СТО ГРАММ ШОКОЛАДНЫХ КОНФЕТ

СТО ГРАММ ШОКОЛАДНЫХ КОНФЕТ
Супруге

Издали деревня похожа на манящую прохладой рощу, десятиминутный путь к которой от станции не в тягость. В деревне одна улица и два десятка окружённых вольготно растущими яблонями крепких срубов, в которых доживают в основном старики. Молодёжь уехала в город и рабочие посёлки, а несколько человек перебрались в недавно построенные за лугом леспромхозовские домики. Сады у домиков не растут, и одинаковые щитовые строения на две семьи всегда на виду – замерли один к одному ровными рядами, как солдаты на плацу. В «Домиках» есть баня, которую деревенские изредка посещают, и новый хороший магазин, которому старожилы по привычке предпочитают магазин на станции.
Летом дремотную деревенскую тишину нарушают хлопанье калиток, топот бегущих по улице ног, звонкие голоса и визг. Шум производят завозимые к бабушкам из города и дальних райцентров две Гальки, Витька и Валька. Ребятишки живут по соседству, в центре деревни; в одном доме – обе Гальки, через дорогу от них – Витька и Валька.
Чернявый голубоглазый Витька целыми днями гоняет на велосипеде на станцию и в «Домики» к знакомым пацанам, а когда бабка с матерью разозлятся на него за долгие отлучки и запрут транспорт в сарае, лазит по деревне и тянет за собой девчонок – учит их воровать зелёные яблоки и огурцы в чужих садах-огородах. И у Витьки, и у Галек с Валькой достаточно своих яблок-огурцов, но чужие, по словам мальчишки, слаще. Галька Туманиха сразу догадалась, что он врёт, но всё равно бегает и ворует за компанию, чтобы не бросать с ним младшую сестру и маленькую русоволосую Вальку, приклеившуюся к ребятам как хвостик. Глупость городских Гальки с Валькой, которые побегут за любым, только позови, она списывает на их мелкий возраст. А своего ровесника Витьку зачисляет к дуракам. В родном посёлке городского типа Туманиха с такими не водится.
Вот по деревне в очередной раз с гамом и пылью пронёсся ребячий гон, и вдруг, неожиданно резко, наступила звонкая тишина. Ребятишки словно пропали, попрятавшись по своим дворам.
Запыхавшиеся Гальки затаились в саду. Они брюнетки и одинакового роста, хотя Галька Туманиха перешла в шестой класс, а её цыганистого вида двоюродная сестра пойдёт только во второй. Девчонки в одинаковых сандалиях когда-то красного цвета и шитых ситцевых платьях в мелкий красный цветочек. У городской Гальки неровно подстриженная чёлка и два хвостика по бокам. Из-под платья, которое ей коротко, выходят две ножки-столбики. У Туманихи волосы зачёсаны назад и собраны в плотный хвост. Голые ноги сестёр в свежих крапивных укусах. Мосластые коленки грязные, румяные мордочки перепачканы.
Сегодня ребята забрались во двор бабки Ганны, к которой не то, что лазить, а подходить близко девчонкам запрещалось строго-настрого, и что они до поры исполняли. Исполнять-то исполняли, но бабка Ганна оставалась последней в деревне, у кого они не были. И огонёк любопытства, почему им туда нельзя, подзуживал. А любопытство Туманихи дополнительно подпитывали наблюдения за соседским огородом. Никогда девочка не видели, чтобы старуха возилась на своих грядках, которые, однако, всегда были ухожены и прополоты, и высокая картошка на которых была окучена не хуже бабушкиной. Как такое могло быть? Ведь на бабушкином огороде и сама бабушка работала, и приезжавшие на выходные мама Туманихи с опекавшей городскую Гальку тётей Шурой. А кто работал у бабки Ганны? Неужели нечистая сила, которой бабушка пугала внучек?
