Сирота

Глава четырнадцатая

Из-под земли

Витфар понял, что солнце и небо где-то рядом, скоро прах земли отступит, и они будут на свободе.
- Майор! Кончай мулевать! Скоро свет белый увидим.
-Что-что увидим?
-Скоро, говорю, на волю Божью выберемся. Что-то ты совсем стал плохо понимать? Зарисовался совсем, сплюнув, ответил Витфар, подталкивая майора, добавил: «Гляди, совсем ничего осталось, ещё малешка, как это у Пушкина там говорится: «…Оковы тяжкие падут и примет нас у входа долгожданная свобода». Вот понял?
-Что-то, Витя, ты завираешь вмешался в разговор батюшка Георгий. У Пушкина там так сказано, если точнее:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд,
И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придёт желанная пора:

Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

- И я ему тоже хотел подсказать, что он не совсем правильно говорит, да напугался. А ну, дюмаю, сунет мне по харе. Поэтому и промолчал, собирая свой инструментарий, чуть ли не медицинский, прожужжал, как погибающая муха на липучке, Майор.
- Не бойся его! Мы теперь в одной связке должны держаться, иначе погибнем. Раздор он, кроме несчастья ничего не приносит. Свят! Свят! Перекрестившись и стоя на коленях, лбом коснулся земли, будто бы поцеловав её. Вот ведь какое дело, сынок! Земля в жизни человека всем управляет. Захочет всё тебе даст и свет Божий и благодать Божью, только надо суметь правильно её принять. Она ведь человеку самая большая защита, хоть живому, хоть мёртвому. Живому даёт кров, еду, одежду, а мёртвому – вечный покой.
- Батюшка! Я это давно понял. Только вот мне одно не понятно, почему она кому-то даёт маму и папу, у кого-то отнимает? Например, у меня и Витфара, озадаченно, нахмурив раньше времени постаревший лоб,- добавил Майор.
- Ты меня спрашиваешь? Вот я беседую с тобой, а у самого все мои мысли, там около своих сорванцов. Как они там? Здорова ли матушка? Они тоже сироты. Лишились отца в самый ответственный период. Малому Богдашке всего полгода было. А сколько же ему сейчас, Господи? Дай бог памяти!
И поп начал перебирать в своей памяти, когда его посадили? И сколько он пробыл в казематах, и где, и когда приезжала к нему матушка на свидание? И подвёл итог, что Богдашке уже пошёл тридцать шестой годок. Вспомнил, как началась революция, потом - Первая отечественная война с Германией его тогда ночью и увезли. В тот день был страшный мороз. Как ему не удалось даже теплее одеться, так торопили его жандармы.
- Так вот сынок! Я столько обитаю в казематах и пересылках, что на пальцах не сосчитать. Получается, моему Богдашке тридцать шестой минул. Вот подумай? Он сирота? Сирота. Сам же поп и подтвердил. Матушке одной, да при таких властях, сам понимаешь, не забалуешь и сытно не поешь. Как она там с ними? Сироты, одним словом.
- Богдашка - то твой, батюшка, с мамой остался. А у меня никого нет. Я родителей и не помню, и не знаю. Вырос я в сиротском доме. А там тоже пряниками не кормили. За любую шалость лупили, почём зря. Жрачки не хватало. Подтибришь в столовальне и съешь ночью под одеялом. А то и так бывало: я украду, а у меня же тоже своруют. Каждый друг у друга воровал.
- Нехорошо это. Ой, как нехорошо! Не уж-то ты маманю свою и вовсе не помнишь?
- Помню, конечно. Она меня и рисовать научила. Только я не дюмал, что мне придётся рисовать татуировки, да ещё под землёй, в глубокой шахте, и таким же сиротам, как я. Например, Витфару. Он тоже рассказывал, что вырос на государственных харчах, в детском доме. Говорил, что тоже несладко было.
- Будет: трепаться! Копайте! Говорю же, что скоро выберемся. Вот уже сваи столба торчат, а это значит, что уже близка наша вылазка из-под земли.
