[justify]
Жили мы с Колькой в то время в бараке, это, обычная застройка посёлков послевоенного времени, и были мы тогда в том возрасте, когда всё интересно, и мало что понятно, когда жизнь кажется непрерывным чудом – нам было тогда ещё только по пять лет. Жизнь барака была наполнена интересными и важными в нашем представлении событиями.
Это был самый обычный субботний или воскресный вечер. Стояла тёплая летняя пора. Мы с Колькой у сараев, находящихся рядом с нашим бараком, возились с кем-то выброшенным мотоциклетным колесом, предполагая найти ему какое-то применение. Наше занятие прервал, тревожный женский крик: «Лёву несут»! И нам с Колькой показалось более интересным увидеть, как это Лёву несут, нежели возиться с колесом. И мы побежали смотреть, почему и зачем несут Лёву.
Лёва, это один из обитателей нашего барака, главный его хулиган и дебошир с уголовным прошлым. В то время Лёве было лет двадцать пять - двадцать шесть, ещё ранее, почти с самой юности, за разбой и хищение социалистической собственности, Лёва мотал немалый срок в лагерях и тюрьмах нашей необъятной и любимой Родины и теперь, совсем недавно он вернулся из мест не столь отдалённых.
Подойдя ближе к бараку, мы увидели, что Лёву несли как израненного бойца с поля брани три здоровых мужика, с какими-то скорбными и угрюмыми лицами, какие часто можно видеть на похоронах, видимо, там, ему в ожесточённой схватке пришлось потерпеть тяжёлое поражение, противная сторона на этот раз имела большие преимущества.
Мужики, принесшие Лёву с поля брани, были гораздо старше его – лет сорока или около того. Участниками кровавого побоища, произошедшего в одном из ближайших дворов, организованного, скорее всего Лёвой, для него это обычное дело, они, конечно, не были. Просто выполняли свой миротворческий долг, унять не на шутку рассвирепевших участников кровавой бойни, и тех из них получивших там какие-то увечья, утративших способность двигаться и адекватно воспринимать окружающее, разнести их по домам, чтобы они отлежались и залечили полученные раны, и ничего большего от мужиков не требовалось. Это было обычным досуговым делом выходных дней того времени, может быть уже и надоевшее им своим однообразием, но дворцов культуры, или просто скромных клубов для организации какого-то иного досуга, тогда в посёлке не было и в помине. Будущий поселковый клуб, или дом культуры, чтобы окультурить жизнь жителей посёлка и в особенности молодёжи, привести её в более цивилизованный вид – без пьянства, поножовщин и драк, и всего прочего в этом роде, тогда, ещё только закладывался. Замышлялось, видимо, в министерстве культуры создавать такие дворцы культуры по стране, как заслон той, проникающей в посёлок лагерной культуры, вместе с поселенцами, возвращающимися из мест не столь отдалённых; время от времени безжалостно попыривающих друг друга в каких-то, только им понятных, их разборках. Так и не перевоспитавшимися там, в этих исправительных заведениях в большинстве своём, и никак не находящими какого-то иного, более пристойного места в жизни, и оказывались, по большей части, лишними и не нужными, пополняющими ряды дичающей голытьбы. А до этих пор создания (возведения) очагов культуры, их успешно заменяла тогда,какая-то шумная, весёлая, и весьма активная, с частыми скандалами, драками, всякими комичными и курьёзными историями, дворовая жизнь. Теперь же, она напрочь исчезла, с появлением всяких неведомых ранее развлечений, на вроде, много программных телевизоров, ещё позднее компьютеров, машин, ночных клубов, борделей и, много ещё чего, на любой вкус. Говорят, (жалуются) что только радости от неё, всё никак нет. Да, и не стала она интересней и культурней той.
После короткой передышки у крыльца, мужики, обхватив покрепче и половчее Лёву, сопровождаемые небольшой толпой зевак, двинулись дальше в коридор барака. По пояс обнажённое тело Лёвы было окровавленным и в ссадинах. И, кроме того, оно было всё разрисованным и исписанным татуировками, какими-то тайными знаками и письменами, ярко живописавшими и шифровавшими его жизненное кредо, этими письменами были означены все его помыслы и устремления, были чем-то вроде его путеводителя по жизни такой не простой. Где более половины его мускулистой спины занимала татуировка, выполненная с копии картины В.М. Васнецова «Три богатыря». Все эти художества на его теле представляли собой, следы его лагерной жизни.
И позднее уже, приходилось нам видеть, как иногда тёплыми летними вечерами по пояс обнажённому Лёве на веранде нашего барака, как самому авторитетному из этой округи, сравнимым, ну разве, что с вождём, какого-нибудь воинственного племени. Искусные мастера этого дела, видимо из его окружения добавляли к имеющимся на его теле художествам, ещё какие-то новые письмена и рисунки, всё обильнее покрывавшие тело Лёвы, где уже почти не было свободного места от них. Они всё точнее и полнее отображали его обогащающийся жизненный опыт, обретаемый им, теперь уже, в пьяных побоищах, дебошах и разбоях. Всё, искуснее прописывали, и шифровали ими его жизненное кредо. Что это значит, и зачем всё это, и нам, и большинству обитателей нашего барака, невольно видевших эту церемонию, было совершенно непонятным и не постижимым таинством, несущим только беды и поражения.
