Аляска. Книга I. Вопреки запретам

you expect in the next few days to visit Sao Paulo? We could meet up! You'd treat me to a real Brazilian coffee and cachaca! Do you remember your promise?» («Моника, мои планы изменились, я лечу в Бразилию! Ты не планируешь в ближайшие дни побывать в Сан-Паулу? Мы могли бы встретиться! Ты бы угостила меня настоящим бразильским кофе и кашасой! Помнишь своё обещание?»
Моника в Бразилию лететь не собиралась… 
Я ценила наши отношения. И подогревала чувства Дэвида ровным и мягким приятием. Мне нравились наши встречи-расставания и переписка. Это было очень похоже на красивую историю любви капитана Татаринова к своей жене из знаменитого фильма «Два капитана». «Друг мой! Дорогая моя, родная Машенька!.. Мы увидимся, и все будет хорошо…» Какая девчонка в моем возрасте отказалась бы поиграть в такую любовь?! Но ведь я только играла, а Дэвид, похоже, испытывал ко мне искреннее сердечное влечение…
С другой стороны, его нельзя было назвать «юношей бледным со взором горящим». Он был зрелым мужчиной, предприимчивым и практичным. Я не питала иллюзий по поводу его физической преданности Монике. Он не мог отказывать себе в радостях интимной жизни ради высокого чувства. Слишком сильно в нем было мужское начало. Наверняка видный американец имел любовниц в самых разных странах. Скорей всего, думала я, это и давало ему возможность сдерживать свою пылкую страсть к Монике.
Но в его искренности по отношению ко мне я нисколько не сомневалась. Данте Алигьери пронес возвышенную платоническую любовь к своей Беатриче через всю жизнь. И это высокое чувство никак не исказила страсть, что он испытывал к другим женщинам.
Проходил месяц за месяцем. Наступила весна. Наши отношения внешне оставались прежними. Поездки и прогулки по Москве, походы в вечерние рестораны, нежный взгляд Дэвида Барбера, его трепетная забота о Монике… Потом он уезжал. Через несколько недель возвращался, и наши встречи возобновлялись.
Да, внешне все оставалось на своих местах. Но я видела: Дэвиду становилось все труднее переживать наши расставания — будь то разлука на месяц или всего на один день. Его пылкость и счастливое возбуждение при встречах уступили место глубоким, проникновенным переживаниям. Теперь он не осыпал мои руки поцелуями. Он приникал к ним губами и не отпускал до тех пор, пока я тихо не окликала его: «My viking... (Мой викинг…)» Со временем я стала так его называть. Ему это нравилось.
Он ничего не объяснял. Но я понимала: его чувство ко мне получило развитие, которого он никак не ждал. Влюбленность обратилась в любовь. Он уже не мог жить так, как прежде.
Я чувствовала: в его душе кипит напряженная внутренняя работа.
Это должно было каким-то образом разрешиться.
Я со страхом ждала его объяснений. Меня полностью устраивала платоническая любовь Дэвида Барбера. Большего я не хотела. Да и к чему могло привести его признание в любви? К интимной близости? Но однажды я раз и навсегда разобралась со своей проснувшейся чувственностью. Девушка Оля тогда решила: «Либо все, либо ничего!» А моя симпатия к Дэвиду Барберу никак не отвечала этому категорическому «все». В моем сердце не было любви…
Дэвид поступил так, как я не ожидала.
Это положило конец нашим отношениям.
***
В тот день мы с Дэвидом поехали в усадьбу Архангельское и долго гуляли по ее аллеям. Стоял чудесный майский день. Свежая зелень старых кленов, лип и тополей источала запахи весны. Я любовалась величественными дворцовыми постройками, мраморными изваяниями на партерных газонах, пышными зарослями сирени, декоративной стрижкой бордюрных кустарников. Взгляд отдыхал на просторах каскада парковых террас, спускающихся к Москве-реке.
  Мы медленно шли рука об руку. Дэвид был задумчив. На следующий день он улетал в Америку и, как обычно перед нашим расставанием, грустил. На этот раз он покидал Москву не по своим обычным делам, а ради того, чтобы навестить мать.
— Tell me about your mother (Расскажи о своей маме.), — попросила я.
