ЧЕРНАЯ КНИГА КОЛДУНА (Глава 12. Зеленые человечки)

не так важно слово, сколько произношение и частота звучания, догадался Кирилл. — Ну, как дельфины, Один и тот же звук в разном звучании может означать что угодно. И, кстати, их язык считается много богаче, чем наш. Ты посмотри на их рожи, они ж созданы свистеть! А уши? Где у них уши? Барабанная перепонка!
— Они что, из воды вылупились?! — повернулся Макс к Кириллу в растеряности. — А че делать? Мы так до ручки дойдем!
— Ребята, не похоже, чтобы они ультразвук улавливали, в воде одно, а в воздухе другое! —перебила их Машка. — У всех наших животных, использующих ультразвук, не уши, а локаторы. А у этих…  какие-никакие, а есть, но вряд ли приспособлены к ультразвуковому приему.
— Маш, рыбы могут улавливать звуки кожей, и эти могут. Оттого и светятся. Заметила, они не все время сияют? — Кирилл попытался настоять на своем. — Мы с вами разговариваем, а они что, молчали все это время? Но, надо признать, по-нашему у них неплохо получилось.
— Мы так ни к чему никогда не придем, мы по ихнему никак, они по-нашему хоть как-то, — отрезал макс. — Я сказал, я сделал. Ты… Али… А-ли!
— Али, — кивнул один из пришельцев.
— Ты, Луи… Повтори. Луи!
— Луи, — кивнул второй.
— Ты… — Макс задумался, разрабатывая новые имена.
— Лёля, — подсказала Машка. — А вторую можно Юлия. Ну и дураки же вы! Мы здесь парой, стопудово, тут два мальчика и две девушки!
— Пусть будут Леля и Юля, — согласился Макс. — Только как же мы их будем различать, они ж на одно лицо?!  
— Это поначалу, а потом присмотримся, — обнадежила Машка, вытаскивая одно одеяло и передавая зелененьким. — Но имена надо сразу правильно дать, а то запутаемся.


Четверо гуманоидов схватывали на лету. На третий день они сносно могли позвать по имени, произнести пару фраз, типа: «пора есть», «опасность», «привет», «рыба», а через полторы недели их выдавал лишь акцент и высоко поставленный мелодичный голос, но какой-то трубный, который слышался и в ушах, и в голове. В конце концов, выбор у них был небольшой — миллионы лет люди на земле разговаривали, как люди, и к другому были не приучены, а зеленые, как оказалось, легко могли разобрать язык животных. Птица ли пропищит, тишина ли подозрительная — все четверо настораживались и крутили головой в разные стороны, а зрачки делались большими, на всю радужку.
И значительно поднаторели в алфавите.
Всю себя Машка посвятила зеленым человечкам, отрабатывая на них материнские инстинкты. Непритязательные в еде — могли собрать листья или червей из трухлявого пня и жевать их долго и тщательно. Но то, что Машка готовила, распробовали быстро и оценили по достоинству, принюхиваясь и часто посматривая в сторону разбитого лагеря, когда время подходило к обеду. В сборе грибов или ягод им не было равных. Пока Кирилл и Макс набирали по небольшому стаканчику, у зелененьких корзинка была уже полная. И лазили по деревьям, точно взлетая, собирая самые спелые фрукты.  
Настораживал лишь один факт их биографии — вполне могли закусить энергетикой, высасывая ее непонятно как. Просто смотрели и пили — и человек истаивал, как свечка, погружаясь в сонное состояние. Не так, чтобы часто — показали, что умеют.
— Похоже, в бессознательность погружают, — намереваясь продолжить начатый разговор с Максом наедине, высказал предположения Кирилл, кивнув на гуманоидов, которые готовились к дню рождения Макса так же увлеченно, как делали все остальное.. — Чистой воды телепатия, читают информационное поле.  
— Все может быть, как-то же понимают они нас, — он с подозрением покосился в сторону гуманоида, прочитав имя, вышитое Машкой на комбинезоне.
