1986 год. Мелодрама у замочной скважины

меня возникло непреодолимое желание коснуться ее. Оно возникло так неожиданно, что я вздрогнул.  Да, да, я чувствовал: одно прикосновение могло бы помочь мне все понять, сделать какое-то неведомое до тех пор открытие. Эта мысль пронеслась, затерялась среди других, но след ее остался, как боль под веком глаза после того, как соринка уже удалена.
Несколько решительных шагов, и я стою рядом с ней.
О, спасительные темные очки, вы поможете мне разыграть маленький спектакль!
- Извините, вы не поможете мне перейти на ту сторону? - я беспомощно вытянул руку и, подняв голову, уперся взглядом в последний этаж дома напротив.
- Пожалуйста, - голос, наверное, красивый с легкой хрипотцой, но сейчас выцветший и безжизненный.
Она даже не взглянула на меня.
Ладонь была прохладная, но чуть влажная, в пальцах едва уловимая дрожь и общее напряжение, как перед прыжком или очень решительным шагом. Еще мгновение, еще, но напряжение не спадает, усиливается, достигает наивысшей точки, передается мне, перерастает в решимость, влечет к действию и вот ломается - решение принято, от него уже не отказаться, я это отчетливо чувствую, но спокойствие не приходит, потому что нет уверенности, что решение верно, еще мгновение ...
Рука ослабевает, мы вышли на противоположенный тротуар, и я вынужден разорвать эту связующую нас нить, так и не сделав того необходимого, единственного открытия, на которое так рассчитывал.
Теперь надежда на него казалась смешной и нереальной, как кажутся надуманными и несостоятельными на утро вечерние рассуждения и выводы.
- Спасибо.
Она кивнула, тут же забыв обо мне.
Все-таки я прав - решение принято, и ее походка стала более решительной, хотя и осталась медленной и надломленной.
Снова транспорт, толкотня, улицы, подворотня и вот цель: большой двор, окруженный массивными старыми домами, в центре его детская площадка, обсаженная молодыми кленами, голоса детей, звуки радио из окон, щебет птиц, эхо ударов - кто-то выколачивает ковер, звон кастрюль из ближайшего ко мне открытого окна на первом этаже и т.д.
Женщина смотрит на окна второго этажа над аркой - они наглухо зашторены - или хозяева уехали надолго, или ушли сегодня рано, когда еще не было достаточно светло, чтобы не пользоваться электричеством.
Женщина посмотрела на часы, видимо, ей знаком распорядок жизни в этой квартире.
Выходит со двора.
Перейдя улицу, она зашла в небольшое уютное кафе, из дверей которого вырывается заманчивый, возбуждающий аппетит, аромат кофе.
Хотя время уже послеобеденное, но народу все равно много.
Жуют, звенят посудой, просматривают газеты, делают беглые поправки в каких-то отчетах, отодвигают или придвигают стулья, просят передать или передают соль, вытирают рты и пальцы салфетками, кашляют,  встают,  садятся,  оглядываются, задумчиво смотрят в дно своей чашки,  выходят,  хлопают дверью,  кого-то задевают, извиняются, громко прихлёбывают, роняют пирожки и ложки, чихают, ищут в карманах  мелочь, провожают взглядом, проходящих за  окном,  девушек, ищут поставленный под стол портфель, нервничают в очереди,  вытирают,  расплескавшийся на брюки и юбки кофе ...
Я встал в очередь через двух человек после нее.
Мужчина передо мной, просмотрев газету, сложил ее и начал нервно стучать пальцами по высокой стойке.
Женщина заказала кофе.
- И все?
- Все.
Буфетчица смотрит на нее с удивлением, большинство отходит от стойки с тарелками полными пирожков.
Нет, только кофе.
Я тоже попросил только кофе.
Удивленный взгляд буфетчицы наткнулся на мои темные очки и сразу же почему-то успокоился. Она даже не переспросила меня, пододвинула чашку, смахнула мелочь в большую фарфоровую тарелку и повернулась к следующему.
Женщина сидела у окна, взгляд прикован к арке напротив. Может быть, я ошибся, и ей вовсе не известен распорядок дня в той квартире на втором этаже, или она боится, что распорядок изменился, может быть, она долго не была здесь, но почему же она не поднялась и не позвонила в квартиру?
Кофе выпит.
Появилась пачка сигарет.
Я перебираю в памяти сегодняшний день, нет, закурила она впервые.
Замечание.
Она оглянулась, не поняла.
Курить нельзя!
Кивнула, встала и вышла.
Мы снова во дворе.
Села на скамейку.
Ждет.
Ждет долго.