— She's quite old and sick (Она совсем старенькая и больная.), — вздохнул он. — I could not care for her myself. She lives in a residential home for the elderly in San Francisco. (У меня не было возможности ухаживать за ней самому. Она живёт в доме престарелых в Сан-Франциско.)
  В Америке это принято и не считается зазорным. Да и сами старики предпочитают, если позволяют средства, заканчивать свой век в окружении ровесников, под патронажем медиков и социальных работников.
— This is a private shelter. It is far from New York, but it is considered to be one the best in America (Это частный приют. Находится он далеко от Нью-Йорка, зато считается одним из самых лучших в Америке.), — говорил Дэвид.
Он был заботливым сыном и частенько навещал свою мать. Хотя давалось ему это нелегко: от Нью-Йорка до Сан-Франциско шесть часов лету. В каждый свой приезд Дэвид старался потакать всем капризам матери. Их было немного — всего один. Зато какой! Леди Барбер очень любила азартные игры. Поэтому сын сажал ее в самолет, и они летели в Лас-Вегас. Там же несколько дней ходили по разным казино, а их в мировом центре игорного бизнеса больше восьмидесяти! В них седенькая больная старушка на глазах преображалась и молодела. С неистощимой энергией она таскала Дэвида от одного игрового стола к другому. Рулетка, блэк-джек, баккара, покер — ей было все равно. Сверкая глазами, она делала ставки. А когда настольные забавы надоедали, она яростно терзала тумблеры и рычаги игровых автоматов. Ее азартные крики сотрясали стены и заставляли крупье испуганно озираться.
  — Such trips for her are the best therapy (Для нее такие поездки — самая лучшая терапия.), — сказал Дэвид и печально улыбнулся. — Ah, if not her old age! I want her to stay alive and feel well! (Ах, если бы не старость! Как я хочу, чтобы она была жива и здорова!..)
  Он выглядел растерянным. Остановился и бережно обнял меня за плечи. Я нежно погладила его по щеке:
  — Everything will be all right, my Viking... (Все будет хорошо, мой викинг…)
  Он прижал мою ладонь к губам и прошептал:
  — I love you, Monica! (Я люблю тебя, Моника!)
  Я ждала этого признания. И все-таки оно застало меня врасплох. Я знала только одно: говорить ничего нельзя. Невозможно солгать. И обидеть, сказав правду, невозможно. 
Моника молчала, глядя Дэвиду в глаза. И тогда он тихо произнес:
  — Be my wife... (Будь моей женой...)
Его слова отдались во мне ударом молнии. У меня закружилась голова. На месте Дэвида возникла Моника, усмехнулась и сказала по-русски: «Ты заигралась, подруга!»
Да, я заигралась, заигралась!.. Я не думала о последствиях! Оля Платонова так увлеченно добивалась триумфа Актрисы, так самозабвенно доказывала себе и всему миру, что она достойна настоящей любви настоящего мужчины!.. И что теперь?! Да, она может ликовать и праздновать победу! Только при чем здесь душа Дэвида Барбера? Почему он должен платить кровью сердца за мою ложь?..
«И что теперь будешь делать?» — насмешливо осведомилась Моника.
«Я не виновата! — оправдывалась я. — Никто не мог предполагать, что дело зайдет так далеко! Даже сам Дэвид этого не знал! Играл в чистую любовь, наслаждался созерцанием девичьей красоты — и ни о чем таком не думал!»
«Неважно, милая! — проворковала моя бывшая подруга. — Ты била в одну точку. Твоя игра вела именно к такому финалу! Ведь это же Дэвид, а не какой-то циничный самец! Ты его хорошо изучила! — Она издевательски засмеялась. — И ты ведь хотела такой победы, сознайся! Не думала, а хотела! Получай же. Теперь ты разобьешь ему сердце!»
Мне было больно и стыдно. Я мысленно закричала:
«Я все исправлю! Я смогу полюбить его! Выйду за него замуж! Уеду с ним в Америку!»
Моника небрежно отмахнулась:
«Все еще играешь! «Положу жизнь на алтарь его любви!» Красиво! Только ты прекрасно знаешь: это невозможно. Да и он тебя не простит. Так что наберись мужества, сознайся во лжи, испей эту чашу до дна и больше так не делай!»
