Анжела, бессмысленно уставившись в потолок, лежала на диване. Жить дальше не было ни сил, ни желания. Один звонок Кости, одно его: «Люблю» могло бы воскресить девушку чудесным образом. Но Костя не позвонит. Никогда.
Из соседней комнаты слышались голоса родителей.
- Отправить Анжелку одну в чужой город, - говорила мама. – Да ещё в таком состоянии. А вдруг ей станет плохо? Или сделает какую-нибудь глупость?
- Думаю, смена обстановки пойдёт ей на пользу, - отвечал ей папа. – Новые места, незнакомая компания. К тому же, программа насыщенная – не до депрессии будет. А срок ещё очень маленький. Сама же, когда Анжелку вынашивала, всё рвалась куда-то поехать, что-то посмотреть. Говорила: надо красивое видеть, для ребёнка полезно.
- Но ты не забывай, что Анжелку я ждала с радостью. И жить я очень даже хотела. Анжелка же даже есть не хочет – ей вообще всё до лампочки.
Да лампочки – это они верно подметили. Зачем ей жизнь без Костика? Ну, почему он так? Она же его безумно любила. Отдалась ему сразу, как только он предложил. И вот теперь она, оказывается, легко доступная, неизвестно сколько мужиков через себя пропустила и непонятно от кого нагуляла «этого выродка». И ушёл, довольный, что так легко отбоярился. Не было даже ненависти к нему – только тоска беспросветная. И вот теперь её собираются куда-то отправить. В Рязань, кажется. Зачем? Для чего? А впрочем, какая разница? Хоть к самому чёрту!
Дождь, всё больше набирая силу, стучал ко стёклам маленького автобуса. Отчего-то вспоминались услышанные в детстве строки:
«Летний ливень, июльский дождь,
Тают капли на ресницах.
Знаю я, что меня теперь
Ты уже не ждёшь.
Мы чужие, сказали мне
Твоего письма страницы».
Дальше Анжела не помнила. Она сидела на одиночном месте в первом ряду – прямо у автоматической двери.
«Зачем я только согласилась пересесть? – думала девушка обречённо. – Вот и расплачивайся теперь за доброту!».
Расплатой была сидевшая слева супружеская пара. Статный подтянутый мужчина лет примерно тридцати, рядом с ним у окна – симпатичная темноволосая женщина. По глазам видно – счастливая. Не то что некоторые, брошенные с ребёнком в животе! Впереди этой парочки разместились двое мальчишек-семилеток, похожих как две капли воды. Они увлечённо слушали речь Дарьи, экскурсовода, обращаясь иногда то к родителям, а то друг к другу. Остальные пассажиры – молодая девушка, сверстница Анжелы, полный мужчина и четыре пожилые супружеские пары сидели сзади, недоступные взору девушки.
«Где-то я его видела», - думала Анжела, глядя на соседа.
Впрочем, неважно. Поскорей отвернуться к окну, чтоб не лицезреть эту парочку! Так она и сделала.
Дарья рассказывала о городах, которые они проезжали, о знаменитых горожанах, показывала любопытные строения в виде перевёрнутых стаканов и розовых слонов. Но ничто не занимало Анжелу. Зачем это всё? Какое отношение имеет к её бессмысленной жизни?
Бронницы – первая остановка, больше санитарная, нежели познавательная. Не хотелось даже взять фотоаппарат и заснять собор Архангела Михаила.
- Извините, Вы Анжела Светлова? – сосед подошёл к ней незаметно, смотрел изучающее, словно пытаясь узнать.
- Да, это я, - отозвалась девушка безразлично. – А что?
- Это Вы писали мне в тюрьму?
- Так Вы Владимир Воронов?