В толпе, сопровождающих эту процессию, громко, и тревожно шептались женщины, видимо безумные пьяные дебоши Лёвы, внушали им страх стихийного бедствия. Громко и возбуждённо о чём-то говорили мужики, вроде, как сочувствовали Лёве, находя оправдание его злостным деяниям; говорили, выражаясь на их жаргоне, что, дескать, он в нашей округе в несколько дворов, мазу качал – это следовало понимать, распространял свою власть и влияние там, с помощью кулаков, ножей и своих подручных. Ссорился и враждовал он обычно с теми, кто не поддавался его диктату, оспаривающими его шаткий авторитет. Они так же, как и он, раньше или позже его, освободились из заключения. И проживали теперь, в бараках и домах посёлка, не далеко от нашего барака. Они, как стая волков, собак или прочих животных делили территорию и грызлись за неё, нанося друг другу телесные повреждения разной степени тяжести. В этих побоищах они определяли и уточняли, чья масть выше, и кто здесь главней, продолжали жить по понятиям их былой лагерной жизни. Иногда в эти побоища вовлекались и просто мужики, те, что по моложе, не имеющие никакой уголовной масти. Большей частью это грузчики, работающие на хлебной базе, как-то и им надо было проводить своё свободное от работы время, в субботу и воскресение, вот и присоединялись они к этим двум враждующим группировкам - потехе и удали ради, поразвлечься чтобы, хорошо подвыпив перед тем.
Мужики и далее несли Лёву, как самого воинственного и неукротимого бойца, всё ещё не желавшего покидать поле брани. Они деловито и уверенно, неспешно, не суетясь, отмеряли свой путь, не обращая ни малейшего внимания на собравшихся вокруг людей поглазеть на это зрелище. Лёва в крепких руках мужиков обнявших его худое, мускулистое и израненное тело, рвался и бился с таким остервенением, с каким только, в агонии, бьётся тяжелораненый зверь. Чтобы, в последний момент своей жизни, нанести урон своему губителю. Его разбитая в кровь голова, с всклокоченными волосами, металась из стороны в сторону, издавая звероподобные звуки. Похоже, было на то, что он хотел вырваться из сильных объятий мужиков и снова возвратиться на поле брани, и там поразить всех своих врагов, нанёсших ему столько телесных повреждений.
Мы с Колькой, следуя за толпой, украдкой, чтоб не получить подзатыльники от собравшихся мужиков и женщин, с большим любопытством рассматривали эту процессию. Нам было непонятно и тревожно от того, что происходит с Лёвой, как он, человек, мог превратиться во что-то звероподобное, – рычащее, и с каким-то диким остервенением, рвущееся из рук мужиков. Почему собравшиеся люди не спасают его, пока, ещё, может быть, не поздно, от творящегося с ним перевоплощения, превращения его из человека, в какое-то неведомое, мало похожее на человека, существо. Нам хотелось понять, почему так происходит с Лёвой, неужели такое возможно. Это что, там где-то, какие-то неизвестные враги, сотворили с ним такое. И если, это действительно сотворили они, то зачем они это сделали? И почему все эти люди так беспечны и ничего не делают, чтоб, как-то предотвратить и уберечь его, и говорят всё о чём-то, не о том, как казалось нам, не относящемся к невосполнимой утрате, обернувшейся такой бедой для Лёвы? Так неужели они бессильны что-либо сделать, или они не понимают того, что надо что-то делать, чтобы спасти Лёву от неминуемой гибели? - с большой тревогой и страхом думали мы, наблюдая, творящееся на наших глазах. Нам казалось, что Лёва гибнет на глазах безразличных к его участи людей, и несут его так нехотя и беспечно, для того, чтобы выбросить его поскорее, отделаться и освободиться от хлопот с ним.
Тем временем, церемония проноса тела Лёвы, проходила уже по длинному и узкому, плохо освещённому коридору барака. Где горели всего две или три тусклые, часто перегорающие и подолгу не заменяющиеся, особенно в летнее время, лампочки, да два небольших покрытых копотью окошка, никогда не мывшиеся и не протиравшиеся, в одном и другом конце коридора, плохо пропускавшими дневной свет. Стоящие там, в полумраке, как в преисподней, у каждой двери обители примусы, керосинки и керогазы, и, тем более что, некоторые из них были горящими, с варевом на них, и вёдра с помоями и отбросами издающими зловоние. Это являлось, всё же, из-за узости коридора, довольно трудно преодолимым препятствием при переносе, громко рычащего, и рвущегося в разные стороны тела Лёвы.
Будто врата ада с кипящими котлами отворились перед давно ожидаемым, препровождаемым туда, в адову купель грешником, на страшном суде определившим его дальнейшее пребывание там, за все его проделки и проказы здесь на этом свете. И рвущимся теперь с ещё большим отчаянием и остервенением, из последних сил всё ещё пытавшимся освободиться от железной хватки обнявших его исполнителей неотвратимой воли, желая, во чтобы, то ни стало, воспротивиться постигшей его участи. Такие обстоятельства несколько удручали мужиков, выводили их из состояния пространного безразличия к вроде как пустяковому, но столь докучливому делу; их скорбные лица немного оживали, и в их неспешное, однообразное, молчаливое шествие вносились некоторые изменения. В эти моменты, когда его тело проносилось мимо горящего примуса или керогаза, и их шипящее пламя, как огненные языки в пасти дракона, будто говорило им: – сюда его, скорее сюда на расправу его. Мужики в предчувствии возможного, ещё крепче, как можно только самого близкого и любимого человека, обнимали бешено рвущегося из их рук, Лёву, издающего злобный скрежет зубами, намеревавшегося будто, загрызть кого-то из окружающих или их всех. По необходимости предотвратить такое, чтобы уберечь его, и не ошпарить кипятком, кто-то, более
