Испытав сладкую судорогу, Ясон лег рядом, касаясь плечом тела Медеи.
Лицо и руки красавицы никогда не красили лучи солнца.
Ему хотелось омыться в морской волне.
Он облегченно выдохнул, глядя вверх.
- Чего изволит господин? - услышал он шепот женщины.
"Убыть в общество богов," - подумал он.
Перед ее приходом он бродил по шатру, пока не открыл в нем новое место - он любил находить в старом что-то новое.
У стены шатра он остановился и ощутил стопами грубый ворс шкуры.
В сумраке коптил светильник. Снаружи слышался шепот волн и тоненько играла дудочка слуги, следовавшего за Медеей.
"Душа состоит из видений и чувств, и только немногие - из смыслов", - подумал Ясон.
Он вспомнил взгляд женщины, когда увидел ее первый раз. Потом был долгий поцелуй и соприкосновения тел, они будто хотели пройти сквозь друг друга - стены пещеры обтесывали тела - и легкий, как ветерок, смех женщины, когда она склонила ему на грудь голову, а он пальцами коснулся ее уст. Она каждый раз снимала диадему, а он останавливал ее, потому что так она казалось прекрасней.
Его золотой шлем, покрытый царапинами (его подарил отец) и эта диадема лежали теперь у изголовья.
Страсти, которая овладела им, когда он увидел волшебницу, уже не было. Она чувствовала это, и становилась горячей, чтобы поддержать огонь любви.
Земное счастье недолговечно. Оно - атрибут любви, существующей в звуках птиц, водопада, морской волны, детского смеха, щекотке волос и запахе женщины, вкусе яблок, хлеба, красках весны и холоде чистого снега на вершинах гор, и в колючем зимнем ветру... во всем, из чего скроен мир.
- Чего изволит господин? - шепнула женщина.
Ясон вспомнил, что Медея читала чужие мысли, закрыл глаза и ошутил запах козлиного сыра, которым пропах шатер. Это был запах походов, в которые они брали пропитанные солью лепешки, избавлявшие от голода.
Медея тоже пахла им...
Солнце жгло снаружи. Его клонило в сон. В глазу возникла слеза, и сквозь нее расплылся огонь светильника. Огня становилось больше - пока она не стекла по виску. Он вытер и вспомнил Гирона, слугу Медеи, в окружении змей. Они следовали за хозяйкой, и слуга играл, чтобы остановить их.
Шатер его стоял среди высоких пальм недалеко от берега.
Корабль сел набок после бури, выбросившей его к острову. Глаз оракула на корме смотрел на землю, наливаясь ненавистью, и Ясону становилось не по себе, когда он встречался с ним и понимал, что не может ничего поделать - днище увязло в песке. Надо ждать прилива. Была ли это месть богов, или его величество случай - дитя неведомой закономерности - устроил так, что ему не удалось незамеченным покинуть Коринф.
Бегство было разрушено ее чарами. Он провел пальцем по звездному небу, когда она допытывалась, куда он хочет идти... Почтить богов на далеком острове и закалить воинов, которые должны наследовать славу аргонавтов...
Таких ласк, которые Медея дала ему в ту ночь, он не испытывал никогда.
Ясон превратился в вулкан. Он извергался до потери чувств.
Очнувшись в полдень на горной поляне он услышал свирель Гинея и догадался, что змеи превратились в маки...
Погрузив лицо в туго набитую шерстью подушку, он задержал дыхание рядом с ее плечом и подумал, что не мог умереть как смертный. Потом положил ей на грудь голову.
- Хочется вина, - сказал он.
Почти всю дружину разметало в бурю, а оставшиеся расположились у берега, не заходя вглубь острова.
Шатры их отделяла от места, где находился Ясон, пальмовая роща.
Провиант заканчивался; воины отдыхали, следуя примеру Ясона, с местными темнокожими женщинами, не носившими одежд, и выбирали рабов. Спустя годы тут могла появиться колония их потомков.