Память возвращала девушку к событиям четырёхлетней давности. Этого человека она видела по телевизору. Офицер ВДВ, арестованный за массовые беспорядки на каком-то митинге – вроде побил кого-то из полицейских – приговорённый к трём с половиной годам. Держался, однако же, гордо и независимо, вину свою отрицал, называл себя честным гражданином. Впрочем, Анжела бы о нём и забыла, если бы не его друг и бывший сослуживец Виктор не то Чернов, не то Чернышёв. Этот Виктор разразился гневной речью о том, что честь офицера и долг перед Родиной не позволяют ему дружить с предателем и госдеповским лебезятником. Также он решительно осуждал жену Воронова за то, что вместо немедленного развода собирается ждать такого мужа.
«Есть достойные женщины, а есть подстилки! – говорил сей «благородный» офицер. – Марина, к сожалению, оказалась «травиатой», что по-итальянски означает «падшая женщина».
У Анжелы это вызвало брезгливость. И вовсе не к чете Вороновых.
Она уже и не помнила, что написала в единственном письме Владимиру – кажется, всякие глупости типа: держитесь, у Вас замечательная жена, а друг – подлец и негодяй; ну ещё пару слов о том, какой классный фильм посмотрела на неделе, как препод по истории озверел и задал совершенно убийственную вещь, и как Васька настойчиво добивался внимания соседской Мурки и дрался за неё с дворовым Барсиком. Она и не думала, что Воронов ей ответит, потому и удивилась, когда через две недели обнаружила в ящике конверт. Владимир благодарил её за поддержку и за интересные истории, ещё что-то рассказывал. Анжела ещё думала написать ответ, но за повседневными хлопотами как-то забылось.
- Он самый, - ответил Воронов. – Я тут, когда перекличка была, услышал Вашу фамилию, сразу вспомнил. Очень рад нашей встречи… Марин, познакомься, - сказал он подошедшей жене. – Это Анжела. Она мне писала, когда я сидел.
- Очень рада Вас видеть, Анжела! – ответила Марина, пожимая ей руку.
- Взаимно, - к удивлению самой девушки, это прозвучало гораздо теплее.
Уже в автобусе, слушая вполуха о сыне и внуке Пушкина (обоих звали Александрами), она ловила себя на мысли, что Вороновы её больше не раздражают. Мысль о том, что когда-то эта счастливая Марина была одинокой и униженной, с двумя сорванцами на руках, согревала душу. Не то чтобы она радовалась чужому несчастью, но своё собственное уже не казалось таким страшным и безнадёжным.
Когда автобус остановился в залитой летним дождём Коломне, Анжела, бродя с группой туристов по мощёным улочкам, с интересом разглядывала невысокие домики с резными наличниками на окнах. Андрей, местный экскурсовод, рассказывал, что одного товарища, построившего дом в этой части города, по решению суда, обязали его либо украсить, чтоб не выделялся, либо снести. Тот выбрал меньшее зло.
В тёмное время город освещали стоявшие на высоких столбах фонари. Чтобы запечатлеть всю эту красоту, приходилось зажимать зонт подбородком, спасая фотоаппарат от капель дождя. Андрей шёл задом впереди группы, повествуя о насильственном присоединении Коломны к Москве, о войске Дмитрия Донского, что он собирал под Коломной для битвы с Мамаем, о Кремле и ледовом дворце, о Екатерине Второй и её впечатлении от города, о Маринкиной башне, в которой, по легенде, замуровали Марину Мнешек, жену Лжедмитриев. Однако тут же утешил туристов: мол, скорее всего, никуда её не замуровывали и в Коломну вообще не везли, а казнили вместе с мужем и сыном.
На Соборной площади Анжела с удовольствием фотографировала кирпичное двухэтажное здание школы, цветочную клумбу и храмы, названия которых почти сразу забыла. Любовалась башней кремля с живописной аркой. Потом уже из окон автобуса рассматривала собор с рядами изящных кокошников и ракеты, изготовленные на коломенском заводе, которые напугали американского президента.
В музей пастилы экскурсии по программе не было, но автобус остановился, чтобы туристы могли купить местных сладостей. Да и то благодаря «воронятам» - как успела Анжела прозвать про себя Мишу и Петю. Они идею попробовать настоящую коломенскую пастилу встретили с бурной радостью. Выбирала Анжела недолго – взяла три вида первой попавшейся, а ещё смокву и упаковку меренги, надеясь, что мама будет довольна.
