Тридцать - не возраст, сорок - тем более!

МИХАИЛ ЛИСИН

            Т Р И Н А Д Ц А Т Ь - Н Е  В О З Р А С Т,
                  С О Р О К - Т Е М  Б О Л Е Е
              Приедается все,
              Лишь тебе не дано примелькаться.
              Дни проходят, и годы проходят,
              И тысячи, тысячи лет.
              В белой рьяности волн,
              Прячась в белую пряность акаций
              Может, ты-то их, море,
              И сводишь, и сводишь на нет...


Эти стихи крутились в моей памяти уже давно. Глаза были закрыты. Я почти наяву видел совершенно белый, при  ярком  полуденном солнце  песок,  на который нехотя накатывали небольшие, неестественно прозрачные волны.  Пляж был днем. Вечером  в увитой лозой  беседке ждал ужин и кувшин сухого белого вина из того самого винограда, что обвивал беседку...
 Все-таки странный мы народ.  Бомж,  промышляющий собиранием пустых бутылок, грезит синим морем. Бред. Самая махровая обломовщина. Осталось еще только повздыхать  о  судьбах  русской интеллигенции. Вместо того, чтобы  встать да идти зарабатывать. Сейчас, в жару,  в самый разгар пивного сезона,  человеку моей профессии, если  можно  так назвать сей незатейливый промысел, терять время на романтические грезы было до  идиотизма  глупо. Тем более что мечту о теплом море я просто обязан был осуществить. Причем нужно это было не столько мне самому, сколько...  
 Еще  в полудреме почувствовал, что на опустевшем после недавней электрички перроне подмосковного вокзала появился  кто-то еще.  Это  был страж порядка.  Он стоял метрах в двадцати и пристально смотрел в мою сторону. Паспорта у меня не было, так что возможная проверка документов была крайне нежелательна. Нарочито громко тряхнув рюкзаком, я спустился с перрона и медленно пошел через пути.  Видимо,  определившись с родом моих занятий,  мент потерял ко мне интерес.
 По пути с содроганием думал о том, что предстояло делать вечером. Я совершенно не выносил визгливого скрежета ножа, очищающего сковородку.  Недавно оказалось: скрежет ножа по бутылке - еще омерзительнее. Легче было с еврофунфыриками. Обычно их принимали прямо с наклейками. Если нет - ничего не стоило отмочить бумажки в кадушке. Без труда смывались и этикетки с водочных бутылок. Но,  к сожалению, не со всех. Совершенно не поддавалась воде "левая" "Смирновская".
 В этом городке бутылки из-под "смирновки"  не брал ни один приемный пункт. Но я, тем не менее,  специализировался именно на них. В столице за эти склянки "влет" давали по пятерке, а если везло, то и по семь рублей. В Москву их возить не было необходимости. Из  столицы  сюда периодически приезжали сборщики нестандартной посуды.  Платили не так щедро, но все же неизмеримо больше, чем здесь можно было выручить за еврофунфырики. С одним из гонцов меня  обещал в ближайшие дни свести знакомый приемщик стеклотары.
 Сегодня везло на "смирновку". В рюкзаке  позвякивали  уже четыре  нестандартные,  емкостью в одну двенадцатую ведра, бутылки.  А  еще  - десяток еврофунфыриков. Все последние дни были удачными. Я сумел скопить целый четвертной. Теперь намеревался его спустить. Просто так, под настроение.  Сегодня вечером решил приготовить себе  сытный  ужин.  Не с сухим вином,  разумеется, но уж со шкаликом водки и парой пива - непременно.
 Глаза привычно шарили по грязной траве.  И,  как часто в последнее время,  я предавался  воспоминаниям.  Точнее,  уныло посмеивался над собой.  Не ирония ли судьбы?  Когда-то,  лет в четырнадцать, именно собиранием  пустых  бутылок  я  заработал свои первые деньги.  Потом купил бутылку "бормотухи", выпил ее в парке прямо из горлышка, закусил ворованными  яблоками, набрался смелости и пошел на танцы.  И вот, четверть века спустя, вновь оказался, как сейчас говорят, "в этом бизнесе".  Углубившись в воспоминания,  я не заметил, как оказался там, где "смирновки" не могло быть в принципе, - в густых  зарослях репейника. Если здесь и можно было что-то найти,  так это флакон из-под "Тройного" одеколона или небезопасное приключение.  