* * *

Проходит более часа, может быть почти два, и за это время женщина ни разу не поменяла позу, не пошевелилась, сидит все также, закинув ногу на ногу, откинувшись на спинку, одна рука придерживает платье на колене, другая опирается на сумочку, стоящую на скамейке. Голову держит прямо, но глаза опущены, и создается впечатление, что они закрыты.
Мужчина в легком сером костюме в полоску, белой рубашке без галстука и больших темных очках - мой послушный двойник - сидит на другой скамейке, немного левее и сзади. Иногда он курит и постоянно неотрывно смотрит на женщину.
Легкий ветерок.
По небу пробегают редкие облака.
Во двор входит молодой человек лет двадцати-двадцати двух в джинсах, клетчатой рубашке, со спортивной сумкой на плече. Он почти не похож на женщину, сидящую на скамейке, но что-то неуловимое в облике убивает всякие сомнения - это ее сын.
Он подходит и молча останавливается перед ней.
Она вздрагивает, некоторое время не двигается, потом резко вскидывает глаза, порывается встать, но он жестом останавливает ее.
- Зачем ты здесь? - спрашивает он.
- Я так долго тебя не видела и ...
- Зачем ты здесь?
Она что-то отвечает, затравленно глядя на сына снизу вверх, но голос ее слишком тих, и мужчина, сидящий на соседней скамейке, хоть и подался вперед всем телом, не слышит ее ответа.
Голос молодого человека тоже звучит негромко, но резко и отчетливо.
Она достает сигареты и вопросительно смотрит на него. Он отрицательно качает головой, все, также холодно глядя ей в лицо. Моему двойнику даже кажется, что она поеживается под этим взглядом.
Пытается закурить, но спички ломаются, и она бросает сигарету на землю.
- Зачем ты здесь? Ты хочешь его видеть или спросить о нем?
- Что? - она не понимает, морщит лоб.
- Ты не знаешь, что? Я не позволю, чтобы отец встретил тебя здесь. Ты должна уйти!
- Но ...
- Я не хочу повторять. Ты, может быть, не знаешь, что у него был инфаркт, он только сейчас начинает успокаиваться и приходить в себя. Я не хочу, чтобы он тебя увидел, и у него началось все сначала. Поэтому ты должна уйти.
- Ты всегда любил его больше, чем меня!
- Не будем начинать этот разговор.
- Я не видела тебя ...
- Да, ты не видела меня больше двух лет. Что тебе мешало?
- Многое изменилось ...
- Ты ушла от этого, или он тебя бросил?
- Он ... Его..., - она опустила голову.
- Чем же я могу тебе помочь?
- О! Как ты жесток! - плечи ее опустились, руки повисли.
- Я?  - он удивленно поднимает брови, отступает на шаг и смотрит на нее. - Ты,  по-моему, не поняла, что я тебе только что сказал.  Отец чуть не погиб из-за твоего предательства, и два года тебя это не интересовало. А теперь ты приходишь и ждешь сострадания.
- Пойми, бывает ...
- Я не хочу ничего понимать! Уходи. Скоро придет отец.
Они оба молчат.
Она медленно поднимается, делает шаг, потом возвращается, берет сумочку и судорожно сжимает ее в руках так, что белеют суставы пальцев.
Он стоит перед скамейкой, не глядя на женщину и не поворачиваясь на звук ее шагов, когда она уходит.

