- Вы, товарищ участковый инспектор, таки не отворачивайтесь от меня. А примите, как положено по закону, моё заявление. Я такая же, как и вы, гражданка России и таки имею право на защиту от нашей полиции, тьфу, Боже ж ты мой, каким вас нынче словом поганым обозвали! Мне моя мама, Царствие ей небесное, рассказывала, что раньше полицаи были самыми - таки нехорошими людьми. Их все боялись и ненавидели, а партизаны их вешали на деревьях.
Тётя Соня при этих словах как бы застеснялась, но из кабинета не уходила. Она, видимо, прочла в моём взгляде глубоко спрятанную грусть и тоску по прошедшему времени, сделала из этого какие-то, только ей понятные, выводы.
То, что меня вместо отправки на пенсию по инвалидности направили сюда: в самый дальний и забытый район нашей области участковым инспектором, или как тут говорят «околоточным надзирателем», сильно насторожило население, привыкшее больше жить по понятиям, нежели по законам.
Я сам родом из этих, забытых Богом и руководством, умирающих мест. В ближней деревне чудом сохранился дом моего деда. После того, как мама перебралась на ПМЖ в город к младшей сестре, дом стоял заколоченным и почти никем не навещался. Я о нем вспомнил только тогда, когда меня после ранения и долгого лечения в госпитале, направили сюда работать.
- Ты, Яков, не переживай: жильё у тебя там есть, природа, речка, озёра, болота - всего там в избытке. Машину мы тебе выделим. Будешь кататься по закреплённым за участком деревням, порядок наводить, самогоночку пробовать, грибками солёными закусывать или копченым салом дикого вепря заедать. Там народ хозяйственный, живут по старинке и закон не нарушают. А если и нарушат чего, так это – самую малость. Они там все на виду…
Полковник мечтательно закатил глаза: видимо, красочно и образно представил тамошнюю жизнь: грибы, сало и самогонку. Представил так ярко, что сглотнул слюну.
Я в шутку предложил ему поменяться местами, после чего мечтательное выражение сползло с его лица. Завидовать жителям деревни хорошо издалека, сидя в уютном кресле тёплого кабинета.
Вот уже скоро год как я живу здесь. Дедов дом мне местные женщины помогли привести в жилой вид: выскребли из всех углов мусор, обмели паутину, вымыли стены от пыли и копоти.
- Ну, вот, Яша, дом мы тебе приготовили. Можешь невесту приводить.
Я привычно отшутился, что невеста моя ещё не выросла. Раньше, когда был молодым, с моей службой было не до семьи. А сейчас, вроде как можно жениться, но я привык жить один. Да и кому нужен неоднократно битый и покалеченный в горячих точках майор спецназа не первой свежести?
Участок у меня большой, спокойный. Бывает, что хозяйки меж собой скандалят из-за поклёванной рассады, или из-за какой другой житейской неурядицы. Бывает, случаются пьяные разборки меж мужиками.
Эти конфликты я решаю быстро и мирным путём, получая при этом нагоняи от районного руководства за отсутствие уголовных дел. А где их брать, эти уголовные дела, если в деревнях мужиков почти не осталось, многие на заработках, остальные по лагерям и тюрьмам, а у женщин все дела бытовые.
Но однажды ко мне в кабинет пришла тётя Соня - местная знаменитость.
Она знала всю округу по именам, кличкам и фамилиям и помнила о всех хороших и плохих событиях, которые когда-либо происходили в этом районе.
Вот уже битый час сидит напротив эта знаменитая жительница еврейского местечка, расположенного на территории участка, и пытается официально подать заявление, чтобы я нашел и достойно наказал её обидчиков.
Тётя Соня кладёт передо мной желтый тетрадный листок в косую линеечку. Таких тетрадей сейчас давно уже не выпускают.
Видно, что листок был много раз сложен в квадратики треугольнички, и не по местам прошлых сгибов. Вид у листка мятый и потрёпанный. Кажется, он чем-то похож на тётю Соню - колоритную представительницу древнего кочующего народа, который ещё в прошлом веке обосновался на территории района.
Местные жители, острые на язык, за глаза называют её «Соня Руль». Это из-за больших, широко расставленных глаз и огромного, острого носа, вольготно расположившегося на птичьем лице, обрамленном пегими кудрями.
Текст на листочке написан мелким убористым подчерком, но чернила давно выцвели от времени, и смысл написанного плохо укладывается в моей контуженной голове.
Начальнику районной милиции от Софии Цукерман
Заявление
Прошу защитить мои честь и достоинство от посягательств на честное имя и тело от приезжающих на пикники городских хулиганов.
По сути вышесказанного поясняю, что на опушке леса, который выходит к задам нашего местечка, на берегу старого озера, расположились на отдых хулиганы из города.
Их из окошка моего жилья видно плохо. Я взяла дедушкину подзорную трубу, в которую он любил смотреть на звёзды и пошла взад нашей усадьбы.
Но из-за густых кустов и деревьев ничего не смогла рассмотреть. И тогда я решила лично расследовать, чем у костра занимается приехавшая на лисапедах компания.
То, что они пьянствуют пьянку и жарят что-то непотребное было понятно по не кошерному запаху. Мне захотелось-таки узнать, кто они, и не собираются ли сделать чего-либо плохого или непотребного?