 Оглядевшись, я заметил неподалеку тропинку, которая, судя по всему, вела к расположенной за вокзалом старой  части  города. Но прежде надо было обогнуть кирпичные развалины.
 Проходя вдоль полуразрушенной стены,    неожиданно  услышал характерные звонкие и отрывистые шлепки.  Те самые. Помните, у Ронсара: "В час,  когда мы бедра в бедра, грудь на грудь возились бодро».  Я отнюдь не считал себя чрезмерно любопытным. Скорее от неожиданности непроизвольно повернул голову и увидел в узком проломе задранные  вверх  розовые  грязноватые пятки и кусок ритмично  двигавшейся  мужской спины.  Остальное дорисовало воображение: в этой позе мужчина, упираясь руками в землю, широко раздвигал и  поднимал вверх ноги женщины, достигая тем самым наиболее глубокого проникновения.
 Что ж, всюду жизнь.  Ни на мгновение не замедлив шага, я миновал проем и поспешил было дальше по тропе, но  явственно услышал из-за стены сдавленное мужское  ругательство.  Занимаясь любовью,  если  это можно назвать так, люди могут произносить в экстазе слова ненормативной лексики, особенно если других в их словаре просто не существует. Но то, что мне довелось услышать, явно не было вызвано порывом страсти.
 Справедливо говорят, что человек сам находит свои неприятности. "Не обращаю внимания,  спокойно  иду  дальше,  - мысленно скомандовал я себе, - и вообще, по статистике большинство всех изнасилований провоцируется самими пострадавшими".
 Я не  считал себя законченной сволочью, но и чужие проблемы мне были не нужны.
 Неожиданно тропинка свернула в пролом. Я остановился у стены среди сплошных зарослей репейника.  Решая, как отсюда выбраться, услышал из-за стены тот же раздраженный голос:
 - Придушу, сука!
 Явно, это была не пустая угроза.  Продолжая, правда уже менее успешно, внушать себе,  что порядочная женщина  ни  за  что не позволила бы заманить себя в эти развалины,  я опустил рюкзак на землю.  Не глядя, достал за горлышко верхнюю из лежавших в нем бутылок. Осторожно двинулся назад.
 Заглянув в тот самый пролом, я убедился, что это и на  самом деле было изнасилование, причем явно несовершеннолетней. Мужиков, судя  по всему,  законченных бомжей, было двое. Один, приспустив штаны до колен, все с тем же звонким шлепаньем насиловал девчонку лет тринадцати-четырнадцати.  Ее сарафан был задран  почти  до  подмышек.  Второй удерживал жертву за руки и тряпкой затыкал ей рот.
 Девчонка отчаянно сопротивлялась и норовила укусить  его  за пальцы.  Ни тот,  ни другой меня не заметили.  Первое, что пришло  на ум, -  оттащить насильника за волосы.  Но в этом случае мне затем  пришлось  бы иметь  дело сразу с двумя. Дать для начала хорошего пинка в самое уязвимое место? Могла пострадать и девчонка.  Верное и,  по-моему, вполне справедливое решение пришло почти мгновенно.
 Кажется,  у  Бродского  где-то сказано, что человек есть, по сути, испытатель боли.  "Дай бог,  чтобы  этот отморозок,  лишившись надолго,  если не навсегда, одной из главных своих радостей, сделал  для  себя  правильные  философские выводы»,  - сгруппировавшись для прыжка, подумал я.
 В следующее мгновение, перемахнув через пролом, я бросился к насильнику, ухватил его за яйца, оторвал от девчонки и швырнул на кучу битых кирпичей.  Прежде мне не доводилось слышать,  как  ревут раненые звери. Теперь - знаю. В этом  хриплом  и   одновременно визгливом жутком звуке слились невыносимая боль, недоумение, беспомощность, отчаяние, и что-то еще, непередаваемое словами.
