«воронка» и, соблюдая ма-ай и двигаясь по дуге, – крикнул:
– Кто ты такой?!
– Бэнкэя! – ответил монах, восприняв сам вопрос за слабость и делая выпад с переходом к вееру обеими концами шеста. Он метил в горло Натабуры, тем самым упреждая его движение иайдо – нанесение удара без замаха.
– Хоп?! Кими мо, ками дзо!
Однако он не понял, что Натабуре нужно было убедиться, что это все же не монах Бэнкэя, а всего лишь Такаудзи, принявший облик легендарного монаха, вооруженного посохом из корейского белого дуба, который было очень сложно перебить даже с помощью волшебного кусанаги. К тому же Натабура успел заметить, что на концах дзё имелись металлические крючки, которые настоящий Бэнкэя не применял, потому что человека можно было убить и обыкновенным шестом. Но крючком легко удавалось выдернуть ключицу, ребро или вывернуть локтевой сустав. Это делало дзё вдвойне опасней, хотя несколько лишало скорости в маневрах, и действовать дзё приходилось на больших размахах.
Лже-Бэнкэя не знал одного: пусть Акинобу не убил настоящего Бэнкэя из уважения к его мастерству, хотя невольно и выдал ему секрет приема змея в кольце, но после памятного поединка монах больше не участвовал в схватках, так как его правая рука потеряла былую силу.
Натабура отбросил сакаба. Заметил ли вождь Хан-горо, что с фальшивым мечом что-то неладно, и пустил Биру? На его счастье выпал шестерной дубль, и все трое противников Натабуры надолго получили свободу передвижения: Биру бросился к мосту, Антоку – к основанию холма, а лже-Бенкэя (в оставшиеся двенадцати очках) вознамерился вложить в удар всю силу, на которую был способен. Это был единственный шанс Хан-горо: Язаки, как всякому новичку, невероятно везло, хотя он все делал неправильно – не концентрировался, не пыжился, не закрывал глаза и даже не пил чанго, а о соленой воде после первого броска забыл напрочь.
Да и Натабура был не промах – у него осталось лишь несколько мгновений.
Насколько силен был лже-Бенкэя, настолько же он был прямолинеен. Его движения соответствовали одному из древних стилей – ками-ати. Выхватывая левой рукой кусанаги и делая его видимым – тамэи, Натабура целился в голову, но в следующее мгновение понял, что открывается с боков и что лже-Бенкэя собирается уклониться и произвести бросок, заведя посох под руки. По крайней мере, лже-Бенкэя из стойки «веер» сделал перехват, а затем – странную паузу, уступая инициативу Натабуре. Вождь Хан-горо как раз встряхивал ступу с камнями.
Биру находился уже на середине моста, из пасти его стекала ядовитая слюна. Антоку почти скатился с холма и, забыв о луке и стрелах, азартно размахивал коротким мечом – вакидзаси .
И тогда Натабура (после комбинации один и пять) атаковал переднюю ногу противника, показывая, однако, что передумал и бьет в левую руку, точнее в локоть. Если бы он бил правой рукой, то лже-Бенкэя заблокировал бы удар – их действия были зеркальны. Да и вообще, похоже, он был готов драться с кем угодно, но только не с левшой. Однако слишком поздно понял, что промахнулся, и дзё на три четверти ушел в землю.
А Натабура, не видя этого, перекатился через плечо, стараясь выйти на дистанцию ма-ай, и вскочил, одновременно ставя блок и опасаясь удара по голове или спине. Однако лже-Бенкэя стоял на колене. Его связки были подрублены, и казалось, что на ноге надет красный чулок – настолько обильно струилась кровь. Он силился встать, но не мог. Он старался вырвать из земли дзё, но у него не хватило сил вытащить его и до половины.
Не колеблясь ни мгновения, Натабура (тем более, что Язаки напоследок удружил – выбросив дубль три-три) одним движением отсек голову лже-Бенкэя. Она покатилась по пыльной дороге, подскакивая на кочках. Капли горячей крови запрыгали в пыли и траве. Туловище стояло несколько мгновений, фонтанируя кровью, а потом рухнуло набок, и крики ярости раздались с небес.