Далеко от моря высилась гора, покрытая снежной шапкой, на которую было трудно смотреть под палящим солнцем. Он называл ее "Близкой", но представление было обманчивым. Ясон знал это по опыту. После утомительного пути предгория Коринфа раздвигались перед ним, и он терялся среди скал и холмов.
Он должен забраться на эту гору. Может она есть цель путешествия? И может быть, восхождение станет подвигом, который затмит славу охотника за золотым руно?
Если бы его подушка была набита светящимся ворсом золотого барана, добытого в приключениях, в которых его не раз спасала волшебница, Ясон бы рассмеялся. То, что казалось раньше важным, теперь не имело смысла.
- У меня осталось только красное, - прошептала волшебница, касаясь его щеки пальцами.
Ясон зажмурился и вспомнил напоминавший кровь напиток. Потом встал с ложа, откинул полог. Свежий ветер коснулся лица и проник в шатер. Гиней исчез. Ясону показалось, что он слышал шорох уползавших за ним змей.
- Скажи, чтобы не поднимал глаза, когда придет, - сурово сказал он, скрестив на груди руки.
Он встал на пороге шатра, не желая выходить наружу. Отсюда было хорошо слышно море, и можно было смотреть на гору.
Перед закатом он любил спускаться и слушать волны. Они двигались в сумерках, били в земную твердь, и казалось, что их стихия хранила вечное знание, запечатленное на белых свитках рассыпавшейся пены, умиравшей на песке.
Он представил первые мгновения после выпитой чаши вина, - когда пошлость теряет власть, в мире меняются пропорции и расстояния. И приближаются горы...
На рассвете он протрубит в рог и уйдет, взглянув - кто знает, может в последний раз, - в глаза Медеи.
- Ты не похожа на отца, - сказал Ясон, вспомнив васильковые глаза царя.
- Я его дочь.
Ему хотелось вина. От красного теплело лицо, дух становился бодрым, мускулы наливались от ударов сердца. В ночь после крушения воины развели костры и пили, чтобы избавиться от страха и холода. Ясон вспомнил, как во время бури прижимал к себе Медею и держался за мачту, чтобы не выбросило за борт: палуба накренялась над пропастью вод, корабль падал и взлетал...
Порывы становились сильнее и костер вспыхивал, выхватывая деревья, которые отбрасывали пляшушие тени. От вина Ясон испытывал облегчение.
Но вот за пальмами вспыхнули чьи-то глаза.
Он насторожился, положив ладонь на рукоять меча...
Это были искры, унесенные ветром. Он никак не мог вспомнить, чьи глаза они напомнили.
Последнее, что он увидел в ту ночь, был огненный сноп от искр. Они как звезды - так показалось ему, - полетели обратно во тьму затянутого облаками неба.
С тех пор прошла неделя. Медея утверждала, что надо ждать прилива. Ясон медлил.
Никто, кроме Медеи, не догадывался, что истинной целью путешествия на корабле, ловившем парусами ветер, было само путешествие. Идея движения.
Глаз оракула на корме корабля чернел от ненависти к Ясону.
Он шагнул вперед и увидел, как качнулись кусты. Показалась голова зверя, потом с ленивой силой на землю легли лапы и стало видно туловище тигра.
Глядя на него, он вспомнил, чьи глаза напомнили ночные искры. Отец Медеи ходил в шкуре такого же зверя. Она едва прикрывала его загорелую ляжку и причинное место, - когда он садился на царское кресло. В его глазах сквозила пустота, которой Ясон ни у кого еще не встречал. Глядя в глаза красавца, он видел ту же бесчувственную тусклость.
Тигр смотрел на него.
Меч остался в шатре. Рука по привычке застыла у пояса. Он вспомнил звук, с которым тот выходил из ножен и смысл которого был ясен только ему. Звук делал его непобедимым. Теперь опасность встретила его нагим. Как младенца.
Глядя на тигра, Ясон боковым зрением увидел гору. И подумал, что не умрет.
