Ноктюрн

  Ефросинья Иголкина робко постучала в дверь и вошла к председателю. Тот сидел за своим столом и что-то размашисто писал.
  Ефросинья присела на краешек стула, поправила платок и разгладила складки на платье.
  Председатель, не отрываясь от бумаг, спросил:
  - Что, Ефросинья, пьет Поликарп-то?
  - Жутко пьет, Петр Иванович. Совсем никакого спасу нет, – ответила Иголкина. – Почти каждый день, да еще и в запой уходит. Вчера с Митькой Плетневым так ужрались, что забор уронили.
  - Да, с Митькой лучше не связываться, - согласился председатель.( С Митькой Плетневым председатель на прошлой неделе так напились, что баню чуть не спалили.)  Он отложил бумаги в сторону и перевел взгляд на Ефросинью.
  - А что, лечить его не пробовала? К медикам не водила?
  - Да, как же, как же. И в район возила и в город. В районной больнице капельницу поставили, когда ему совсем худо было, когда он уже с покойным отцом стал разговаривать. А как получше стало, он из больницы прямо в разливочную пошел. Не усмотрела. И на последние деньги в город возила, кодироваться. Врач гарантию на год давал. Думала, хоть год, да мой будет. Только Поликарп неделю продержался. Говорит уж, лучше помру, чем трезвыми глазами на такую жизнь смотреть.
  - И что, совсем трезвый не бывает?
  - Да было один раз. Они с Гришкой Пантелеевым трубу на крыше поправляли. Так оба оттуда и свалились. Гришке-то ничего, только язык прикусил, а мой руки сломал. Гипс ему такой наложили, что рукой до рта не достать. Так он неделю не пил, пока зубами стакан не научился держать.
  Зазвонил телефон. Председатель сделал жест рукой и взял трубку.
  Поликарп был первым парнем не деревне. Веселый, задорный, хозяйственный. Все девки сохли по нему, а счастливый билет выпал Фросе. Свадьбу сыграли шумную, гостей полдеревни позвали, другая половина сама пришла. Молодым выделили не угол, а целых полдома с отдельным входом. Поликарп работал механизатором, Фрося на ферме. Потом дети пошли. Сначала сын Сережа, потом, немного подумав, и Танюшка родилась. Дети сейчас уже большие. Ого! Выучились, в город подались. Сын в автомастерской работает, его все больше к железу тянет, в батю пошел, а дочь – в банк устроилась. У нее тоже все в порядке. Приезжают, правда, редко. Но уж когда приезжают, тут в доме праздник. Даже Поликарп свою обычную дозу уменьшал, старался пить меньше и пил, как бы стесняясь. Зато потом отрывался на полную катушку.
  Председатель положил трубку и снова обратился к Ефросинье:
  - А народными средствами ты его лечить не пробовала? Сейчас многие так поступают. Вот я, например, ну, да ладно, не обо мне сейчас речь.
  - И это пробовала. Уж чего только я не подсыпала. И крушину ольховидную сушила и подмешивала, чтобы отвращение вызвать, и крестовник сушеный подкладывала и плоды волчьего лыка заваривала – ничего не берет окаянного. К бабе Зине в соседнюю деревню водила, чтобы та заговорами его вылечила. Так он пол литру, которая для заговору была, с бабой Зиной и выпил.
  Снова зазвонил телефон. Ефросинья замолчала, чтобы не мешать.
  Первый раз Поликарп напился через месяц после свадьбы. Его чуть живого мужики тихонько положили на крыльцо, да так и оставили. Фрося целую ночь не отходила от мужа, который стонал и звал родных, чтобы попрощаться. На утро, придя в себя, он попросил у жены прощения, и они вместе посмеялись, вспоминая произошедшее событие. Через неделю, когда Поликарпа снова положили на крылечке – было уже не до смеха. Но и тогда Фрося не оценила всей надвигающейся опасности. Нельзя сказать, что муж пил беспробудно. Все же детей поднимать надо было, да и работа не позволяла. А в последние пять лет, совсем мужик переменился. Одна забота осталась: где найти и с кем выпить. А если нашел и не с кем, то и один напивался.
  Председатель положил трубку и снова обратился к Иголкиной:
  - У твоего мужа, видно абулия.
  - Чего, чего у него? – переспросила Ефросинья.
  - Абулия. Полная атрофия воли. Вот у меня… впрочем, не обо мне речь.
  - Да, действительно, - согласилась она. – Если кто ему выпить предложит, ни за что не откажется. Не хватает воли.
  - А муж-то не бьет? Руки не прикладывает? А то я участковому передам, чтоб поговорил по инструкции.
  - Нет, что вы. Руку он не поднимает, - ответила Ефросинья, вспомнив, как вчера Поликарп, лежа на полу, лягнул ее ногой.- Только грозится и ругается.
  - А от меня-то ты чего хочешь? – спросил председатель.
  - Так, нельзя ли, Петр Иванович, моего мужа на работу пристроить? Как пять лет назад работы в колхозе не стало, он и запил. Если бы работа кой-какая была, он бы исправился. Я-то его знаю. Ему от свободного времени душно.
  - Где ж я тебе работу возьму? – ответил председатель. – В колхозе работы нет, в районе тоже податься некуда. Время сейчас такое. Каждый выживает, как может. Вот такая последняя установка сверху.
  - А как же тогда быть? – спросила Ефросинья.
  - А ты брось его?
  - Кого?!
  - Мужа своего. Зачем тебе пьяница в хозяйстве. Одна-то проживешь как-нибудь.
  - Да как это можно умом понять, чтобы мужика своего бросить? Он ведь когда трезвый(когда же это было-то, ох, господи), хороший. И добрый, и мне по хозяйству помогает. Вы уж скажете, бросить. Да и дети у нас, и другая живность. Не, не брошу.
  - Ну-ну, - сказал председатель. – Как знаешь. Ладно, ты иди Иголкина, заговорился я с тобой, мне еще отчет писать в район. До свидания.
  - До свидания, Иван Петрович.
  Ефросинья поднялась и закрыла за собой дверь.
  Она остановилась на крыльце и поправила платок. – Ишь, чего удумал. Живого мужа, да бросить. Вон, Верка, своего выгнала за беспробудное пьянство, так тот через забор перелез и у соседки прижился. Сейчас там беспробудно пьет, а Верка - локти кусает. Нет, я за своего еще поборюсь.
  И Ефросинья Иголкина пошла бороться.