У Туманихи стучало в висках и сосало под ложечкой, стоило ей заговорить про нечистую силу и колдовство. Слегка заикающийся Витька смеялся над ней, называл дурой и нарочно манил залезть к бабке Ганне – доказать, что никакой нечистой силы не бывает. Откуда он знает? Сам дурак и двоечник. Только и может, что дразниться и крутить пальцем у виска…
Во дворе бабки Ганны, как у всех в деревне, росли обкопанные яблони, а полусгнивший палисадник поддерживала разросшаяся малина. И было обманчиво тихо. В избе тоже ни шороха. Как будто бабка затаилась в укромном месте и ждала непрошенных гостей. Уйти в жару она не могла: древнюю морщинистую старуху давно гнуло к земле, шаги ей давались с трудом, несмотря на палочку, и выходила поэтому она со двора очень редко, только по большой нужде и по холодку.
Витька, младшая Галя и Валя-хвостик в домашних тапках прошмыгнули на огород, а Галя Туманиха задержалась у избы – не смогла удержаться, чтобы не заглянуть в окно.
Внутри оказалась длинная узкая комната-сирота – совсем пустая, если не считать одиноких стола у окна и лавки в тёмном углу. Озаряя убогое убранство избы, на стол без скатерти, часть потемневшей бревенчатой стены и голый дощатый пол падал клином солнечный свет. В комнате не было ни самодельных половичков, как у бабушки, ни рушников на стенах. Что-то чернело в дальних углах – девочка не успела рассмотреть, что. Её подхватила паника пронёсшихся мимо улепётывающих ребят. Все вместе они в один миг продрались через малину и крапиву прямиком на улицу и разбежались.
Гальки устроились на корточках в дальнем углу бабушкиного сада, за старой яблоней, выпустившей в разные стороны от самого основания три толстые корявые ветки.
– Она, она, она, – целую минуту заикалась младшая Галя, пытаясь рассказать то, что им с Витькой привиделось на чужом огороде.
Наконец, девочка отдышалась и ещё больше округлила свои и без того большие круглые глаза:
– Мы смотрим вперёд, а там она хоронится. Мы влево кинулись, а она уже слева нас ждёт. Мы вправо, и она справа. Витька тут как засвистит и давай орать: «Мотаем!» И мы ка-ак побежали, не знаю, куда!
У Туманихи крупные и уши, и нос, и рот, а у черноглазой, с ямочкой на подбородке, городской Гальки – одни глаза. И статью, и лицом младшая сестра очень походит на бабушку и тёток. Не зря тётя Шура говорила про неё маме Туманихи: «Долговязая, в нашу породу. Как мы в детстве. Её скорей, чем Туманиху, за твою примут».
В их семье, заметно перекошенной в сторону женской половины, младшую Гальку принято жалеть. «У тебя мать-отец есть. А она сирота», – объясняли Туманихе мама и бабушка, говоря неправду. В городе жила родная Галькина мать. Только она не могла взять дочь к себе, потому что строила новую семью. Гальку свою поэтому устроила в интернат, из которого тётя Шура забирала её к себе на выходные, а на лето привозила к бабушке. И в думах Туманихи вроде бы получалось, что «сирота» Галька жила не многим хуже неё, от которой мамка не отказывалась, но которую, из-за посменной работы и малоденежья, вынуждена была сдавать на школьную «продлёнку» и «пятидневку», а летом – бабушке или в пионерский лагерь.
Слушая взрослые разговоры, старшая Галя иногда горевала, что взрослые её любят меньше младшей. Она решила, что это не из-за одной жалости. А больше потому, что та Галька для всех «наша», а Туманиха – нет. Ни тётка, ни бабушка никогда не называли её нашей, зато сколько раз они звали так младшую: «Наша Галька, иди сюда!»
И на своё прозвище старшая Галька обижалась. Не нравилось ей откликаться на Туманиху. Хоть мама и приказывала не брать этого в голову. Говорила, что чужие фамилии люди ломают по своей простоте, а не со злобы. И зачем только мама взяла папину фамилию? Вот у городской Гальки осталась бабушкина фамилия, поэтому та для бабушки с тётей Шурой лишний раз – «наша».
На мамины уговоры Туманиха кивала головой, соглашаясь для виду, но всё равно обижалась. Иногда очень горько. Потому что бабушка всё-всё давала другой Гальке. И клубнику всегда ей давала первой. А Туманихе бабушка не всегда давала клубнику. Только, когда останется.