Мускулы отвердели, будто налились железом, в пальцы втекла тяжесть, будто они были высечены из камня, и Ясон почувствовал, что если тигр захочет схватиться, то он порвет его.
Тусклая оболочка звериных глаз не выражала ничего.
Зверь ощерился и опустил голову, наклоня набок. Потом царапнул землю и исчез.
Еще минуту Ясон стоял на месте. Потом подошел туда, где был тигр, и увидел, что следов не осталось.
Снежная вершина горы сияла, будто там были зеркала. Лучи гасли и вспыхивали. Надо найти это место. Гора влекла его как место света и чистоты. Как образ счастья.
Медея приблизилась. Он сощурился, почувствовал ее дыхание и обернулся, увидев смеющиеся глаза. Она по-прежнему была не одета.
Гиней неслышно возник между ними. Не поднимая глаз, он снял с шеи кожаные мешки. Вино и вода хранили прохладу. Ясон оценил это, сделав глоток. Потом попросил Медею полить.
Серебряная прохлада коснулась его затылка и плеч, обожгла шею и щеки, проникла под мышки.
Капли, светясь, подали в чашу. Он склонился и увидел на поверхности воды глаза зверя. Так показалось. Может, вода отразила то, чего он не замечал прежде - то, что он сам был тигром.
Он вылил чашу на себя.
- Откуда вода? - спросил он.
- Гиней хранил ее в песке.
- Я буду пить не разбавленное, - сказал Ясон. - Завтра мы тронемся в путь. - И он показал на гору.
Гиней, не поднимая головы, склонился в знак повиновения.
- Как прикажет господин, - сказал он.
- Ты когда-нибудь держал меч? - Ясон посмотрел на высокого и худого, как подросток, слугу, прятавшего глаза.
- Мое оружие - музыка.
Ясону стало жаль его. Он мог бы поломать его одним ударом. Ясон почувствовал это, скользнув взглядом по худым ключицам слуги.
- Налей, - приказал он. И подставил чашу, в которую потекла жидкость. Чаша была сделана из черепа медведя, которому он пробил на охоте горло мечом, когда тот обнял его своими лапами.
Он сделал несколько глотков, потом осушил. Вино было прохладное.
- Красиво, - сказал он, улыбаясь краешками губ.
- Господин, - сказала Медея, - Позволь посмотреть в твои глаза.
Ясона смутила просьба. Он продолжал улыбаться, чувствуя жжение. Сердце билось медленнее, твердея, как камень. Он почему-то уже не мог даже шевелиться, чувствуя, что каким большим оно стало. Ему хотелось закрыть его руками, чтобы защитить от опасности.
Медея смотрела, пытаясь понять, что в его глазах - там, куда не мог проникнуть ее взгляд. И Ясон внезапно понял причину любопытства... Он не хотел, чтобы яд был змеиным. Змей он не любил.
"Нет существ прекрасней женщин," - подумал он. "Женщина - вода, мужчина - камень. Женщина любит силу, но не может стать камнем. И стремится им стать... Предметы меняют покров, как природа времена года. Все неизменно."
Тело его совсем окаменело, дыхание остановилось.
Наконец-то он стал свободен.
- Ты этого хотел? - шептала Медея.
Над головой ее сияла снежная вершина. Ясон улыбался - где-то глубоко внутри, куда она не могла заглянуть. Последнее, чего он желал - глотнуть воды, капли которой искрились под солнцем...
- Трогай! - приказала Медея слуге.
Тот упал на колени, закрывая лицо.
Тогда она взяла его руку и притянула к груди.
- Что чувствуешь? - свирепо спросила Медея. И выхватив из-за пояса слуги голубой ножик сердолика, подняла его голову и полоснула по горлу.
- О, жестокосердная госпожа! - зарыдал Гиней и упал, обагряя кровью песок.
- Ступай за господином! И не возвращайся один! - крикнула она и вонзила в себя нож. - Я буду ждать!..
Над морем неподвижно висели три птицы... |