Я потихоньку поползла, а так как мой живот мешал мне ползти, патамушта его царапала трава, я встала на четвереньки и тихо, стараясь не дышать громко, пошла в сторону костра.
Шла до тех пор, пока не уткнулась носом в ботинки хулигана, который отошел от костра справить малую нужду.
Он, этот невоспитанный хам, обрызгал мне голову тем, что из него выливалось. Увидев меня, он дико закричал и поскользнулся на том, что у него выпало из портков. Повалился этот поц почти что на меня, от чего я вскрикнула не по-человечески.
Воняя старым нужником, хулиган продолжал вопить благим матом, а я - визжать как соседкина супоросная свинья. На его крик прибежали остальные хулиганы.
В сумерках они не могли понять, что происходит и остановились, в страхе глядя на своего товарища, который натворил такую кучу детской неожиданности, какой не было со времён сотворения мира.
Я замерла в позе лягушки. Они не могли разглядеть и сразу понять, что за существо находится перед ними.
Намокшие кудри повисли вдоль моего симпатичного лица, пряча под собою красивый, римский нос.
Вооружившись топором и палками, подбадривая друг друга, они осветили меня фонариком и таки, на конец-то поняли, что я - человек, а не какое клыкастое чудовище из леса.
Кто-то из них взял меня за ухо и повёл к костру. А тот хулиган, который наделал весь этот шум, громко ругаясь нехорошими словами, пошел мыться в озеро. Оно расположено совсем рядом. Эти туристы, видимо, приехали к нам на природу ловить наших карасей.
Остальные, которые остались у костра, уже были сильно пьяные и решили поиздеваться надо мной, бедной еврейской девушкой. Не позволяя мне подняться, они задрали подол платья и стянули с меня трусики. Хохоча как ненормальные, вставили мне в попку, веточку берёзы, вроде как изобразили хвостик, а в рот заставили взять большую морковку. Она у них была приготовлена для ухи. Потом эти ироды принялись водить меня вокруг костра, не позволяя встать в полный рост. И при этом пели песню:
- Ах, здравствуй Аист, мы, наконец, тебя дождались.
Но тут от палатки раздался рёв обиженного бугая…
И на этом месте закончился листок. Текст заявления прервался. Сняв очки, я обратился к понуро сидящей тёте Соне:
- Что случилось дальше? Они вас изнасиловали?
- Та вы шо, господин полицейский! Разве бы я посмела рассказать о таком позоре бедной Сони?
Нет, до этого дело не дошло. Тот, который выкупался в озере, залез в палатку, взял ружьё и пришел меня убивать, как виновницу своего позора.
А так, как он был пьяный и орал как потерпевший, дробь в меня не попала. Мне сам Бог велел упасть на живот. Весь заряд он всадил в того, который стоял сзади меня, поправляя мой берёзовый хвостик. Прежде чем рухнуть замертво, бесстыжий спец по хвосту, таки успел кинуть в засранца топор, которым он срубал с берёзы веточку. Минутное дело, и у костра свалилось два трупа.
Боже, наш всемогущий Яхве! Откуда только во мне взялись силы, я, не разгибаясь и не выпуская из зубов морковки, сиганула в кусты, побежала, как лошадь, на четырех. Пришла в себя только в собственном доме, с морковкой в зубах и веточкой сами знаете где.
Освободившись от ненужных моему телу украшений, скоро и надёжно спряталась в погребе и всю ночь из него не выходила. Всё ждала, что ко мне приедет милиция и арестует, как виновницу двойного убийства.
Но время шло, а ко мне никто не приходил. Я в погребе замерзла, как пароход Челюскин.
Утром, как только выбралась из погреба, влезла на крышу и в дедушкину трубу посмотрела на опушку. Там не было ни каких следов пребывания туристов. Даже места от костра не было видно.
Можно сказать, что это мне привиделось. Но тогда почему у меня болел поцарапанный веточкой зад, и разило мочой от головы?
Нет, господин полицейский, всё, что произошло, произошло на самом деле!
Я сидел и слушал заявительницу, не перебивая, но с трудом сдерживая смех. Всё ж таки, основное я уяснил: случилось то самое уголовное преступление, наличие и раскрытие которого так жаждало моё начальство. Двойное убийство – это вам не украденная курица. Только вот меня смущал возраст заявительницы.
Тётя Соня - дама на возрасте. И с ней это случилось не вчера или чуть позже. И песня Майи Кристалинской об аисте была модной в семидесятых годах.
- А почему вы раньше не подали заявление, сразу, как только это случилось, гражданка Цукерман?
Я постарался придать голосу строгость.
Тётя Соня, поёрзав по стулу обширным задом, тяжело вздохнула и продолжила своё повествование:
- Первые дни я тряслась, как осиновый листик, и при каждом скрипе калитки пряталась в погреб. Дедушка не мог понять, почему я так боюсь людей, а потом привык. Он вообще считал меня дурой с детства. А родителям было не до меня: они жили в городе и зарабатывали деньги на чёрный день. Мне же от страха каждый день казался чёрным.
Но ни через месяц, ни через год никто этими туристами не заинтересовался. В конце концов, я устала
|
