Испытание жизнью. Часть 1. Глава 8.

                                                                                                   Глава восьмая.

                                                                                                               I

              Прошло две недели, как Виктор выписался из больницы. В последнее время он почему-то рано просыпался и до утра сверлил темноту взглядом. Перед мысленным взором возникали лица односельчан, провожавших его скорбными глазами, когда он в первый раз решился пройти по селу. В ушах до сих пор стоят вздохи и шепот, раздававшиеся за спиной: «Ах, какой парень был!» "Вот именно «был» - думал Виктор. - Для общества я теперь потерянный и бесполезный человек". С тех пор отсиживался дома, слонялся из угла в угол, смотрел в окно или безмолвно лежал на диване.
              Тихон Яковлевич наблюдал за сыном и часто вздыхал. Он видел, как тот изнывает от безделья и старался придумать для него какое-нибудь занятие. Но все упиралось в руки. Для любого, самого простого дела нужны руки.
              Неоднократно Тихон Яковлевич возвращался к мысли, чтобы отдать Виктору любую свою руку. С этим вопросом он подходил к хирургу, когда в очередной раз приезжал в больницу навестить сына. Хирург долго объяснял ему о каком-то барьере несовместимости чужеродных тканей. Тихон Яковлевич тогда не понял, что это такое, но в душе лелеял надежду, что в недалеком будущем наука перешагнет этот барьер, и тогда Виктору может быть пришьют руку, хотя бы одну.
              Виктора же больше всего тяготило то, что прибавил забот матери. Постоянно нуждаясь в уходе, он чувствовал ее стремление угадать и предупредить любое его желание, с чем никак не мог смириться.
              Однажды утром мать вошла в комнату и, увидев, что Виктор не спит, присела на край кровати.
              - Витя, сынок, - проговорила она, поправляя на голове сползший, на затылок платок. - Не таись ты от меня. Я ведь знаю, что тебя мучает. Все время сидишь дома, молчишь, словно воды в рот набрал. Разве можно так? Взял бы да пошел куда-нибудь развеялся. Я многое в жизни видела и знаю, что трудно жить, когда тоска тебя гложет. Иди к людям, среди них веселее, там и о своей беде забывать будешь.
              Виктор ждал этого разговора, и в то же время боялся. Он не мог признаться даже самому себе, что стыдится своего увечья, как человек стыдится наготы.
              - Мать верно говорит, сынок, - вмешался Тихон Яковлевич. - Понимаю, трудно тебе сейчас, но первые шаги всегда трудны. Нужно пересилить, перешагнуть себя. Иди, погуляй, сходи в клуб, повидайся с друзьями. Или ты всю жизнь собираешься просидеть взаперти?
              - Не могу я, пап! - воскликнул Виктор. - Идешь по улице, а на тебя смотрят, как на редкое животное, оглядываются вслед, а в глазах жалость. А я не хочу, чтобы меня жалели.
              - Ну и пусть себе смотрят, от тебя ведь не убудет? Конечно, первое время будут смотреть, сожалеть, такова природа человека. А привыкнут и внимания обращать не станут. Чем чаще будешь находиться среди людей, тем скорее привыкнут к тебе.
              Поддавшись уговорам родителей, Виктор решил прогуляться. Мать помогла одеться, и он вышел на улицу.
              Стояло тихое солнечное утро. На пожухлой траве у заборов лежала изморозь. На заборах и кустах сидели нахохлившиеся воробьи. Легкий морозец ледком прихватил лужицы на дороге. Все это радовало, и в приподнятом настроении Виктор шагал по улице.
              - Гляди, безрукий дядька!
              Выкрик ножом полоснул по сердцу. Хорошее настроение исчезло, и он остановился, как вкопанный. Из ближайших ворот выглядывали два мальчика лет по пять.
              - Дядя, а куда ты руки дел, спрятал, чтобы не мерзли? - спросил один из них, не сводя с Виктора быстрых, любопытных глаз.
              Орлов стоял и не знал, что ответить. Сказать, что спрятал от холода, значит соврать, сказать правду, они вряд ли поймут. Ребята ждали ответа.
