что я был неправ - что толку прятать голову в песок?
Мы схоронили брата, я хотел пойти в церковь и поставить за него свечку, но близость к церкви Поганого Пустыря остановила меня. С той стороны как-будто так и тянуло разложением. Это была не иллюзия - просто на свалку выбрасывали пищевые отходы и, скажем, трупы домашних животных.
После смерти брата я решил уехать из нашего города. Отцово ремесло я вполне усвоил и был уверен, что уже нигде не пропаду. Впрочем, я обещал родителям заезжать в гости. Сестрёнки мои уже здорово подросли, похорошели и, того гляди, готовы были выскочить замуж. Мне хотелось верить, что судьба брата заставит их поостеречься и не совершать некоторых опрометчивых поступков. Как бы там ни было, я оставлял их на произвол судьбы. Они поплакали, провожая меня - как всегда, не совсем искренне - так они плакали и по брату. Теперь мать и отец принадлежали им безраздельно - они всегда этого хотели.
Кстати, я забыл сказать, что к этому времени умер и мой дядя. Как подозревали, покончил жизнь самоубийством. Его нашли зимним утром под окнами пятиэтажки, где он проживал на пятом этаже. Смерть наступила от перелома шейного позвонка. Никаких писем он, впрочем, не оставил, так что версия самоубийства остаётся под сомнением. Дядя в последний год сильно попивал, но эксперт сказал, что у трупа в крови не было алкоголя. Впрочем, как я потом узнал, это почти невозможно определить, и уж совсем вряд ли соответствующие средства были в нашем морге. Не знаю, зачем он врал.
Дядю мы похоронили в моём гробу всего-то месяца за два, как похоронили брата. Отец теперь поневоле вновь прибился к матери, к дому; но у него могли возникнуть проблемы с транспортировкой продукции, а я оставлял его в трудный час.
Но я боялся, что и сам здесь умру. Как-то стало мне от этой жизни тошно. Захотелось, так сказать, попробовать на вкус другие возможности. Вобщем, я конечно поступал как последний трус и эгоист.
К тому времени жизнь, как и смерть, в нашем городке стала как-то замирать. Всё реже случались массовые одновременные заморы, но реже стали происходить и рождения. Молодёжь стала разъезжаться по другим местам, а из тех кто оставался, многие уходили в наркотики. Умер старый мэр, и ЗАГС перестал регистрировать круглосуточно. Перестала работать круглосуточно и материна прачечная, она чуть не осталась без работы. Поговаривали даже, что и кладбище с родильным домом собираются перевести на исключительно дневной режим; многие роженицы стали опасаться рожать - вдруг ночью? Хоть покойников и стало не в пример меньше - очереди у кладбищенских ворот выстраивались с самого раннего утра. К тому же, на лошадей напала сибирская язва, чего не случалось уже более ста лет, и большая часть их вымерла - пришлось делать для заражённых трупов новое запретное кладбище на отшибе. С транспортировкой как покойников, так и живых людей, таким образом, возникли большие трудности. В окрестных лесах - несмотря на довольно сырую погоду - по неизвестной причине полыхали обширные пожары. В будущем грозила нехватка пиломатериалов. Отец мой грустил и, одиноко сидя на кухне, прикладывался к бутылочке. Мать сильно похудела, у неё как-то потухли глаза; при переходе на дневную работу она потеряла в зарплате. Девчонки всё бегали на дискотеку, но приходили оттуда какие-то невесёлые. На всё это неприятно было смотреть - я всё более убеждался, что уже не смогу здесь никому толком помочь. Я уехал.
Я долго жил в большом городе, женился, народил детей, мальчика и девочку. Я стал большим начальником, хозяином престижного похоронного бюро. Я всё реже и реже писал письма домой, хоть и знал, что мать болеет, а отец почти перестал работать и пьёт горькую. Сёстры мои повыходили замуж и тоже покинули родителей.
Может быть, из-за того, что меня мучила совесть, мне всё чаще стали сниться сны о родном городке. Мы сидим все дома в нашей двухкомнатной квартире, на четвёртом этаже в пятиэтажке. Даже старший брат дома. Даже дядя, у которого есть другой свой дом. Нам всем очень хорошо. Мы сидим все за одним столом. Я снова ребёнок и вместе с другими детьми наслаждаюсь яблочным пирогом. Потом бабушка отправляет нас гулять - смотрит, чтобы мы все были тепло одеты - сама поправляет нам шарфы и шапки; отец, мать и даже дядя смотрят одобрительно. Первым из дома выходит старший брат, за ним я, потом девчонки - по старшинству.
Бабушка остаётся дома и вяжет какой-то длинный, бесконечно длинный, чулок. В руке у неё клубок серо-зелёных ниток, клубок величиной с апельсин. Часы тикают очень медленно. Секунды как будто увязают в липком неподвижном воздухе. Звуки никак не могут долететь до стен, до пола, до потолка. Так же медленно, с запозданием, долетает сквозь замороженные стёкла детский гам со двора.
Мы играем во дворе, т.е. в пространстве между нашей длинной пятиэтажкой и другой такой же, стоящей напротив нашей параллельно. Наша квартира расположена так, что есть окна, выходящие на обе стороны. Так вот, в окно, выходящее на двор, бабушка видит сгущающиеся сумерки, она поправляет на носу круглые очки и закалывает гребёнкой потуже пучок седоватых волос. Она видит нас - мы передвигаемся, как в кино в замедленной съёмке. Мы играем в снежки, лепим баб - нам очень хорошо. Уже зажглись во дворе первые фонари. Падают крупные пушистые снежинки.
А с другой стороны от дома - сумерками ещё не пахнет - быть может, это от того, что там запад и небо дольше остаётся светлым после захода солнца?
Но вот мы уже вернулись домой, довольные и немного усталые, опять очень голодные. Бабушка будет кормить нас, а потом почитает нам книжку, и старший брат с нами. Мама с папой сидят на кухне за столом, как шерочка с машерочкой, папа держит мамину руку в своей. Дядя уже тихо ушёл.
За окном кухни ещё совсем светло, разве что, только-только начало смеркаться - там, насколько может различить глаз, огромное, плоское, чистое снежное поле и серо-голубое безоблачное небо над ним - разве что, чуть-чуть, незаметно начинает наползать тьма. А со стороны детской комнаты - уже ночь, в пору и спать ложиться. Мы, кажется, уже и раскладываемся по кроваткам. Как это мы там вчетвером умещались? Может, брат и ушёл, потому что ему это надоело? Но сейчас нам так уютно. Бабушка читает нам сказку про Нильса с дикими гусями, а вовсе не про дядек, которые обсасывают ляжки.
С одной стороны - тьма, с другой стороны - не то рассвет, не то сумерки. Время длится всё медленнее, точно пробуксовывает и в конце концов совершенно останавливается. Только едва различимый смех доносится от окна - не мы ли там играем? - или это уже снится?
Мать с отцом всё ещё сидят на кухне, всё в той же позе, ничего не говорят, только смотрят друг на дгуга влюблёнными блестящими глазами. Бабушка закончила главу и задремала. Часы хотели тикнуть, но задумались и встали...
В конце концов, я не выдержал и поехал на родину. Жена моя была очень недовольна, что я уезжаю вот так, с бухты-барахты, зимой. Приближался Новый Год. Я обещал скоро вернуться, но про себя думал: очень может быть, им придётся встретить этот Новый Год без меня.
Единственное, чего я по-настоящему хотел - это прокатиться в гробу на санях.
