Голос разума

разорваться с  человеческим началом. Крючком прозвали его за выраженную сутулость, часто наблюдаемую у высоких людей. Теперь еще и сутулость усиленную, вынужденным образом жизни, без жилья, без семьи, без средств. Но, тем не менее, не растворился он в серой массе собратьев: По разным причинам не пожелавшим подстраиваться под жизненные обстоятельства. Хотя и примкнул к людям братства добровольно отказавшегося; хитрить, убивать, воровать, ловчить, изворачиваться. Или, наконец, отправиться на  поиски другой родины.  
    Закономерно, что высокий, с  длинными руками и тонкими, удивительно длинными пальцами Крючок пользовался в этом уникальном сообществе заслуженным авторитетом. Он всем видом своим являл дальнюю связь с некогда фанатично интеллигентными людьми, привычно возвышающимися над толпой обывателей. Его повествования, произносимые совсем негромко, слегка надтреснутым баритоном, казались на первый взгляд, невероятно – фантастическими.  Завораживала слушателей удивительная логика и образность, на редкость правильной речи.  Он легко доносил смысл сказанного до сознания любого слушателя. Странным образом порождая, где-то в глубинах исстрадавшегося сознания, чувство сопричастности к окружающему человечеству.  Сердца слушателей замирали от восторга, а в душах селилась робкая надежда на скорое благополучие в жизни каждого.
    Сегодня, под сводом ночного неба, заброшенного парка, Крючок повествовал о Дирижере-гипнотизере и Камертоне.  Их почти мистическом, и внезапном   явлении в городе и загадочном поведении, которое настораживало и пугало:
    -…Подходят они к группе бомжей всегда  вдвоем. Один, тот, который сумасшедший дирижер, обладает еще и мощным гипнотическим взглядом. Посмотрит так, пристально, в глаза очередной жертве и, человек начинает выполнять его мысленные указания… - Неспешно повествует сказитель.
 
    В этот момент все услышали вдруг, что кто-то подошел к костру, хрустнула ветка под ногой подошедшего человека. Настороженные взгляды тут же устремились в сторону  звука.
    В слабо освещенном пространстве ночного парка стояли двое.
 Один невысокий и полненький с огромными выразительными, черными глазами и пышной шевелюрой.   Он  пристальным и цепким взглядом осматривает лица людей сидящих у костра. Его густые кустистые брови выразительно отмечают разочарование, при переходе взгляда с одного лица на другое. Наконец он «впился» взглядом в  Хромого.
   Хромой беспокойно заерзал, засуетился и  поднялся.
 Кустистые брови незнакомца быстро метнулись в сторону второго гостя. Совсем еще молодого и стройного, с красивыми и правильными чертами лица, печальными, умными глазами,  густые с проседью  волосы, придавали его облику, особую гармонию и вызывали симпатию.
 Он кивнул и, открыв рот, издал протяжный звук:- А-а-а-а. Негромко, но удивительно приятно и музыкально прозвучало это а-а-а.
 - чистое Ля,- прокомментировал тут же Крючок.
  Кустистые брови выразительно метнулись к Хромому.
 - а-а-а-а,- завопил Хромой.
 -Ля диез,- отреагировал Крючок.
  Кустистые брови, тем временем усиленно сигнализировали  Хромому - вниз, вниз.
- а-а-а-а,- повторил попытку Хромой.
- чистое Ля, - подтвердил Крючок.
  Сумасшедший дирижер подал знак своему спутнику и тут же Хромому.  
- А-а-а-а-а-а-а, - дуэтом разнеслось в ночной тиши.
- Унисон,- отметил Крючок.
А взгляд Дирижера уже устремился,  на - Сизого.
  Как прокомментировал Крючок, Сизый, с первой попытки, выдал Ля бемоль, но исправился довольно быстро, подчинившись кустистым бровям.
- Одобрили кустистые брови и Косого, поначалу выскочившего на  «Си», но вовремя исправившегося.