              - Ага, спрятал, - ответил Виктор. На правду не хватило духу.
              - Такой большой, а холода боишься! - удивился другой мальчишка. - А мы вот не боимся, - и показал розовые от холода крохотные кулачки.
              Идти куда-то расхотелось, и Виктор решительно повернул назад. «Вот она, моя настоящая жизнь! - думал он, широко шагая по дороге. - Если такие крохи сразу же обратили на меня внимание, что тогда говорить о взрослых? Теперь каждый мой шаг, каждый поступок у всех на виду. Везде, где бы я ни появился, буду привлекать к себе внимание, чувствовать взгляды и слышать такие вот выкрики «безрукий!». Слово верное, но почему-то очень уж больное!»
              Вот тут и познал он самую лютую человеческую  боль - эту смертную тоску сердца. Куда деть себя, как снять нестерпимую тяжесть в груди? Несколько дней отсиживался дома. Не хватало сил выйти со двора. Пугала встреча с людьми, страшили их понимающие глаза...
              Сидя у окна, Виктор наблюдал, как за стеклом сгущались сумерки. Вот словно растворились в них ворота, забор, малина, росшая в палисаднике. Вскоре виднелись только силуэты крыш соседних домов, четко вырисовываясь на фоне чистого неба.
              Нащупав культей выключатель, зажег свет. В глаза сразу же бросился черный футляр с баяном, сиротливо стоящий в углу. Как иногда хотелось взять его в руки, пробежать по перламутровым кнопкам клавишей и заиграть какую-нибудь веселую мелодию. Хотелось так, что пальцы чесались на несуществующих руках. Больше всего удивляло то, что рук не было, а он ощущал их, чувствовал каждый палец и мог пошевелить любым из них. Но это только ощущение, а тем, что ощущаешь, но не видишь, невозможно сыграть.
              А как все складывалось хорошо! Купив баян, он быстро, на слух, научился играть. По вечерам, с ребятами, они часто ездили на мотоциклах по соседним селам. Везде баян был для него визитной карточкой. Стоило взять в руки, тут же его окружала молодежь, сыпались заказы, находился общий язык. Через несколько минут Виктор становился своим человеком среди, совершенно незнакомых людей.
              Тоскливо осмотрел комнату и его взгляд задержался на полке с книгами. Несколько лет назад он сам, своими руками, сделал эту полку, любовно выстругивая каждую стойку, каждую дощечку. С такой же любовью подбирал и книги. Покупал не все подряд, а старался собрать по темам. Больше всего было книг на историческую тему, начиная с самых зачатков Древней Руси. Много книг о Великой Отечественной войне, фантастики, а также из серии «Жизнь замечательных людей».
              Стройными рядами стояли они на полках, сверкая разноцветными корешками, словно старались привлечь внимание. Не выдержав, он подошел к полке, и долгое время перечитывал названия на корешках. Наконец взгляд остановился на романе Шолохова «Поднятая целина». Но тут возник вопрос, как взять книгу? Начал выковыривать ее из плотного ряда культей, и, к великой радости, это ему удалось. Только вот удержать не смог и книга, с громким стуком, упала на пол.
              Виктор испуганно посмотрел на кровать, где лежал отец, задремавший в промежутке между изнурительными приступами кашля. Измученный болезнью, он не услышал падения книги. Успокоившись, Виктор начал думать, как поднять книгу с пола. Попытался поддеть культей, но она ускользала по полу до тех пор, пока не уперлась в ножку стола. Тут он поставил ее на ребро, нагнулся и, зажав между культями рук, положил на стол и начал читать, листая страницы языком. Как же он мог забыть о своих друзьях книгах? Ведь раньше не мог уснуть без чтения на ночь и, засыпая, клал их под подушку.
              С этого дня Виктор читал все подряд и не мог насытиться, как изголодавшийся человек не может насытиться пищей. С утра и до вечера просиживал он за чтением и не думал о своей беде. Книги вытеснили эти мысли из головы, помогли бороться и преодолевать душевный кризис…

