В то, далекое теперь уже время, новогодний запой у Лёшки начался с празднования, наверное, самой особой и самой важной даты календаря, знаменующего начало нового года. Остановить его, чтобы он прекратил пьянство, было совсем не кому. Мать каждый год в зимнее время, по месяцу и более находилась в санатории, у неё была закрытая форма туберкулеза, и её ежегодно отправляли туда для профилактического лечения. Он в то время был предоставлен самому себе. На протяжении всех праздничных дней пил дешёвые вина с утра и до позднего вечера. Начинал празднование наступления нового года в компании друзей – собутыльников. Собиралась у него тогда небольшая из трех-четырех человек компания страстных почитателей и поклонников Бахуса и Вакха. С утра и до позднего вечера, чтобы поддержать праздничное, ликующее настроение, у них не умолкал магнитофон или стерео – проигрыватель, с модными в то время песнями и мелодиями нашего и зарубежного производства. Особенно часто, много раз на день звучала новомодная тогда, вышедшая в свет в преддверии к тому году песня с примечательными словами «… и уносят меня, и уносят меня в звенящую снежную даль три белых коня, ах, три белых коня декабрь, январь и февраль…».
Празднование нового года затянулось у него тогда необычайно долго, где-то недели на две, а может быть и больше. Истомившаяся, в ожидании столь вожделенной даты душа его, оттягивалась теперь по полной программе. Уже уставшие от длительного пьянства его друзья – собутыльники перестали приходить к нему, каждый сам по себе отходил и приходил в себя, – в телесную и душевную норму. А он продолжал пьянствовать теперь один, сутра закупал самого дешёвого вина и до позднего вечера всё выпивал, пока уже обеспокоенные его состоянием соседи, поочерёдно, иногда и вместе, тётя Лида и тётя Аня, пожилые уже женщины лет по пятьдесят приходили уговаривать его прекратить пьянство. И добром пробовали они подействовать на него, на первых порах, говорили с ним мягко, старательно подбирая, как бы разглаживая и выверяя на пробой каждое слово, прежде чем вбить ему в голову. С надеждой на понимание, обращались к его разуму, предполагая, что он ещё не утрачен, говорили ему – Лёшенька, пить это очень плохо, аморально, пьют только нехорошие, заблудшие, лишившиеся разума люди, умные, морально устойчивые не пьют. – Увы, это успеха не имело. Они и стыдили его, пытались пробудить в нём совесть, но она спала на то, время у него, длинным (долгим) летаргическим сном. В продолжении, желая всё же, как-то воздействовать на него, чтобы предотвратить надвигающееся худшее, уже строго, перечисляя все его грехи, строго говорили ему. – Во что квартиру превратил негодяй ты этакий, пропойца ты горький, захламил всё, бардак полный, грязь, пыль везде. А сколько бутылок кругом – на кухне, в зале, ванной, коридоре – везде. Будто лярды здесь хозяйничали, что ж, ты творишь, пьяница ты пропащий, бездушный и бессовестный, к матери больной совсем безжалостный. И, когда же, это всё прекратится, будет ли, когда-нибудь этому конец, всё сокрушались они. В порыве гнева угрожали ему вызовом участкового, надеясь напугать его, предполагая, что страх-то в нём ещё живёт, если умерли здравомыслие и совесть; и надеялись, что в случае чего, участковый угомонит его. Всё, что ни говорили они ему, было бесполезным, ничто никакого действия не оказывало на него, он был одержим пьянством.
Когда становилось ему не на что купить вина, он приходил к ним и слёзно умолял их, одолжить ему на похмелку. Тетя Аня, слёзно взывал он, ради бога вашего дайте два рубля, а лучше десять, через три четыре дня верну всё до копейки, не то погибну. Чаще к ней он обращался с подобными просьбами. Она была жалостливее к нему, и мягче характером, в сравнении с другими жёсткими и даже дерзкими соседями, но, ни она, ни другие соседи ничего ему не давали. Прочитывали ему всё ту, же проповедь о добре и зле, плохом и хорошем, поучали и наставляли его, – что такое хорошо и что такое плохо, и затем, погрозив ему пальцем, выпроваживали его, ни с чем. А иные его соседи вообще немилосердно гнали его прочь. Несмотря на такие тяжёлые стесняющие обстоятельства, когда казалось, что пить ему не на что, пьянство у него продолжалось, то где-нибудь у магазина страждущий, заблудший собутыльник отыщется, либо забулдыга какой повстречается, то кто-то сжалится, и всё же, займет ему денег, чтоб подлечиться.
Уже где-то ближе к крещению, от столь длительного беспробудного пьянства начались у него галлюцинации, какие-то видения, слышались ему и голоса, чаще из прекрасного далёко, зовущие его, в чудесные края. Было, уже, неадекватное восприятие действительности. На современном же сленге это звучит так, – поехала крыша. И чтоб, прекрасное далёко не было к нему жестоко, Тётя Аня и тётя Лида, давно, с тревогой наблюдавшие за ним, были ещё более обеспокоены теперь его каким-то совсем не обычным состоянием, наблюдая, как он всё больше проваливается в какую-то прострацию. И, они приняли решение, чтобы с ним не случилось ещё чего-то более страшного и непоправимого, уже не жаловаться участковому, нет, а отправить его в наркологическую лечебницу. По телефону они связались с этой службой, объяснили симптоматику, то, как он себя ведёт, и через некоторое время за ним явились из прекрасного далёко, три ангела хранителя или спасителя, чтобы спасти и уберечь его от неминуемой гибели.
