами.
Ли-инка, значит, ты принесла настроение не столько от коллег, сколько от «и»? Но спрашивать не буду, сама расскажет, если захочет. А она взяла пульт, включила звук, посмотрела с минуту на резвящихся в голубом бассейне девочек и мальчиков, вздохнула, выключила:
- Антон-то сегодня… за завтраком… не отрывая глаз от тарелки, буркнул: «Почему не приходишь?». И это значит…
- Значит, снова начнёшь прокручивать в себе: ну почему «должна?.. «нет, не могу!», не хочу!», а он будет вначале капризничать, потом всё чаще раздражаться, да?
- Да, так и будет. Откуда знаешь?
Ой, Линочка, могла бы банально пошутить: «От верблюда», но пока не скажу об этом осведомленном верблюде, как-нибудь потом, а сейчас вот что отвечу:
- Вот и сказала бы своему Антону: «Знаешь, дружок, есть грань, через которую я не в силах перейти».
- Сказала! – Она распухнула удивлённые глаза: - Почти так же и сказала, а он ответил: «Ну, что ж, плохо». И даже глаз от тарелки не оторвал.
- А ты что проскулила?
– А я… А я и говорю: «Ты же писатель… должен понимать…»
- Линка, но он не понял, да?
– Но он не понял.
– А ты не стала ему пояснять, да?
– А я опять только замкнулась.
– И пожаловаться тебе, бедненькой, некому?
– А кому обо всём этом расскажешь, кроме тебя? Вот и пришла…
Она сидит в моём лохматом кресле, склонившись и обхватив колени руками, но вот-вот склонит на них голову. Как же хочется утешить её! Но как, чем?
- Линка, то, что пришла ко мне, это хорошо, но знаешь… Есть еще способ освободиться от наболевшего.
- Ка-кой та-кой спо-соб? – почему-то вытягивает слова.
- Да очень простой. Ну, поверь мне и попробуй записать всё это!
Она отпускает пленённые колени, взмахивает освобожденной рукой:
- А-а…
И встаёт, подходит к окну. А моё окно - как на грех! - всё в слезах от уже второй день моросящего дождя.
- Да ты не акай, - всё же почти смеюсь: – У тебя это здорово получается! – Ну да, лукавлю, льщу ей, но так ведь… - Линка, вот поедешь завтра в Винницу и обязательно пиши там обо всём, что на глаза попадётся. Да и не только на глаза, но и о том, что в душе творилось сегодня, вчера, позавчера…
Молчит. Пальчиком с красивым сиреневым ноготком провожает сползающую капельку, пока та ни прячется за рамой… Линка, не отказывайся! Ты мне нужна… вернее, нужно то, что в тебе таится. Помоги мне!.. Обернулась. Улыбнулась. Неужто услышала?
- Ладно. Попробую… еще и еще раз.
Спасибо, Линка!
А теперь – небольшой «антракт» в разыгрывающейся драме супругов, написанный мною по мотивам небрежных записок Линки в дни её поездки в Винницу.
Чистый, зеленый городок, и парк ухоженный, уютный. За городом, прямо за домиками, в которых их поселили, - цветущее клеверное поле, а над ним – дальние силуэты деревьев, омытое грозою синевато-оранжевое небо с раскалённым за день солнцем, наполовину нырнувшим за горизонт. Мгновение, остановись! Наверное, о таких и писал Набоков: «Не удержать этой скользящей, тающей красоты никакими молитвами, никакими заклинаниями, как нельзя удержать бледнеющую радугу или падающую звезду. Красота уходит, красоте не успеешь объяснить, как ее любишь. И в этом – единственная печаль мира. Но какая печаль!». Щемящая печаль, светлая печаль…
Темнеет. Да и стволы сосен, меж которых Линка тихо покачивается на качелях, уже не красноватые, а черные, но какие-то птахи еще носятся, мелькают меж крон, и от их писка, от доносящейся из окон тихой музыки, начинает звучать, смолкнувшая за несколько суетных дней музыка её души, которую не удержать «никакими молитвами, никакими заклинаниями».
А теперь – сама драма. И опять «по мотивам» рассказов и набросков Линки, но в диалоге со мной.
Выходной. Идет дождь. Значит, на дачу твой муж не пойдет и будет томиться…
Ну да, уже к детям придирается, не начал бы и ко мне… Но нет, затих. Теперь книги перебирает на полке. Попробуй-ка чем-либо смягчить его томление… Но это чревато. И всё же попробую. И даже вот так улыбнусь:
- И отчего мы такие грустные, Антон Антоныч? Аль забота какая тяготит, аль боль нежданная объявилась?