Осталось расправиться с Антоку и Биру – глупым демоном страха и ненависти. К этому времени Антоку уже был на расстоянии взмаха веера, а Биру перебрался через мост, громко щелкая хвостом, и разнося в щепки настил моста.
Натабура повернулся в сторону Антоку – как к наименьшей опасности – и, заметив, что его противник не так уверенно действует мечом, как луком, в одном прыжке ударил в горло. Он использовал не кусанаги, которым отбил встречный удар, и не годзукой, который так и лез в руку, а всего-навсего сухэ – кольцом с крохотным лезвием, движение которого повторяло иероглиф пламени и символизировало вечность.
Антоку страшно удивился. Только что он видел перед собой противника и готовился растерзать его вместе с подоспевшим диким Биру, но ноги вдруг стали ватными, непослушными, и он летел в пустоту, из которой не было возврата. Именно это увидел Натабура в состоянии мусин – хвостик последних ощущений Антоку. Самое странное заключалось в том, что это видение в одинаковой мере касалось их обоих, иными словами, любой из них в равной степени мог оказаться убитым. Просто на долю мгновения Натабура оказался быстрее. В этот момент он понял, что рано радуется, что погиб – слишком много времени он потратил на Антоку и уже чувствовал, как дрожит земля под тяжелой поступью Биру. Правая рука Натабуры еще касалась горла Антоку, и краем глаза он успел заметить, как глупый демон страха взмахнул хвостом, хотел подпрыгнуть, но было поздно.
Однако глупый Биру рано торжествовал победу – солнечные лучи пали на белоснежную Нангапарбату, окрасив ее в желтые цвета, наступило утро, и игра прервалась сама собой.
Глава 3
Побег
Запрещалось ходить и говорить, есть и пить. Ёми были взбешены. Натабура удивился, как их сразу не растерзали, хотя и достаточно грубо, под горестные стенания и проклятия, водворили на прежнее место. Вождь Хан-горо соблюдал видимость законности, а шаман Байган, похоже, плел интриги – сквозь щель было видно, как он вербовал сторонников, произнося на ступенях пагоды пламенные речи. Но даже и без этих речей Натабура понимал, что следующую ночь им не пережить и что на них спустят всех мыслимых и немыслимых собак, то бишь всех местных демонов и духов, не говоря уже о Биру, который, конечно же, ждал на выходе из Будды. К тому же племя занималось погребением. А погребение, как известно, не терпит суеты.
Язаки, который вначале было радовался, как ребенок, теперь безучастно лежал в углу, отвернувшись к стене – тем более, что на этот раз ни еды, ни питья за их подвиги не полагалось. Плохой признак, здраво размышлял Натабура, машинально играя с щенком: «Цап-царап… цап-царап… утащат нас… утащат нас…» А что ты еще ожидал? Кими мо, ками дзо! Не бочонок же пива за убиенных? Вот кого жаль, так это Антоку. В сугоруку он выглядел не героем, а жертвой. Чем-то даже был симпатичен Натабуре. И вообще, откуда ёми могли знать, что в моем лице столкнутся с самураем? Руку даю на отсечение, что Антоку даже не ведал, кто такие самураи, а привык действовать на свой деревенский манер – то есть в стиле забияки. Наверное, он считался местным заводилой и не знал себе равных. Это его и погубило.
В лучах солнца плавали пылинки. Было жарко, сонно и тревожно. Если бы я выбирал, выбор, думал Натабура, то предпочел бы оказаться дома, в монастыре Курама-деру. Что бы я сделал? Что бы я сделал? Наверное, пошел бы посмотреть на Верхние ручьи или спустился в низину, где водится форель и где марево колышется над мхом и травой, а в ивняке посвистывает ветер, налетающий с океана. Наверняка я бы наелся ягоды и завалился в траву, если, конечно, поблизости не будет учителя Акинобу, ведь он никогда не давал поспать, а учил всегда и везде быть настороже. Приятно было думать о прошлом, которое, по утверждению Будды, учит будущему.