 Продолжая рычать, он начал извиваться и царапать ногтями щебенку. Глаза  его были мутны. Вряд ли он видел, кто причинил ему то, что было выше боли.
 Но это я отметил мельком. Мое внимание было приковано уже ко второму. Отпустив девчонку, тот мгновенно поднялся  на ноги и, сунув руку в карман, достал нож.  Последовал щелчок. Из  рукоятки выскочило стальное лезвие.
 Девчонка отодвинулась к стене и  расширившимися  глазами наблюдала за происходящим.  Находясь, вероятно, в шоке, она даже не одергивала сарафан, и все еще держала раскинутыми полусогнутые в коленях ноги.
 Противник был моложе меня лет на десять,  ниже, шире в плечах. Судя по тому,  как он держал выставленный вперед для устрашения нож, передо мной был настоящий уголовник.
 Я наискось  ударил  бутылкой  по стене  и мгновенно обрел весьма коварное средство защиты. Бомж сделал первый выпад. Я отпрыгнул. Его нож чиркнул по воздуху. Но при этом я оказался припертым к стене. Противник   злорадно ухмыльнулся, теперь уже не сомневаясь в победе. Он повторил удар,  энергичнее и решительней. И опять, к своему недоумению, безрезультатно. Хуже того.  Совершенно  неожиданно для  бомжа  я  оказался  сбоку от него.  Ничего не понимая, он вновь пошел на меня, угрожающе выставив нож.
 Говорят, урки в старые времена в совершенстве владели техникой   поединка  на бутылках  без донышка. Среди знатоков такое оружие считалось даже более опасным, чем финка.  Возможно. Однако в данном случае все решало не оружие, а реакция. Она же у этого подонка отсутствовала напрочь.  
 Разумеется, его следовало  проучить.  Вопрос только, в какой степени?
 Я был уверен,  что он еще не успел попользоваться девчонкой. Следовательно, его вина была  меньшей.
 Блокировав локтем левой руки его очередной выпад и мгновенно уведя руку с ножом в сторону, правой я наотмашь чиркнул острием стекла  по поясу его брюк.  Ремень разрезать не смог,  но кровь ему все же пустил.
 Бомж, начиная что-то понимать, удивленно глянул на меня. Только осознал,  очевидно, еще не все. Потому что в следующее мгновение,  буквально озверев, с ревом бросился вперед. Увернувшись от удара,  я оказался позади нападавшего. Два раза наискось резанул острием разбитой бутылки по ягодицам. Мужик вскрикнул от боли. Он, пусть с опозданием,  но  все же сообразил, что я с ним играю, как тореадор с быком.
 - Ты че?  - встав в оборонительную позу,  испуганно  спросил бомж.
 Не отвечая,  я пошел на него. Мужик начал отступать, едва не споткнулся и затем,  резко повернувшись, бросился прочь,  в заросли репейника и крапивы.
 Отбросив в  сторону ненужную больше склянку и мельком глянув на продолжавшего завывать и корчиться насильника,  я подошел к девчонке. Она  по-прежнему  сидела в той же неприличной позе, и тупо смотрела на кружившую над ее раздвинутыми   ногами  большую муху. Я выбросил руку вперед. Поймав муху в кулак, сразу же отшвырнул ее в сторону.  Девчонка, словно выйдя из оцепенения, удивленно  посмотрела на меня и,  подобрав оказавшийся ее трусиками кляп,  начала брезгливо обтирать тыльные стороны бедер. Мне стал,  наконец,  понятен тот странный окрас вопля насильника. Я стаскивал его в тот самый момент, когда он кончал.   Девчонке и  в  самом  деле вряд ли было больше четырнадцати. Детское личико контрастировало с вовсе не по-детски смотревшими глазами.
 Я вспомнил вдруг,  что мне было столько же, когда обыкновенная муха резко изменила мою жизнь. Как-то на уроке физкультуры я потешал  одноклассников тем,  что ловил мух на лету.  На это обратил внимание преподаватель,  в прошлом - известный спортсмен. Он сказал, что у меня удивительная реакция, и что я просто обязан заниматься боксом...
 Закончив свой туалет, девчонка отбросила трусики,  поднялась, оправила свой