Я очнулась оттого, что Дэвид легонько тряс меня за плечи:
— Monica, what's wrong?! You are so pale! (Моника, что с тобой?! Ты очень бледная!)
— I am OK, David (Ничего, Дэвид.), — пробормотала я. — It's just so unexpected... You know, I want to think it over. Don't ask me about anything now, OK?.. (Просто все так неожиданно… Знаешь, мне нужно обо всем хорошо подумать. Не спрашивай пока ни о чем, ладно?..)
Мы пошли в ресторан «Архангельское», и там Дэвид подарил мне изящное золотое кольцо с бриллиантом.
Я не поняла этого жеста. Более того, он меня насторожил.
Опасливое отношение к подаркам от иностранцев я переняла от мамы. Зарубежные партнеры часто дарили ей дорогие сувениры. Например, ручки Parker с золотым пером, и даже ювелирные украшения. Она была обязана сдавать все эти вещи в режимно-секретный отдел Минвнешторга — так называемый Первый отдел. И делала это с удовольствием. «Примешь дорогой подарок — будешь обязана! — говорила она. — Я не хочу стать шпионкой!» Отчитавшись перед сотрудниками КГБ, она чувствовала себя спокойно.
Когда Дэвид поставил передо мной на стол бархатную коробочку с бриллиантовым кольцом, я тут же вспомнила мамины рассказы. И напряглась. Только много позже я поняла, что он дарил кольцо для помолвки. А тогда мне это и в голову не пришло. Ведь во времена СССР обряд обручения был напрочь забыт. Мужчины не дарили колец возлюбленным для того, чтобы выразить желание вступить с ними в брак. Не ждали с трепетом, примет девушка подарок или нет. Ведь если она надевает кольцо, то дает согласие на свадьбу…
Всего этого я не знала. Зато помнила мамины предостережения.
Я не знала, что делать. Мне хотелось примерить драгоценность. Никогда еще в своей жизни я не носила золотые украшения с бриллиантами!
— Put it on! (Надень!) — попросил он. У меня не было сил отказаться. Я достала кольцо из коробочки и надела его на безымянный палец правой руки.
— It fits me well, David! (В самый раз, Дэвид!) — слабо улыбнулась я, любуясь искрящимся бриллиантом. — Thank you! (Спасибо!)
На следующий день он улетел в Сан-Франциско. «Мама будет рада моему счастью», — сказал он мне на прощанье…
***
  Через две недели я шла на встречу с Дэвидом с твердым намерением рассказать о своем обмане. Мне предстояло пройти тяжелое испытание. Я представляла, как он бросает мне в лицо страшные слова. Видела его гневные слезы. Сжатые в больной ярости кулаки… Мне было страшно. Но я должна была через это пройти.
Дэвид, как всегда, ждал меня у гостиницы «Интурист». Рядом ним стоял импортный чемодан из перламутровой кожи. Похожий был у моей мамы, она купила его во Франции. А больше я никогда и ни у кого таких не видела.
— This is for you, Monica, dear! (Это тебе, Моника, дорогая!) — радостно улыбаясь, указал Дэвид на чемодан. — Let's take it to your house, and you'll see what is inside! And then let's go to the restaurant! (Давай отвезем его к тебе домой, и ты увидишь, что внутри! А потом поедем в ресторан!)
Я заглянула в его сияющие глаза и напрочь лишилась мужества. Намерение объясниться оставило меня. Я c трудом пролепетала:
— My parents are at home now. I want to leave it at Olya Platonova’s apartment today. (Сейчас родители дома. Пусть он у Оли Платоновой сегодня побудет.)
Когда мы подъехали на такси к моему подъезду, я собралась с силами и ровным голосом произнесла:
— David, let the driver go. Wait for me over there (Дэвид, отпусти водителя. Подожди меня вон там.), — Я указала на сквер возле памятника Алексею Толстому. — We need to talk seriously. (Нам нужно серьезно поговорить.)
Он почувствовал неладное, изменился в лице. Но ничего не сказал и вышел из такси вместе со мной.
Дома я раскрыла чемодан и ахнула. Там лежало шикарное белое свадебное платье. Воздушная