Правая рука все еще болела, распухла, и Натабура как мог оберегал ее и от неуемно темпераментного щенка, и от случайного движения. Иногда, правда, ему удавалось щелкнуть щенка по носу, отчего он злился и рычал.
Щенок, пробравшийся под шкурами, скрашивал заточение и даже в знак дружбы притащил обглоданную, вонючую моталыгу. Сделал он это, пятясь задом, и произвел столько шума, что стражники ёми по обе стороны двери стали колотить в нее и требовать тишины сообразно обстановке – где-то в нижней части долины, похоже, у реки, ёми пели погребальные гимны, пахло гарью и дымом. Щенок оказался сообразительным и на мгновение притих, а потом снова занялся тем, что умел лучше всего, то есть драться и кусаться. Зубы у него были острыми, как у морских рыб, а уши крохотные, как ноготь на мизинце Натабуры. При этом он искренне считал себя взрослым и рычал, как настоящая, грозная собака. На самом деле получалось не громче, чем у пары-тройки сасарибати – шмелей.
Вдруг Язаки испугано подскочил и воскликнул:
– О, Баку! Съешь мой дурной сон!
Оказывается, ему приснилось, что его бросили в чан с кипящей смолой, а Баку – пожиратель снов – призван был избавить от кошмаров.
– Похоже, уже все готово, – напугал его Натабура еще больше, кивая в ту сторону, откуда доносилось пение.
Язаки, выпучив и без того круглые глаза, на карачках подполз к стене и, припав к щели и втянув в себя, как собака, воздух, забубнил:
– Не хочу… не хочу умирать…
Его страхам способствовал клок черные волос на балке, которых он, как чумы, сторонился все это время.
– Очухался? – спросил Натабура.
– Да! Да! – воскликнул Язаки. – Думаешь, я не понимаю, что ты из-за меня остался?
– Хоп! Тихо! – предупредил его Натабура, косясь на двери.
Понесло чудака на откровения, неприязненно подумал он. Кими мо, ками дзо!
– А чего тихо?! – правда, на тон ниже вопросил Язаки. – Жратвы мало дают, не поют. И вообще…
– Ты тоже был на высоте… – похвалил Натабура, пропускаю мимо ушей нытье о еде, которое в устах Язаки стало привычным, как горный ветер.
Язаки поежился, словно уже видел перед собой чан с кипящей смолой.
– Правда? – ему хотелось верить, что и он на что-то годится, кроме Чертогов.
– Правда. Не бойся, – успокоил его Натабура, – скорее всего, нас берегут для второго тура. Иначе прикончили бы сразу. Но и на этот раз мы выдержим.
Язаки недоверчиво хмыкнул:
– Откуда ты знаешь?
Конечно, Натабура не стал его стращать, хотя понимал, что теперь все чрезвычайно усложнится: шансов у них после смерти Антоку и Такаудзи не больше, чем у крыс в ловушке, потому что ёми, разумеется, будут себе подыгрывать. Но лучше Язаки не дергать: он и так перепуган до смерти, наделает каких-нибудь глупостей, а ты расхлебывай. И вообще, возись с ним поменьше – шустрее будет.
– Ты рассуждаешь, как моя мама, – не дождавшись ответа, проворчал Язаки. – Надеешься на удачу. Лучше бы я в Чертоги подался!
Эту историю Натабура уже слышал раз сто, не меньше, и не понимал, как можно жить скопцом ради того, чтобы быть накормленным и одетым. Но, видать, в этой стране были такие странные традиции, раз подростки подавались в евнухи. Выходит, что главная забота в стране Чу здесь сводилась к тому, чтобы набить живот.
– Зато там сытно, спокойно и над головой не каплет… – объяснил Язаки, не моргнув глазом.
Ну вот! Натабура едва не рассмеялся – уж он-то знал правду о дворцовой жизни: скучной, тягостной и полной интриг.
Они помолчали. В обычно шумной деревне стояла тишина. Слышно было, как стража – двое юнцов с