  Когда уже все были просмотрены глазастым дирижером, обиженно вскочил, вдруг,  Филька. И без всякого принуждения отчаянно завопил -а-а-а-а.
  - чистое Ля, второй октавы,- отметил Крючок.
  Дирижер еще раз внимательно осмотрел всю братию, равнодушно скользнул взглядом по лицу Фильки, кивнул крупной, увенчанной седой шевелюрой головой Крючку и, резко повернувшись,  молча направился в сторону города. За ним последовали Камертон с Крючком. А также, Хромой, Сизый и Косой  - удачно и уверенно, только что голосившие, в унисон с загадочным Камертоном.
  Филька тоже нерешительно потащился, было за этой группой, но быстро отстал и, следовал за ними, как-то неуверенно, на почтительном расстоянии.
                             Глава третья
                         
                         Концерт
   Прошло несколько месяцев.  Наступил, отмечаемый с некоторых пор ежегодно, городской праздник – «День города».
  По такому случаю, на центральной площади смонтировали сцену, под специально изготовленным легким укрытием, оборудовали ее, как и положено,  кулисами, микрофонами, прожекторами и прочими атрибутами эстрадного назначения.
  В объявленное время к сцене потянулись зрители, в основном молодежь. Ожидалось, что приедет на праздник очередная знаменитость – певец «Йёя» из столицы.
 Как водится, перед началом концерта выступил Мэр города, подвел итоги работы администрации за прошедший год, наобещал новых достижений и поздравил зрителей с праздником.
 Затем сцену заняли местные - «самодеятельные артисты». Завыли электрогитары, ритмично забухали барабаны. Выскочили размалеванные,  под некий телевизионно-гламурный стандарт - девицы. На зрителей, оглушающе-громко ухнули песни,- всё подражание всяким забугорным знаменитостям,  на «английском» языке,  с  дико нелепыми приплясами.
 Зрители, а среди них теперь было уже немало взрослых, многие пришли целыми семьями, вяло аплодировали после каждой песни. Некоторое разнообразие внес местный ансамбль народного творчества - исполнили несколько казачьих песен. Но и они не вызвали большого оживления среди зрителей. Так, как исполнение было далеким от совершенства, да и песни эти давно уже набили оскомину, звучали слишком часто, и каждый из слушателей в душе был уверен, что он - де, спел  бы куда лучше. В общем, все ждали, когда же появится знаменитость, ждал и Мэр, пришедший с маленьким внуком.  Пообещал он продюсеру  знаменитости – Хренову, кругленькую сумму из городского бюджета. С большим пообещал сожалением.  Сетуя на скудость городских средств, он все же выделил запрошенную сумму, лишь немного ее, урезав, и поставив условие; - деньги выплатят в кассе на следующий день, после успешного концерта.
    Пауза – затянулась.
    И вдруг на сцену выскочил какой-то бомж.  Был он еще молодой, но истрепанная и грязная одежда, давно не мытые длинные волосы, клочковатая растительность на лице, все это, надежно и безошибочно указывало: человек на сцене – бомж.
Бомж, как попал на сцену, сразу же завопил, нарочито противным голосом: «То-о-о-ль-ко, рюмка водки на столе»
 Медленно прохаживаясь, по сцене из края в край, он орал старательно одно и тоже: «Рюмка водки на столе». Больше он слов, наверное, не знал, даже если они и были в сём творении. На минуту скрывался за кулисами. И зрители надеялись, что он, наконец-то, перестал терзать им уши, но бомж выходил обратно и, продолжал все также горланить о рюмке водки.
 - Филька, хватит вопить!!!- раздалось вдруг уверенно из толпы зрителей. Оказывается, были и те, кто бомжа  того знал. Филька растеряно замер, но замолчал.
 - Эй- ухнем!- донеслось вдруг издалека.
   Эй, ухнем!
   Эй, ухнем!
   Еще Ра-а-з-и-к, е-е-е-щ-е  раз!