К нему в квартиру, тем днём и часом, вошли три крупных под центнер, мельче на эту службу, видимо, не берут, рослых человека санитара в белых, как свежевыпавший снег, халатах. Один из них был врач или фельдшер, был несколько меньших размеров, нежели те двое, они будто ангела так не шумно спустились с небес, чтобы изгнать дух Бахуса и Вакха, вернуть святость помещению заблудшего грешника и его самого наставить на путь истины и праведности. Он же, исхудавший из-за отсутствия аппетита, давно не бритый, сидел за столом, за недопитой бутылкой вина, и тупо смотрел куда-то, в никуда. На магнитофоне, как обычно все эти дни, и сейчас звучала всё та же песня, созвучная и времени года, и настроению праздников нового года и рождества, как продолжение новогоднего волшебства, новогодней сказки, с которой всё никак не хотелось расставаться. Будто и в самом деле, он хотел куда-то унестись, неведомо куда, подальше от этой грешной земли. – Звучало, «… и уносят меня, и уносят меня в звенящую снежную даль три белых коня, ах, три белых коня, декабрь, январь и февраль…». Чтобы как-то поддержать уже уходящее праздничное новогоднее и рождественское настроение сменяющееся состоянием тяжёлой, невосполнимой утраты и глубокой изнуряющей тоски, побороть и совладать, с всё больше, наваливающейся на него тоской и унынием, вынуждало его нескончаемо, изо дня в день слушать эту бодрящую, оптимистическую песню. Создающую в его меркнущем сознании иллюзию реалистичности новогодней сказки, неутолимой жажды нескончаемого чуда, веселья, куража и счастья, действующей, хоть на короткое время, как психотерапевтическая мера, как лекарство от душевных мук, против надвигающейся смертельной тоски, пустоты и безысходного горя, как духовная поддержка его угасающей жизни. И вот, наконец-то, явились к нему неземные существа, чтобы куда-то унести его, исполнить его мечту, усладить его какими-то неземными благами, доставить неиссякаемую радость бытия. И вот, кудесники новогодней сказки, во всём белом, пришли в движение. Двое из них пока, остались у двери, третий, что был по мельче тех двух, направился какой-то лёгкой плывущей походкой к нему, решивший, видимо, вступить в диалог с грешником, предполагая, что это всё же возможно. Может быть, хотел задушевную беседу повести с ним о его житии бытии и наставить его на путь истинный и праведный.
Испугавшись, что пришельцы явились за самым дорогим к нему, нераскаявшийся грешник истерзанный змием зелёным схватился за бутылку, чтобы скорее допить её, но успел сделать только несколько глотков, как явившийся, будто с небес ангел – хранитель, его спаситель вырвал у него эту злосчастную бутылку. Видя, что в дверь ему хода нет, её стерегут два других ангела спасителя, он кинулся к окну. Неизвестно откуда взявшийся человек в белом последовал за ним, видимо, испугался, что тот выкинется из окна. Кто они и зачем пришли сюда, что им нужно? – появились тревожные мысли в его голове, за всё время гульбы и пьянства таких белых у него не было вовсе. Зачем же они явились сюда? И кто они такие и откуда они здесь взялись? Что за чародеи явились сюда, что им нужно? Может быть это глюки, видения такие? Или это может быть какие-то сказочные персонажи, явившиеся прямо из завораживающей новогодней сказки – путались разные мысли в его голове. Он рванулся от него, явившегося к нему в белом, как будто из ангельской обители, в противоположную сторону, предполагая, что увернётся от него. Тогда двое, стоящие в дверях, пришли в движение, и кинулись на подмогу первому, схватили и быстро заломали его, завернули руки за спину, подхватили за туловище, третий взял в руки его ноги, и понесли из квартиры к машине стоящей у подъезда. Три ангела спасителя уносили измучившегося грешника, терзаемого всякой нечистью, на правёж, чтобы, затем, пока не поздно, отремонтировать его там, где-то в звенящей снежной дали, вдохнуть в него новую жизнь. И вернуть его, уже в праведную и беспорочную жизнь. Чтобы жил уже беспорочно праведно.
У входной двери, на лестничной площадке, куда выносили грешника, уже стояли с помрачневшими, хмурыми, сочувствующими, ангельски смиренными лицами, будто в ожидании выноса тела покойного, тётя Аня и тётя Лида. Они сокрушенно покачивали головами, выражающими глубокую скорбь и безутешное горе. Казалось, что вот, вот они разрыдаются от горя, обольются горючими слезами и зайдутся причитаниями по «усопшему». Когда проносилось тело, нет, не покойного, а чудесно спасённого ангелами хранителями в белых халатах, грешника, истерзанного всякой нечистью и змием зелёным. Их мужья, тёти Ани и тёти Лиды, дядя Дима и дядя Коля стоящие рядом, строго, зло, с неодобрением, нахмурившись, взирали на эту процессию. Что, вот мол, допился мерзавец, порку бы хорошую для его же пользы устроить, коль пить, по человечески, не умеет – так злобно, полу шёпотом говорил один, и в знак согласия кивал ему другой. И кто-то ещё были здесь, соседи сверху, так же угрюмо, в глубокой задумчивости, с любопытством наблюдали это необычное зрелище, предполагая, боже, что же будет дальше с несчастным.
Когда санитары в белых халатах, и один из них врач нарколог ответственный за принятое решение, вынесли своего пациента из квартиры на лестничную площадку и проходили мимо собравшихся любопытствующих его соседей. Он, с удивлением, ошалело глядя по сторонам, ничего не понимая, что происходит – почему собралось столько людей, зачем и куда несут его, в отчаянии, покорившись своей участи, и не сопротивляясь больше железной хватке, охвативших его пришельцев, обозревая, помутившимся, мало вменяемым взглядом собравшихся соседей, будто