* * *

Он остался стоять в той же позе, когда я покинул двор.
Начинало смеркаться.
Она шла по краю тротуара.
Рядом остановился автомобиль.  Водитель перегнулся через соседнее сиденье и, открыв дверцу, что-то сказал ей.
Она не поняла, наклонилась, водитель повторил, она отшатнулась, инстинктивно загораживаясь сумочкой, и быстро пошла прочь.
Машина отъехала.
Мы быстро дошли до ближайшей остановки, автобусом доехали до вокзала и сели в пригородную электричку. В вагоне кроме нас никого не было.
Она села в углу, возле раздвижных дверей в тамбур, и, устало опустив руки,  закрыла  глаза,  прислонившись  головой  к пыльному стеклу окна.  Могло показаться, что она уснула, но по редкому вздрагиванию век я понял, что это не так.
Сумочка, лежавшая рядом с ней, открылась, ее содержимое частично высыпалось на сиденье,  и,  выйдя в тамбур, я через стеклянную дверь увидел:  маленькое зеркальце, пудру, губную помаду, маленький флакончик духов,  расческу, носовой платок, сигареты, спички, пачку каких-то таблеток, авторучку, две небольшие записные книжки - одна новая, а другая старая, потрепанная, видимо, развалившаяся и поэтому перетянутая черной резинкой, сложенную  пополам  фотографию,   ключи,   кошелек   и несколько смятых листков бумаги.
Я поднял глаза от сумочки и принялся в который уже раз за сегодняшний день рассматривать женщину, сидевшую в пустой вечерней электричке, несшей ее в неизвестном мне направлении.
Тонкие голубые жилки на виске, точно такие же, как и на руках.
Маленькая родинка на мочке уха.
Новые и новые детали.
Теперь я был уверен, что, если закрою глаза, то смогу мысленно восстановить весь ее облик до мельчайших подробностей, начиная от локона, выбившегося на лоб, и кончая маленькой дырочкой на чулке возле щиколотки.
Я закрыл глаза.
Облупившийся лак на ногте указательного пальца левой руки.
Несколько веснушек, на носу, совсем крохотных, припудренных и почти незаметных.
Без единой слезинки, сухие до блеска глаза в минуту наивысшего отчаяния.
Оторванная пуговица сзади на вороте платья над молнией.
Родинка на мочке уха.
Несколько точек черной осыпавшейся туши под глазами.
Тонкие кружева белья, торчащие из-под платья, когда она сидела.
Небольшие желтые пятна от никотина на указательном и среднем пальцах.
Ободранная краска на каблуке одной из туфель.
Морщинки под глазами.
Неотряхнутый пепел на подоле платья.
Тонкие, нервные, длинные пальцы.
Прохлада и влажность ладони.
Привычка разглаживать платье на животе, когда встает.
Неровно накрашенные губы ...
Я так увлекся, что даже не заметил, как она встала.
Не обращая на меня внимания, хотя я стоял возле дверей, она вышла на ближайшей остановке. Мы оказались на пустынной платформе, в окружении, шумящего листвой, темного вечернего леса.
Совсем стемнело.
После светлого вагона, глаза долго привыкали к окружающему мраку.
По-прежнему не обращая на меня внимания, она медленно шла по тропинке через рощу туда, где мерцали редкие огоньки дачного поселка.
Она несколько раз спотыкалась, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие, но движения ее при этом были какие-то автоматические, мысли ее были далеко. Это было мое впечатление.
Через двадцать минут она уже поднималась на крыльцо дома, стоявшего на самом краю поселка. Достала ключ и, войдя, неожиданно сильно захлопнула дверь.
За окнами зажегся свет.
Причем зажигался он во всех окнах по очереди, начиная от ближайшего к двери и кончая самым дальним. Видимо, она, проходя, зажигала свет во всех комнатах, боясь оставить хоть один темный угол в пустом доме.
Я осторожно открыл калитку и тихо вошел в небольшой шелестящий садик. Подошел к дому. Заглянул в первое окно - кухня, во второе - небольшая комнатка.
Женщина сидела за круглым столом, накрытым скатертью, и курила.
Слева от меня, на стене, в которой была завешенная шторкой дверь на кухню, висели: репродукция какого-то пейзажа в картонной рамке, настенный календарь за прошлый год и большие часы с маятником, они не шли, и обе стрелки