                                                                                                              2

              Вечером, перед ноябрьскими праздниками, Виктор задумчиво стоял у окна и смотрел на переплет рамы, похожий на крест. Дальше окна его мысли не уходили. Там, за крестом оконного переплета, бурлила недоступная для него жизнь, о которой он старался не думать и гнал от себя любое воспоминание о ней.  
              Ирина Андрияновна, подоив корову, возилась на кухне, разливая молоко в пузатые, глиняные горшки. За окнами послышались гулкие, торопливые шаги, звякнула щеколда входной двери, и в кухню влетел Сергей. Из-под фуражки, лихо сдвинутой на ухо, выбивался чуб, веселые глаза его блестели. Заглянув в комнату и, увидев Виктора, воскликнул:
              - Теть Арин, чего ты не выгонишь этого домоседа? В клубе сегодня праздничный вечер, концерт, танцы, а он сидит дома!
              - Да я бы рада выгнать, но ничего не получается, - ответила Ирина Андрияновна. - Хоть ты на него подействуй, Сережа.
              - Это мы мигом, - проговорил Сергей, проходя в комнату. - Ты что же это, друг ситцевый, с Ильей Муромцем хочешь сравниться и просидеть тридцать лет? Сиди, не сиди, а сил, как у него, не наберешься. Силу ему дали калики перехожие, напоив питьем медвяным. А мы с тобой попьем сейчас парного молочка и пойдем.
              Он принес пальто, шапку, сапоги и начал одевать Виктора, поворачивая во все стороны, словно куклу. Доверившись другу, тот не сопротивлялся.
              Вслед за Сергеем он робко проскользнул в зал клуба и огляделся. Народу собралось много. Все празднично одетые, радостные и веселые рассаживались по рядам. Некоторые принесли из фойе стулья и уселись прямо в проходе между рядами, ближе к сцене.
              На сцене длинный стол, покрытый красным материалом. На нем графин с водой и стакан, сверкавшие в ярком свете множества электрических лампочек. У самого края сцены, в ее левом углу, возвышалась трибуна.
              Заметив, что на него никто не обращает внимания, Виктор успокоился. Сергей указал в дальний угол, где виднелось несколько свободных мест, и друзья устремились туда.
              В распахнутых дверях выросла сутулая фигура Лешего, в неизменной телогрейке и шапке, с торчащими в разные стороны ушами. Как всегда заросший густой, с проседью, щетиной он прошел в зал и окинул его взглядом своих неспокойных, прищуренных глаз.
              - Вот чертова баба, едя ие мухи! - воскликнул он в сердцах. - Ведь просил раньше прийти, место занять, так нет, носит ие леший где-то!
              Он сокрушенно вздохнул, сдвинул на затылок шапку, обнажив высокий лоб, и стал высматривать свободное место.
              - Да здесь она! - крикнул кто-то. - Я недавно видел ее.
              - Где? - встрепенулся Леший.
              - Там, впереди.
              Леший пошел по центральному проходу, разыскивая жену.
              - Ты очки надень, а то спутаешь свою бабу с чужой.
              - Не боись, свою жену я всегда по размерам отличу, - отмахнулся Леший, и все же крикнул:
              - Марфа!
              - Я здесь! - раздался голос позади него.
              Леший просиял и резко обернулся.
              - А я думал ты... - начал он и осекся, подпрыгнув на месте, словно его ужалила оса.
              Рядом с женой он увидел соседа Никифора, с которым у них ежегодно, по весне, происходили ссоры из-за огорода. Их участки земли разделяла общая межа, и Леший почему-то считал, что при посадке картофеля сосед прихватывал его огород. Никифор, чтобы не ссориться с ним, все время уступал. Но тот, для восстановления истины, вызвал из колхоза землемеров. Они замерили оба участка, и оказалось, что