Тяжело вздохнув, Туманиха всё-таки решила прислушаться к взрослым и, обняв Гальку за вздрагивающие плечи, погладила её по голове.
Младшая сестра прильнула к старшей и, вспомнив бабушкин наказ, горько пожаловалась:
– Бабушка нам теперь голову оторвёт.
– Говорила я вам не ходить. Никогда меня не послушаете, – по-взрослому рассудила Туманиха. – Ничего. Не оторвёт нам бабушка голову. Мы ей не скажем.
– А бабка Ганна если расскажет?
– Она не расскажет. Бабушка говорила, что бабке Ганне скучно разговаривать с людьми. Она давно ни с кем не разговаривает.
Тут Туманиха подумала, что ей тоже скучно с людьми. И в школе ей скучно. И с родителями. И в пионерском лагере. И с Витькой. И с Галькой. Неинтересно ей с ними разговаривать. Бегать интересно, а разговаривать – нет. Как будто она и в самом деле «не наша». Как будто не такая, как все, а другая. Заброшена на планету с важной целью, о которой не знает никто из живущих простой жизнью окружающих её людей.
– Галька! Туманиха! – позвала бабушка. – Наша Галька с тобой? Хватит вам носиться! Есть идите.
На обед у бабушки были вкусные постные щи и варёная картошка.
Поев, сёстры почти забыли про пережитые страхи. Когда пили чай с сахаром, который бабушка наколола начищенными зубным порошком металлическими щипцами, младшая вспомнила про конфеты.
– Баб, дай денег на конфеты. Ну, дай, баб. Давно не давала, – начала она привычно канючить.
– Давала я вам денег на этой неделе. Хватит, – сурово ответила бабушка.
– Ну, дай ещё, бабушка. Вкусненького хочется.
– Сахар ешьте. Или не вкусный?
– Конфеты вкуснее!
– Дай, баб, на конфеты! – решила поддержать сестру Туманиха. – Мы одни их не будем есть. Тебе тоже дадим.
– Сказала: не дам. Отстаньте! – совсем сурово отрезала бабушка.
– Баб, а когда бабка Ганна успевает всё делать на своём огороде? – решив, что сегодня конфет не будет, спросила Туманиха.
– Вы чего надумали? – насторожилась бабушка. – Никак к ней ходили?
– Как будто её огорода так не видно! – покраснела старшая внучка.
– Не ходили мы к ней! – поддержала старшую младшая и так искренно соврала, что только плохой человек мог ей не поверить. – Мы послушные, бабку Ганну за сто вёрст обходим!
– Вот и дальше обходите, – бабушкин голос смягчился.
Туманиха облегчённо выдохнула, уловив перемену бабушкиного настроения, и вместе с выдохом её язык освободился от последних застрявших на нём слов про конфеты.
– Мы умницы, – бодро продолжила конфетную тему младшая сестра. – Дай нам денежку. Пожалуйста.
Бабушка поворчала на поднявшийся дружный галдёж и сдалась. Жилистая, сухощавая, она легко поднялась с лавки, подошла к сундуку, покопалась в нём, достала двадцать копеек. Подумав, прибавила вторую монету:
– Нате. Батончиков купите. Триста грамм.
Рассуждать о том, почему свершилось невозможное, было некогда. Надо было хватать деньги, пока бабушка не передумала.
Туманиха крепко зажала монеты в кулачок, и девчонки выкатились из избы, подталкивая друг друга.
На станции тётя продавец в белых халате и повязке-наколке, узнав покупательниц, на всякий случай спросила:
– Может, ирисок возьмёте? Мягкие, только привезли.
Странные люди эти взрослые. Разве могут ириски или батончики, даже самые мягкие, сравниться с шоколадными конфетами с орешками? Выбирать в магазине можно было только между «Каракумами» и «Белочкой». Последний раз девочки покупали «Каракумы», поэтому Туманиха сказала:
– Нам сто грамм «Белочки».
Продавщица бросила на весы семь конфет. Конфеты можно было не взвешивать, а просто отсчитать. И заказывать можно было не сто граммов, а семь штук.