мире и в другой эпохе. Я стояла посреди храма и ощущала перевёрнутость пространства. Голова кружилась. В ушах звенела тишина.
Это в первый раз. А потом, в тот же год, мы уже вместе все, дружной компанией, к полуночи, к крестному ходу – ходили – и довольно далеко – к единственному храму, какой знали. Весёлая прогулка, ночной спящий город, весенние шелесты и запахи, романтика, восторженно-радостное настроение – всё в одно сплеталось.
В храм не протолкнёшься. Народные толпы заполоняют весь тихий переулок перед входом: тяжёлыми, может, и старинными многостворчатыми дверями. И двери вдруг отворяются, распахиваются настежь, из церкви вырывается пение и - тысячеглазой волной - горящие свечи – целое море! Потоком льётся, лавой изрыгается. И летит громогласно, торжественно, в самое поднебесье долгожданное и возжеланное, ради чего и стеклись сюда все: Христос Воскресе!- Воистину Воскресе!
Вот и по-атеистически воспитаны были, и Пионерскую Правду читали, и в школе нас в нужную сторону затачивали, и подковывали соответственно – а на Пасху никто равнодушным не оставался. Все – вольно-невольно – в едином порыве – Христос Воскресе! – и ничего ты не попишешь! Не обойдёшь, не объедешь! Что Леночка, что Юрик…. Да и не только они….
С Леночкой, Юрой мы и в этом возрасте засиживались у Ванны-Ванны. Она, конечно, к тому времени ещё постарела и уж совсем сухонькая-трясущаяся была. Но собеседницей оставалась занимательной и рада нам была, как и раньше. Пасху она отмечала всегда и неизменно. Говорила – как в её детстве. И мы собирались к ней и дарили на праздник свои произведения. То есть, было что-то вроде художественной выставки. Детки всё подобрались изобретательные, пытливые, рисующие, и с воображением. И если в пять лет мы пребывали в восторге от ярко-красных яиц, то в пору подростковых исканий и брожений нас эта простодушная окраска не устраивала.
А значит, за день до праздника начинались – в секрете друг от друга – творческие потуги.
Ну, каждый тужился в меру отпущенного. А, в общем, выдавали находки оригинальные, интересные. Да просто – красивые. К нам подключались и другие - из нашего коридора, школьные друзья, друзья дворовые. Работа кипела.
Почему-то Пасха связывалась у нас всё же с Ванной-Ванной. Были у нас и другие старушки, и у них мы тоже гостили, но вот Пасху – только с ней. Как-то так получалось…. С раннего утра она нас уже ждала. А и мы долго не томили – едва проснёмся-приберёмся, нос намоем, макушку причешем – и – торжественно – в гости. Родители уже знали.
Пасха же – всегда выходной, даже и в наше пионерское детство. В школу не надо. С бессмертными шедеврами на вытянутых пальцах осторожно выплываешь из своей двери, несёшь, как драгоценный фиал – два-три варёных в крутую яйца, раскрашенных гуашью, испещренных крючочками-завиточками, разрисованных цветами-птичками, изузоренных так, что живого места не найдёшь.
Вежливо-сдержано, а по сути, возбуждённо-радостно – стучишься в знакомую дверь, потом распахиваешь её, и – Христос Воскресе! Думаешь, ты первая, а уж тебе целый хор отвечает: «Воистину Воскресе!».
Но не обидно. Наоборот, самое веселье. У них уж чай накрыт, кулич на столе. На широком блюде, в зелёной свежей травке – подаренные яйца. Есть красные, а есть напоминающие радугу. И вот их разглядываешь, и вот любуешься-ахаешь! А про себя думаешь: ишь как! Надо и мне так попробовать!
Свои – тоже в травку кладёшь. И красуются они там, среди других – всем на радость!
Куличи Ванна-Ванна всегда пекла. Говорила – так, как пекла её мама. Это было щедрейшее смешение мака, орехов, цукатов в сдобном, высоко взошедшем и точно в нужной степени пропечённом тесте. Всё это было мастерски облито белой глазурью и напоминало башню с замётанной снегом крышей и свисающими с неё сосульками.
Создавалось архитектурное творение старательно и хлопотно, а съедалось нами молниеносно. Ничего не поделаешь: здоровый юный аппетит…. Но до чего ж весело и радостно это было! А вкусно-то до чего!
Наши многоцветные произведения так и оставались несъеденными. Когда травка изживала себя, Ванна-Ванна перекладывала их в старинную широкую вазу в буфете. И там они оставались - навсегда. Со временем их внутренняя часть высыхала и гремела, если потрясёшь. Их было много – этих раскрашенных яиц. И каждый год добавлялись новые.
А потом мы выросли. И разъехались. А Ванна-Ванна осталась в своей маленькой комнатке. До самого конца.
Иногда мы наведывались к ней, но уже гораздо реже. Учились. Потом работали. Устраивали свою жизнь.
В последний раз я навестила Ванну-Ванну уже со своими детьми. Конечно, на Пасху. Мне хотелось хоть в какой-то мере дать почувствовать детям то, что сама переживала и любила когда-то. Конечно, все мы понимаем: нельзя дважды войти в одну реку. И всё ж….
Ванна-Ванна всё так же сердечно встретила нас, хотя едва ходила. И уж не могла угостить нас своим куличом – такой же или похожий кулич поставила на стол я. И яйца мы принесли раскрашенные. И, в общем - пожалуй, что-то и получилось. Ванна-Ванна - старая-престарая – всё ещё сохраняла ясность ума и не разучилась радоваться празднику и любить людей. И мы так же, как когда-то, пили чай и беседовали, а дети разглядывали странные и таинственные предметы - такие диковинные, прямо-таки сказочные, каких сейчас и не бывает! - и от впечатлений разговаривали шёпотом. Травки не было – хозяйке это было уж не по силам. И наши писанки лежали просто на тарелочке.
В какой-то момент Ванна-Ванна вспомнила что-то и поманила меня таинственным жестом. Через силу поднявшись, опираясь на палочку, она добрела до своего заслуженного буфета и сухонькой невесомой рукой приоткрыла створку. И тогда я увидела. То есть – всё, что когда-либо было нами, детьми, раскрашено, все эти неумело и наивно разрисованные пасхальные яйца – множество! – все они хранились в нескольких вазах и блюдах и полностью занимали полку.
Целый вечер мы разбирали их, рассматривали каждое, вспоминали, кто, как и когда это сделал. Вспоминали каждого. Что сказал. Как подарил. Так, в обычной жизни – не помнили, а в руки взяли – и сразу в памяти всплыло! Вот ведь как! Я узнала от неё, что в своей одинокой старости она так и отмечает Пасху: разглядывает раскрашенные яйца и думает о нас.
Похоронили её в тот же год. Зимой.