Нет, со здоровьем у него всё в порядке и боли нет, но:
- Да никак не решу... – сдунул пыль с томика.
Ну, зачем же сдуваешь? Лучше б тряпочкой.
- Общественная ли карьера мне нужна или писательство?
Наверное, твой томящийся муж сейчас о рукописи заговорит. Ну да, уже берет её:
- Вот, принёс от машинистки распечатку рассказов, а так безразличен к ним, что и вычитывать не хочу.
Линка, а ты улыбнись ему и спроси: «А, может, у тебя временный застой?»
- Антон, но, может, это - временный застой?
- Думаю, нет.
Да-а, не помогла ты своему писателю, совсем загрустил. А скажи-ка ему еще вот что: я же, мол, не могу, решать за тебя эти вопросы, ты должен только сам… Нет, этого ему не скажу, а вот что: вспомни, сколько раз я подталкивала тебя к писательству, пока не стал обижаться, что тебе, мол, деньги нужны!.. поэтому и хочешь, что б писал, но я же не этого хочу, не этого! Мне страшно терять уважение к тебе… Что, так и скажешь?.. Нет, не скажу.
Ты уже засыпала, когда сквозь дрёму услышала: «Может, пойдем ко мне?» Это сон? Нет, то был не сон. И как же не хотелось тебе - в явь!
Не хотелось в явь. Но прошептала: «Иди. Я сейчас…»
И уже – рядом с ним, а он?
А он сразу ощутил мою отстранённость и тихо спросил: «Не хотела приходить?»
Да разве об этом спрашивают!
Но не услышал ответа, прошептал: «Ну, если нет желания, можешь уйти».
И ты ушла?
Нет, молча полежала рядом и вдруг подумалось: «Вот прямо сейчас и прошепчу ему на ухо то, что накопилось».
Линка, а может, не надо было?
Антоша, я и впрямь не активна, как женщина, но поверь! Пыталась, пыталась заставлять себя, уступать, но каждое такое свидание только утончало нить наших отношений и вот теперь она может оборваться.
А он молчал, и ты чувствовала, что начинает злиться.
Зачем злишься? Думаю, что не одна я виновата в этом, ты - в большей степени.
И слёзы твои стекали прямо в уши...
Тебе надо понять, почувствовать меня!
И что ж Антон?
Он ладонью отёр мои щеки, поцеловал, прошептал: «Не плач. Иди спать».
Вот видишь!.. Но как долго не могла ты уснуть! И всё металось, билось: что же делать?.. ведь, когда он начинает «охотиться» за тобой… за мной, то жизнь превращалась в какое-то ежеминутное терзание, вину, в которой не могла признать себя виноватой. А если отнимают моё… женское!.. то жить-то как?.. и зачем?
И все же чрез день я пришла к нему, когда дети уснули… а потом прошептала: «Скажи, я тяжелый человек?» И он ответил сразу, будто ждал этого вопроса: «Да, конечно! Ты очень капризная и требовательная».
А не припомнил ли, что, мол, и как женщина - не подарок?
И добавил: «Только я и могу с тобой жить».
Линка, а может, он...
Ну, а я почти проскулила: «Зачем же мучаешься? Жизнь проходит, а ты всё со мной да со мной… такой. Нашел бы другую». А он ответил, что не будет искать «другую», что потерпит. И поцеловал в щеку.
Да-а, Линка, ситуация у вас…
Только что прошёл дождь. Балкон – нараспашку! Запахи трав, цветов, леса… А перед этим как же благостно было тебе после бассейна медленно идти почти сельскими улочками, освещенными редкими огнями! Да и теперь лежишь и радуешься: к Антону давнишнее, почти забытое чувство. Всегда бы так? Но жаль, что не продлится такое долго.
Господи, хотя бы сейчас помоги прогнать коварные мысли, пусть они улетят, отстанут, скроются, а останутся только…
Гони их, Линка, гони коварных! И попробуй пробудить в себе что-то доброе к мужу, вспомни: разве не смешно видеть…
Как же смешно, когда иногда Антоша ходит по комнате и собирает с пола соринки!
Видишь, получилось.
А его боязнь дождя и эта вечная замедленность движений...
Ну да, и такое…
А когда смотрит на свои, испачканные чем-либо руки и на лице: ну, всё, мол, кончилась жизнь!
И как тебе - после этого?
Но эти мои чувства растают, улетучатся, как только опять начнет ждать от меня «исполнения женина долга»… который не могу признать долгом, а поэтому надо мне!.. и только мне что-то