Распознавать их по лицам ни он, ни Кирилл пока не научились. Глаза у всех миндалевидные, слегка вытянутые, зрачки не оформлены в радужке, а плавно переходят, от черного к бесцветно стекловидному телу внутри глаза.  Не сказать, чтобы лысые и гладкокожие, головы и места, где у человека брови и ресницы, покрыты пушком, заметным лишь при ближайшем рассмотрении. Четырехпалые. Мизинец, как таковой, отсутствует. Зато большой и три других пальца более чем работоспособны — длинные, а сама ладонь необыкновенно подвижная и эластичная. Сильно заужены в талии, какие-то уж слишком худосочные, то ли изголодались, то ли такими и были — и ноги, тоже удлиненные, развиты необычайно, приспособленные и плавать, и ходить по земле, и лазить по деревьям, соединяясь на сгибах не шарнирно, как у человека, а подобно шейным позвонкам, несколькими членами, прикрытыми коленной эластичной чашечкой, которая не давала им крутится во все стороны во время ходьбы. Одеваться предпочитали в серовато-зеленый обтягивающий защитный комбинезон, так что сразу и не понять, надето на них что-то, или голые.
— Теперь-то мы точно знаем, что над нами проводят эксперимент. Вряд ли бросили бы гуманоидов так надолго одних, не имея на то мысли поселить тут навеки. И они так думают, но надеются, что про нас вспомнят, Машка вчера сказала. Их вообще в лесу оставили. И никаких стражей у них сроду не было, они в школах все это изучают. Мы тут подыхаем, а тем сволочам, которые нас сюда засунули, хоть бы что! — бросил он с раздражением.
— Зато знаем теперь, что Семиреченская академия — межзвездное учреждение… Если сдохнем, считай, не сдали, — усмехнулся Кирилл.
— Интересно, сколько нас таких? Суки! — он озабоченно взглянул вдаль под своды сумрачных джунглей. — Чего доброго, перебьем друг друга…
— Матом не крой! Вдруг прослушивают! — предостерег Кирилл. Он безразлично пожал плечами. — Подружимся, будет, куда в гости слетать.
— Ты для начала хоть одно слово по-ихнему запомни! Вон они, гуманоиды, научат, со всею душой, было бы желание. Ишь, как стараются, нечета нам, оболтусам, — с иронией оскалился Макс. — Ну прилетел, а если не бельмес — ни спросить, ни поговорить. Ладно, пошли хворост собирать!
— Слышь, я не понял, а мы куда ползем? — шагая за другом, задумался Кирилл. — Может, нам что-то конкретное надо искать?
— Стороны света… — с досадой бросил Макс, остановившись у свежей навозной кучки. — Тебе ж сказали… Смысл!!! Вот и ищи! Ну-ка, помоги, ловушку поставить. Повезет, вечером будет жарить шашлыки.  Эх, еще бы кетчуп с майонезом!
— Зато сивуху пей не хочу! — снова усмехнулся Кирилл.
— Вот-вот! Как бы с этими зелеными алкашом не стать! Для нас с тобой их горючее отрава, а для них… горючее и есть!


Самогон зелененькие точили с дерева без названия, добывая смолистый сок. Дерево, не мучаясь изысками, так и назвали — камрад бодяжный. Сначала как бы сладковатый пьянящий сок, а если упаривать на медленном огне, то из трубочки вытекал самый настоящий спирт, а на дне оставалась сладкая патока, которую использовали вместо сахара. Не сказать, чтобы пили они много, пара глотков, но все же, чтобы наполнить фляжку, сока требовалось много, приходилось останавливаться и ждать, когда натечет. Но не экономили, обрабатывая рану Кирилла — зажила она быстро, напоминая о себе лишь шрамом. Гуманоиды то и дело прикладывали руку к ране, втирая сальные выделения, которые кроме всего прочего содержали какой-то природный универсальный антибиотик.  
