Парад авторитетов

           Когда Пыжов пришёл к Летуновым, то ещё от двери через длинный коридор увидел, что в зале уже сидит Александр Затейников, крепколобый человек лет 42-х с курчавой шевелюрой и крупными навыкате глазами. Главным смыслом своей жизни этот человек считал, что в круге своего общения он должен всячески поддерживать мнение, что он, Затейников, крупнейший специалист по современной литературе. Вот и сейчас он, должно быть, занимался любимым делом — рассказывал что-то хозяевам, то и дело разражаясь сардоническим хохотом. Сначала раздавалось неразборчивое «бу-бу-бу», а потом уже и хохот, который всегда звучал неожиданно и как удар по наковальне.
           Татьяна Летунова проводила Пыжова в зал и тут же умчалась на кухню — к исходившим паром кастрюлям и сковородкам. В зале за богато убранным столом сидели два человека. Хозяин (он же по совместительству именинник) Анатолий Летунов и, собственно, Александр Затейников, о котором уже было сказано выше.
           Первым делом Пыжов пожал присутствующим руки, а затем преподнёс имениннику курительную деревянную трубку, сделанную им собственноручно. Он сделал её из бука, покрасил тёмной коричневой краской, покрыл лаком, отчего она приобрела сувенирный вид, пристроил короткий мундштук, выточенный из куска мамонтовой кости, который он привёз из поездки по северу ещё лет 15 назад, в широкую часть встроил для крепости узкое латунное кольцо, на котором было выгравировано «Анатолию от друзей». Можно было бы трубку инкрустировать и полудрагоценными камнями, но нынешнее финансовое положение не позволяло это Пыжову. Да и без того трубка произвела ошеломляющее впечатление.
           — Ну, удружил! — пробормотал Летунов с восхищением. — Вот это да! Вот это подарок! А дай я тебя поцелую!
           Целовать, впрочем, Пыжова он не стал, а лишь слегка приобнял, тряся товарища за плечи.
           — Ну удружил, так удружил! — всё повторял он. — Главное, что сделано это своими руками. Вот Сашок тоже мне своё подарил — брошюрку с критическими статьями. Ай, молодцы!.. Куда ж мне её поставить?
           Трубка была в комплекте с резной деревянной шкатулкой. Летунов уложил трубку на красную бархатную подушечку с углублением посередине и поставил шкатулку под стекло в сервант. Вид у хозяина был очень довольный. Того же о Затейникове сказать было нельзя. Приход Пыжова, должно быть, прервал поток его сознания, и он теперь с нетерпением ожидал, когда поздравления закончатся, чтобы его, поток сознания, возобновить. Наконец присутствующие снова расселись вокруг стола.
           — Вот ты говоришь, Алексей Иванов, — сказал Затейников, обращаясь к хозяину. — Но давай скажем честно.
           — Давай, — согласился Летунов.
           — Без дураков.
           — Без дураков.
           — Даже по советским меркам Иванов, знаешь, кто?
           — Графоман? — предположил Летунов, посмеиваясь.
           — Ну зачем же так! Просто средний писатель. И это по советским меркам, где возвышаются такие столпы отечественной литературы, как Шолохов, Горький, Каверин, Виталий Закруткин. А что уж там говорить о веке девятнадцатом. Ведь не поставишь же его на одну ступеньку с Толстым, Достоевским?
           — Не поставишь...
           — Саня, а ты читал Алексея Иванова? — спросил тут Пыжов.
           — Я-то нет, — сказал Затейников, нимало не смутившись. — А вот жена моя читала. И потом, — оживился он, — я же кино по его книжке смотрел. Забыл только, как называется. — Он сморщил мучительно лоб. — Вот память, а! В голове-то крутится. Про путешественников что-то такое...
           — Географ глобус пропил, — подсказал Летунов.
           — Точно! — обрадовался Затейников. — Ведь это же чёрт знает что! Такое падение нравов. Впрочем, это сейчас повсеместно. Вот взять хотя бы Прилепина...