По широкому проспекту,  в ночной тишине,  гулко разносилась песня в исполнении идеально звучащего хора.
 - «Бомжи! Волокут что-то!», - прокомментировал один из зорких зрителей, разглядев небольшую группу, шествующую по проспекту в сторону площади. Теперь уже все зрители отхлынули от сцены и высыпали на проспект.
  Вскоре все рассмотрели, что действительно группа бомжей тащит  тележку с непонятным грузом.
  Без всякого напряжения, бомжи выкатили тележку на площадь и подтащили к сцене. Потом задергали какие-то рычаги и, тележка с прикрытым брезентом грузом, стала подниматься, пока не сравнялась с полом сцены. Дружно и слаженно работая, бомжи перетащили груз на сцену и сдернули брезент. Перед зрителями предстал старый, весь  обшарпанный,  в трещинах и царапинах - рояль.
   Без всякой суеты, степенно и спокойно, к роялю подошел высокий, слегка сутулый бомж. Уселся на стул, немного размял длиннющие пальцы и ударил по клавишам. Мелодия, вырвавшаяся из долгого заточения в душе музыканта, зазвучала завораживающе! Исполнитель оказался виртуозом!
- «Музыка Рахманинова – исполняет идеально!», - прокомментировал, один из просвещенных зрителей.
 - Крючок! Давай «Первый концерт Чайковского!», - выкрикнул кто-то из бомжей, вдохновленный тем, что зрители замерли в восторге и по достоинству оценили исполнителя.
   К удивлению зрителей, на сцену вдруг взобрался еще один бомж. Этого, по кличке «Мудрый», знал весь город. Многим доводилось и, не один раз, внимательно выслушивать и осмысливать, его философские суждения.
   «Мудрый», бухнулся на колени и пополз вокруг рояля, внимательно осматривая, - что-то выискивал. Наконец, он нашел то, что искал.
  Повозившись несколько минут, «Мудрый» отодрал от корпуса рояля жестяную табличку, по-видимому, когда-то варварски прибитую владельцем старинного инструмента:
- «Дребезжит, мешает слушать!», -  чрезвычайно собою довольный, и удовлетворенный находкой, объявил Мудрый.
 Тем временем сцену заполнили музыканты оркестра.
  Вскоре перед зрителями предстал и Дирижер. Но, прежде, чем зазвучала музыка, он объявил:
  - « Сейчас вы впервые услышите премьерный музыкальный концерт, нашего современника гениальнейшего композитора. Прошу приветствовать его аплодисментами» 
    Несколько смущенно, явно стесняясь неожиданного внимания, вышел композитор. Никому из зрителей он не был известен,  только бомжи сразу же признали в нем Камертона.
   Концерт начался: Тихо полилась замечательнейшая мелодия. Зрителям музыка сразу же с первых тактов показалась до боли знакомой и любимой. Мало того, звуки завораживали и объединяли мысли и умы слушателей в единый, огромный, всеобъемлющий мозг. Каждый из слушателей этого огромного мозга, зримо представил могущество и единство народа необъятной страны именуемой прекрасными словами Родина и Отчизна. Видел широчайшие просторы своей  земли.  Душою  ощущал свободу и вольность предков на  родных просторах.
    Но вот зазвучали тревожные нотки, явно чувствовалась угроза огромной стране, её народу. Теперь уже представлялись громкие  стенания, и плачь обездоленных женщин,  болезненные стоны угоняемых в рабство непокорных  юношей и мужей.
    Но вот призывно и торжественно  прозвучал клич к борьбе. И единый мозг почувствовал, то единение и бесстрашие, какое в отважном, стремительном порыве позволило защитникам народа разгромить наглого и свирепого завоевателя.
  И вновь завораживающее наслаждение волей и свободой, прекрасные картины величавой природы, наслаждение вольной жизнью.
   И снова наползают грозные завоеватели…
   Вновь зов к борьбе и, победные звуки маршем проносятся в душах зрителей. Вызывая гордость и радость за великие ратные подвиги предков.
   Такое