- Слушай, Витя! Не мог удержаться поп, так как в этой случайной пещере оказавшись с подельниками, тоже мечтал, как можно скорее выбраться. – Ты говоришь, что столб там? А ты ухо приложи! Разведай, какой столб-то? Если гудит, то телефонный или электрический, может? Телефонный – это не страшно. А вот электрический – опасно. Сам я под старость совсем плохо слышу. Не подпеть уже в церковном хоре. А ты молодой. Мне бы твоих тридцать? Поп погладил свою редеющую бородку, как бы лаская темечко своих детей.
- Батюшка! Так жизнь повернулась, что и в тридцать чуешь себя глубоким стариком, как кобель суку. Часто соображаю: порой голова пухнет. Одного понять не могу, зачем меня мать родила? Я её не просил и не собирался появляться на этот белый свет.
- Так ведь сынок, можно я тебя буду так называть, не обидишься?
- Какие обиды могут быть? За период отсидки, ты мне, как отец родной, если не больше? Меня ведь никто Витей не называл. Одни клички ко мне были приляпаны. Я имя-то своё забывать стал.
- Так вот сынок, продолжал поп, заглядывая в самую глубину глаз Витфара, как в синеющую даль неба, родишься один, выживаешь один, умираешь один. И всё сам с собой получается живёшь. А что касается людей, которые в последующем тебе встречаются – они, как кулак для человека одинокого. Толкнут тебя кулачищем в одну сторону, ты идёшь туда, куда толкнули, и думаешь, идёшь праведным путём в жизни. А оказывается, совсем неверный путь тебе выбрали. Тебе он либо не нравится, либо не хватает у тебя таланта идти по этому пути, либо люди тебя не хотят принимать в попутчики. И начинается судорожное метание из стороны в сторону. Никогда не знаешь, и предположить не можешь, как дальше жить? Трудный путь редко выбирает добровольно человек. Всё чаще стремится идти по проторённому пути, либо по самому лёгкому, либо идёшь по тому в жизни, куда тебя потянут. А тянуть могут и на самый опасный путь, где можно потерять напрочь голову. Тут, как говорится, у самого человека должно быть чутьё, как у лесного зверя, чтобы не заблудиться. Можно в такую чащобу жизни войти, что бывает и совсем не выбраться, либо выбираться вот такими праведными путями, как нонче, наш с вами. Что люди для государства? Ничто! Государство метла, и ненужного человека выметет напрочь из жизни. А уж если он ни родителям, ни себе, ни людям не нужен, более скажу, вреден, то ни на что не глядя, безжалостно выкинут в помой, в каких сейчас мы находимся. Хорошо ещё жизнь дают, хоть и захудалую, а то и совсем просто сметёт государственная метла в пропасть. Прикопают, да и копать не будут. Бульдозером все трупы в канаву, - и сожгут. И один пепел и остаётся от человека. Вот так-то.
- Батюшка наш! Такими мудрыми мыслями забавляешь, что прямо здесь в пещере и хочется умереть, чтобы больше никто над нами не глумился.
-Умирает только самый слабый, а мы с тобой, Витя, и наш художник - сильные. Пусть кукиш выкусят! Больно много хотят. Я ещё на свадьбе у правнуков должен погулять, пощипывая бороду, молвил поп. Ну а сейчас, братцы, давайте копать и выходить наружу. А там время покажет, что и как дальше.
- Пожалуй ты, батюшка, прав. Тебе на свадьбе у правнуков погулять, а нам встретить суженую, чтобы задел внукам сделать.
Земля сыпалась, и никак не хотела отступать. Уставшие руки, а особенно пальцы, которые были разодраны в кровь, не останавливаясь, копали и копали и непросто копали, а драли своими руками попавшиеся некстати корни и всякого рода корешки и камни. Но жажда к свободе и к свету была сильнее боли, досады, бессилия и здравомыслия.
- Вот ведь как оно вышло, молвил поп, вся жизнь в дышло. Как не крути, а из этой жизни не выбраться живьём.