           Затейников рассмеялся. В этот раз смех у него был аккуратным, академическим, будто специалист по литературе, напуганный недавним вопросом Пыжова, стремился войти в более подобающий интеллигентный образ.
           — А давай выпьем, — предложил хозяин.
           — Давай, — легко согласился Затейников.
           Они выпили, после чего специалист по литературе продолжил:
           — Вот взять, к примеру, всё того же Прилепина, — повторил он. — Некоторые его уже в классики определили, прочат в школьную программу включить, а за что, собственно? За какие, такие заслуги? Что такого выдающегося этот индивид сделал в нашей отечественной литературе? Да, ему вручают какие-то там награды, но извините — призы сейчас вручают и так кому угодно. И что — это свидетельство гениальности? Нет, друзья. Проза у него ещё сырая, неотработанная, я бы сказал, подростковая. Вот вы читали его «Обитель»?
           Пыжов хотел сказать, что да — читал, но Затейников свой вопрос, по всей видимости, задавал риторически, не нуждаясь в чьих-либо ответах — ни Пыжова, ни Летунова. Все ответы уже давно были записаны на дискете, встроенной ему в мозг ещё при рождении, и потому, не дожидаясь ответов товарищей, он продолжал:
           — Ведь это же уму не постижимо. Такая непростительная неряшливость стиля. А самое главное, веры в написанное нет. Вот читаешь — вроде бы всё грамотно, убедительно, ошибок стилистических нет, но и веры в прочитанное тоже нет. Понимаете? Так и хочется, подобно Станиславскому, воскликнуть «Не верю!» А почему? — спросил вдруг Затейников, грозно хмуря брови и глядя то на одного, то на другого, и опять, не дожидаясь ответов, сам же сказал: — А потому, чтобы о правде писать, надо самому эту правду прожить. Одно дело о Гулаге книжку прочитать, а другое самому лямку тюремную из года в год тянуть.
           И Затейников, уже ничего не опасаясь после такой убийственной речи, снова разразился давешним сардоническим хохотом.
           В коридоре между тем тренькнул звонок. Через минуту в зале появился ещё один гость — полный, среднего роста мужчина с тёмными оливковыми глазами, весь потный, но душистый от какой-то одеколоновой мути. Это был Максим Шепельницын — как помнил Пыжов, большой специалист по современной музыке. Он по очереди пожал всем присутствующим руки своей потной пухлой ладонью и уселся на придвинутый к столу диванчик, игнорируя стулья, — ни один стул, даже самый большой, не вместил бы его седалища. Хозяин налил ему штрафную, и общение вступило в новую фазу. Суть его теперь заключалась в том, что оба специалиста то и дело с разной степенью успеха перетягивали разговор то в литературную, то в музыкальную стороны. Причём критический подход у обоих специалистов был примерно одинаковый, различавшийся лишь в терминологии, но не по существу. Если у одного фраза звучала примерно так «Таких талантов, как Толстой, в нынешнее время уже не найти», то у другого она выглядела следующим образом «Таких талантов, как Моцарт, в нынешнее время уже не найти». И оба при этом либо вздыхали одинаково, либо разражались одинаковым сардоническим хохотом. Что удивительно, не отличаясь в суждениях по сути, являясь по внутренней своей природе абсолютными близнецами, они люто друг друга ненавидели — всеми фибрами своих утончённых душ, каждый втайне считая другого бездарностью и пошляком.