Новая часть города мало отличалась от обычного провинциального. Туда туристов и повезли на обед.
Еда казалась девушке пресной. Лишь после того, как добрая половина солонки благополучно перекочевала в её салат и суп, появился какой-то вкус.
«Ну вот, уже и на солёненькое тянет! – думала Анжела невесело. – А нам ещё ужинать вместе, и завтра за одним столом. Попала, называется!»
Однако сидевшая о левую руку Марина была такой разговорчивой, так живо обменивалась своими впечатлениями от Коломны, что странность Анжелы, по-видимому, осталась незамеченной.
По дороге в Зарайск девушка немного вздремнула. Лишь когда из окна автобуса показалось двухэтажное здание, открыла глаза. Из программы и слов экскурсовода она уже знала: это дом-музей скульптора Голубкиной.
За забором с обеих сторон дом окружали клумбы со сладко пахнущими пионами, розовыми и белыми. На заднем дворе виднелся огород, обнесённый плетёным забором. Там же, в глубине двора на постаменте стоял бюст хозяйки.
Заходя в дом, Анжела не знала об этой даме ничегошеньки. Выходя же, знала почти всё. Ну и денёк! Прямо везёт сегодня на вольнодумцев! С одним в автобусе катается, у другого по дому расхаживает. Хоть саму в Сибирь высылай!
Впрочем, так далеко автобус не поехал – остановился у стен Зарайского Кремля – строго прямоугольного здания с восьмью башнями: четырьмя проходными и четырьмя угловыми. Поднявшись по узкой лестнице на крепостную стену, хорошо было лицезреть сверху зелёный купол собора, где хранилась икона Николы Зарайского, клумбу с фонтаном в центре площади, огороды с луком и укропом, кресты за оградкой, и слушать, как стучат по крыше капли дождя. По крыше, которой в былые времена не было и в помине. Пространство стены между бойницами давало какую-никакую защиту от свирепого ветра. Под эту «музыку» туристы слушали сказ про князя Фёдора и супругу его Евпраксию.
- Послал рязанский князь своего сына Фёдора к хану Батыю с богатыми дарами, чтобы тот не нападал на Рязань. Хан дары принял, но, прослышав о том, что у Фёдора жена красавица, возжелал её себе в наложницы. Фёдор ему ответил: не подобает нам, христианам, жён своих на блуд водить. Хан рассердился, порубил Фёдора вместе со свитой. Его жена Евпраксия как узнала об этом, взяла на руки маленького сына Ивана и бросилась с высокого терема. Разбилась сразу, зараз. Именно поэтому, по одной версии, это место и стало называться Заразным. Позже оно превратилось в более красивое – Зарайск.
Однако бытовали и другие версии: «за раем» (если Рязань можно было бы назвать таковым), «за рясами» (от болот, отделявших город от Рязани) и даже «сарай» (что на восточном языке означает «дворец»).
«Да, ну и Евпраксия! – подумалось Анжеле. – Каково – убить себя и сына, чтобы не стать наложницей! Может, я чего-то не понимаю… А впрочем, где мне понимать – сама пошла на блуд по доброй воле, ребёнка вот жду внебрачного. Так сейчас это вроде и не позор».
А по церковным канонам, грех уже случился. Так что прыгать отсюда вниз как-то уже поздно. Да и при свидетелях как-то неудобно. Тем более, тут же дети… Окровавленное тело, вытекшие мозги – нет, всё же не лучшее дополнение к здешним красотам.
«Не знаю, как бы я поступила на месте Евпраксии, - думала Анжела уже в автобусе. – Но ведь я, слава Богу, не на её месте».
От этих мыслей становилось почти радостно.
Последней остановкой была гостиница в Рязани, названная в честь болгарского города-побратима. Туристам дали час времени расселиться по номерам, привести себя в порядок, переодеться, если кто желает. Анжела переодеваться не стала – да и не во что было. Мать, собирая сумку, положила только самое необходимое – беременным нельзя