-Да будет, батюшка, тоску нагонять, и без этих причитаний горько и больно. Если бы не твои молитвы, мы бы не согласились на эту каторжную шахтёрскую работу и муку, сплюнув скользкую грязь, почти прошепелявил Витфар.
Он почувствовал, как ему не хватает воздуха. Лёгкие не хотели глотать песочную пыль. Ноги и руки слабли. Но ему чудилось, что вот-вот скоро будет свет. И впрямь что-то засветилось. Ему показалось, что скоро выход наружу. Как же долго длится эта каторга? А ведь всего один день прошёл.
Бледный, как снег, Витя начал было желтеть. Батюшка, увидев такое, начал его подбадривать:
-Сынок, потерпи малешко и, постучав по мнимому потолку, почуял, что вот-вот скоро выберутся. Тем временем Витя уже стал ещё бледнее, даже синее, ему не хватало кислорода. Куда делся желанный воздух? Он начал кашлять и размашисто дышать, хватая воздух подземелья всеми своими лёгкими, которые не хотели это делать, и как умели, сопротивлялись. Шла жестокая борьба между телом Вити и диафрагмой. Сил уже не оставалось, и Витя еле шевелил своими руками и грёб землю, как песец, зарывающий добычу. И вдруг… Майор заорал, сколько было сил:
-Батюшка! Витя! А вот оно небо! И просунул руку в земляной потолок. В дыру с ладонь ярко светили летние звёзды и алела луна. Тем временем батюшка Георгий начал подтаскивать лежащего Витю к дыре, дабы тот хватил, хоть чуточку, воздуха. А майор всей своей мощью, сколько осталось сил, увеличивал и увеличивал дыру.
-Вот, ребятки, я был прав, что здесь столб. Теперь, погоди, не копай, сынок! Обратился он к Майору. Перво-наперво я определю, что это за столб? Электрический или телефонный? А кто его знает, может, и совместный. Ранее же не понимали особливо, что их объединять нельзя. И поп вспомнил, как он всю свою жизнь прожил при керосиновой лампе. Лампа это что? Керосин дорог, да ещё и не достать. Закупали в городе и большими бочками. Иной раз он в Сельпо расходился в драку и с большим скандалом между селянами. Потом вдруг пропадали фитили, стёкла к лампе – всё приходилось добывать, доставать, брать в долг. Ну а если у кого появлялась лампа с двумя фитилями, какие у него бывали в церкви, так тот и вообще был счастлив. Свет – это жизнь! Как без света? Что в темноте увидишь? Ходишь на ощупь, как слепой. Не то, что писать или читать, скотину в сарае не обиходишь. Корову доить приходилось в доме, так вот и было принято у селян. Сделают замес в кадке из соломы, запарят водой, посыпят часточку мукой – ешь и жуй свою жвачку, скотина, кормящая человека. Без коровы - никуда. Вспомнил свою Комолку. Дивная корова была, можно сказать, царица небесная, масти ярко красной, с белой головой, как фатой накрытая и без рогов.
-Эх, попить её молочка. Только вот жива ли? И даже прослезился и всхлипнул, вспоминая попадью и деток. Срок-то большой прошёл, коли Богдашке тридцать шестой пошёл. А когда запрятали меня энкэвэдешники, ему минуло двадцать. Пятнадцать лет отмолотил. Эх-ма, быстро, однако, идёт время! Не удержать! Чтой-то я разговорился сам с собой. Майор, погодь, я проверю один это столб на двоих с телефоном и электричеством, али нет.
Батюшка, глядь - глядь, а я Витю притулю и подержу у дыры со звёздами и луной.
Поп сощурился и одним глазом начал выглядывать в спасительницу-дыру и понял, что так и есть совмещённый столб.
- Дети мои! Сами ничего не предпринимайте! Осторожно, Майор, копай! По толико малой часточке сбрасывай песок. Обвал страшен. Иначе погребёмся все здесь. Давай, от столба подалее начнём рыть. А Витя пусть сидит напротив первой дыры, где столб. Ему воздух нужен. И снова пошла работа…
Витя уже чуточку оклемался, но был очень слаб – силы покинули, которые на голодный желудок и