           Зал между тем заполнялся прочими гостями. Большей частью это были такие же, как Затейников и Шепельницын, специалисты в различных областях человеческого знания и искусства — художники, поэты (этих Пыжов боялся больше всего: в первую очередь, из-за того, что в них напрочь отсутствовало всякое чувство юмора, а во вторую, из-за того, что они напрочь не воспринимали любую критику, даже самую благожелательную), среди прочих пришёл один дедушка — как шепнул на ухо Пыжову хозяин, большой специалист по космическому эфиру и торсионным полям. Была там и какая-то молодая девица, дочка одного из гостей, по лицу которой, простодушному и весёлому, можно было предположить, что она ещё не выбрала себе поля для профессиональной деятельности. Пыжов было обрадовался, но, к сожалению, её посадили не рядом с ним, а на другом конце стола. Рядом же с ним посадили какого-то унылого дядьку с длинными обвисшими усами, который чем-то напоминал рыцаря дон Кихота. Пыжов снова обрадовался, но, как вскоре выяснилось, напрасно. Это был какой-то отдалённый родственник Анатолия Летунова, приехавший накануне из деревни Верхние Зипуны в город за каким-то агротехническим оборудованием. Этот дальний родственник оказался большим специалистом по грибам. За последующие полчаса Пыжов столько полезного узнал про лисичек, рыжиков и опят, сколько не знал за всю свою предыдущую жизнь.
           — И это разве грибы? — то и дело с обидой в голосе вопрошал у него унылый родственник, поддевая из тарелки дольку тушёного шампиньона. — Вот у нас на Рязанщине маслята размером с сапог...
           В середине застолья, сделав вид, будто собрался покурить, Пыжов тихонько выбрался из-за стола. В коридоре он, стараясь не привлекать внимания, стал одеваться, тут его застукала Татьяна, выбежавшая в кухню за очередным блюдом.
           — Ваня! — всплеснула она руками. — А ты куда?
           — Да вот, вспомнил, дела у меня ещё.
           — Вот ещё, никуда я тебя не пущу. Только начали ведь. — Она побежала в зал, на ходу выкрикивая: — Толя, Толя, куда ж ты смотришь. Разве не видишь, что у тебя гости разбегаются?!
           — Как это разбегаются?! — раздалось там.
           — Да сам посмотри. Ваня уже ботинки надевает.
           В коридор выбежал Анатолий.
           — Ваня, я не понял, — сказал он, разводя словно бы в недоумении руки. — Ты что, оставляешь меня?
           — Прости, друг, — дела.
           — Не пущу, — заявил Анатолий решительно. Был он уже изрядно навеселе, и потому спорить с ним было бесполезно. — Вот не пущу, и всё. Имею право. Ведь я сегодня кто? Именинник? Или нет?
           — Именинник, — подтвердил Пыжов со вздохом.
           — Стало быть, главный человек на сегодняшний день. И потому ты должен меня слушаться. Идём быстро за стол.
           — Толик, ну что мне там? Я же ни с одним гостем общего языка не имею.
           — Да на что тебе общий язык. Ты, главное, на водочку налегай. Всё и приложится. А хочешь, я к тебе Ларочку подсажу?
           Летунов хитро подмигнул, и Пыжов понял, что Ларочка — это та самая девица, что ещё не выбрала себе критического поприща. Он было заколебался, но тут Летунов сам же всё и испортил.
           — Да и гости ещё не все собрались, — сказал он. — Вот Витька Коршунов ещё должен подойти. Опаздывает как всегда...
           Насколько Пыжов помнил, Витька Коршунов был большим специалистом по урологическим заболеваниям. Кроме того, он неплохо разбирался и в проктологии. Профессия у него, правда, не имела отношения к медицине — даже самого отдалённого, он был кладовщиком на каком-то складе. Но на беду друзей он однажды удостоился в областной больнице операции по удалению геморроидальных шишечек и с той поры не без основания полагал, что знает теперь о проктологии всё.
           Глаза у Пыжова выпучились от ужаса. Ему уже приходилось соприкасаться с рассказами Коршунова. Он схватил шарф, шапку, пальто и кинулся в дверь.
           — Ваня! — понеслось ему вслед изумлённое, но Пыжова уже было не остановить.
           Он ссыпался по ступенькам вниз, на ходу отыскивая в пальто рукава, в дверях столкнулся с каким-то мужиком, узнал в нём Коршунова,