То, что они рассказали о себе, уложилось в голове, наверное, только у Машки. Кирилл и Макс из всего этого поняли, что закрой зелененьких в закрытой банке — не пропадут. Их кожа имела пигмент, подобный хлорофиллу, который усваивал углекислый газ, и вырабатывал кислород, регенерируя поврежденные клетки. На свету в листве они были менее заметны, а в темноте бледнели. Молодые гуманоиды имели окрас салатовый, старики с возрастом становились буровато-зелеными и желтоватым или с красноватым оттенком, как вся растительность по осени. В организме их жила какая-то микроскопическая хрень, типа красных телец и лейкоцитов, усваивая тот самый углекислый газ и освобождая кислород. Она-то и светилась, когда зелененькие были сильно перевозбуждены или чем-то взволнованы, и именно ее они подсеивали в рану, чтобы залечить ее.
И гордились, их симбиотический дружок пользовался в галактике огромной популярностью, как наилучший медицинский препарат от всех хворей. В человеческом организме зелень в большинстве своем погибала, но что-то оставалось и дремало до тех пор, пока организм справлялся сам. Но стоило попасть в то место, где начиналось омертвение ткани, как тут же брались за дело со знанием, образуя нечто вроде смолы, которая становилась тканью, в соответствии с генетическим кодом.
Их планета то и дело впадала из одной крайности в другую, вращаясь на орбите двойных звезд. Теплокровным на их планете было просто не выжить. То она оказывалась между двумя солнечными дисками, когда оставалось лишь затвердеть, как камень, и та самая микроскопическая хрень покрывала их толстым слоем цисты, обращая в броненосцев с естественной вентиляцией внутри организма. Половина вод их океанов становилось паром, пересыхали реки и ручьи, а сами океаны кипели, разогретые до семидесяти градусов. То до обеих звезд было так далеко, что оставалось впасть в спячку, как впадают в спячку лягушки, змеи, и прочие холоднокровные, температура понижалась до минус ста пятидесяти и больше. Снежные зимы укрывали планету стометровым слоем снега, скрывая под собой самые высокие деревья и огромных животных, подобных стотонному маменхизавру. У них даже рыбы умудрялись зарыться в песок куда поглубже, чтобы пережить тяжелые времена, закрываясь толстым слоем все той же цисты, или замерзала во льдах, не пугаясь, что ее раздавит или она как-то при этом пострадает. Зато в периоды, когда планета была сбоку от звезды, или когда выпадал период, когда радиус ее был далеко от своей звезды, после того, как сходил снег, напитав землю влагой и оживив русла, все живое плодилось и размножалось в пышном великолепии, о котором другие планеты могли лишь мечтать.
И еще одна особенность — живность и растительность с их планеты легко приживалась в любом месте, не теряя своей жизнеспособности даже в открытом космосе, тогда как завезенная извне в естественных условиях вымирала в тот же год, который был равен примерно десяти земным годам. А год их примерно разложился так — семь земных лет благоденствия, полтора года зимы и полтора года засухи.  
Сами по себе зелененькие были всеядны, используя в пищу все, что имели под рукой. Не боялись потерять конечность — калеками они оставались недолго. Жили долго, но плодились редко, как, наверное, ни один другой вид. Не принято было высиживать все яйца, только когда потомок становился совершенно взрослым и заводил семью. Сначала женщина откладывала оплодотворенное яйцо с живым зародышем, в котором просматривались ручки и ножки, — само яйцо было очень тверды, разбить его было трудновато. Отец и мать по очереди носили яйцо в сумке в течении их года, то есть десять земных лет, прививая зародышу с первых дней правильное мышление. Следующий несколько лет заботливые родители обучали его всем премудростям выживания. Еще столько же он постигал науки и философию, оставаясь при родителях. И только через сто пятьдесят земных лет его считали совершеннолетним, когда он мог самостоятельно принимать решения, искать свою половину, чтобы их год быть с нею и заботиться, как о будущей спутнице на всю оставшуюся жизнь