Смерти вопреки

должна для вас за это сделать… что-то?

Она поднесла руки к груди, такие хрупкие, тонкие, любимые, и стала сдвигать одеяло вниз, крепко сжав губы и не отводя взгляд. От этого жеста стало еще больнее.

— Остановитесь, — сказал Луиджи, — Вы ничего не должны и так же свободны, как и ваш адмирал. Когда корабль прибудет в безопасное место, вы сможете уйти вместе с ней.

Поликсена прикрыла глаза. Руки упали на одеяло, разговор сильно утомил ее. Джильди быстро поднес стакан с водой к ее губам, и девушка сделала небольшой глоток.

— Отдыхайте, — сказал Луиджи, — И не волнуйтесь ни о чем. Здесь вам ничего не грозит.

Поликсена не ответила и больше не открыла глаз. Луиджи поднялся и вышел из каюты, подошел к борту. Ветер с мелкими капельками соленых брызг приятно обдул его лицо. В горле стоял ком. На что он рассчитывал? Что скажет «люблю», и Поликсена тут же кинется к нему на шею? С другими, может, так бы и было, но «пантерки» — гордые, и привыкли к независимости. Она не может полюбить врага, разбившего их флот, не может полюбить, когда ее товарки томятся в тюрьме, даже если адмирал спасена. Все правильно… Он враг, и она была готова к тому, что он ею воспользуется, дала это понять. Он враг, какая тут может быть любовь?

«Рано сдаетесь, Джильди», — в голове прозвучал голос Ворона, словно Чужого-искусителя . Луиджи стиснул зубы. В конце концов, даже у отца все получилось с Гастаки, неужели у него не получится? Нельзя быть трусом!

Несколько дней «Морская пантера» мерно шла вперед, рассекая невысокие волны. На капитанском мостике обычно стоял Фоккио, подменяла его Зоя — он объяснил ей, куда они плывут. «Три капитана на одном судне, и один из них — дама», — улыбался отец. Луиджи тоже изображал улыбку в ответ, но ему было не до веселья. Поликсена… она дала понять, что не любит его, и теперь он не знал, как к ней подступиться. Девушка почти все время пребывала в сознании. Сантарино говорил, что раны на ногах хорошо затягиваются, скоро все зарубцуется, но вот неровно сросшиеся кости вряд ли позволят ходить. Луиджи и сам помнил, как Алва доставал белесые осколки из кровавого месива. Хорошо, что Поликсена выжила… Вот только теперь он не может к ней подойти. Сидеть рядом с ее постелью по ночам так, как раньше, уже не было возможности. Поликсена была слаба, она много спала, восстанавливая силы, но в любой момент могла проснуться и поднять на него свой недоуменный и строгий взгляд. Луиджи не хотел тревожить девушку своим присутствием, так что он лишь иногда, тайком заглядывал в каюту, любовался ею спящей, и уходил.

Отец ни во что не вмешивался, наслаждался своим романом с Гастаки, и та, кажется, тоже была всем довольна. Луиджи даже немного злился на них, но осаждал себя — еще не хватало завидовать отцу в том, что ему удалось завоевать пантерскую дожиху, а у него, Луиджи, ничего с Поликсеной не получается.

Между тем впереди показалась суша. Небольшая уютная бухта, скрытая от посторонних глаз. Берег был довольно обрывистым, но дорожка по нему вела удобная, позволяющая поднять Поликсену на носилках, а наверху их ждал подготовленный прислугой к отдыху дом. Луиджи никогда не бывал здесь раньше, а отец, очевидно, возил сюда своих женщин.

Поликсену устроили в уютной спальне на первом этаже, комната рядом была для Луиджи, а отец с Зоей заняли верхний этаж. Пока они плыли на корабле, капитанша заходила к Поликсене в каюту каждый день, и не по одному разу. Здесь, на берегу, Гастаки тоже не забывала своего раненого адъютанта. Луиджи, конечно же, никогда специально не подслушивал, но через несколько дней проведенных в этом доме, он услышал их разговор случайно. Зоя неплотно прикрыла дверь комнаты Поликсены и говорила очень громко, раздраженно, почти срываясь на крик. Девушка также отвечала ей на повышенных тонах. Луиджи понимал, что ему нужно уйти в другую часть дома или на улицу, что слушать их ссору нехорошо, но все равно оставался — ничего не мог с собой поделать.

— Да, я вернусь с ним в Фельп и там останусь! — кричала Зоя, — Потому что он благородный человек и доказал, что мужчина тоже может быть орлом, а не свиньей! Другие на это были не способны, а он способен! Он меня любит, понимаешь? Любит! Как никто и никогда… И свободы это у меня не отнимет. Он отдал мне «Пантеру», но на ней мы будем плавать вместе!

— Но ведь он враг! — тоненько вскрикнула Поликсена, — Он вернется на свой флот и станет дальше топить корабли Бордона! Он и его сын. А мы будем просто смотреть на это? Вы, мой адмирал…

— Адмирал? — перебила ее Зоя, — Адмирал? — она расхохоталась, правда, смех вышел горьким. — Да какой я теперь, к кошкам, адмирал? Когда свои от меня отказались, все, даже родной брат, не говоря уж о командовании, этих жалких носителях штанов! Никто в Бордоне не захотел ни обменять, ни выкупить нас, забыли, отмахнулись, как от досадного недоразумения. Половина экипажа томится в тюрьме, и там и сгниет, а у этих сволочей ничего не шевельнется даже. И я должна продолжать сражаться и защищать их после этого? Пусть поцелуют акулу в задницу!

— Это предательство, мой… капитан, — голос Поликсены дрогнул, — Предательство. Бордон — наша родина.

— Родина, — устало вздохнула Гастаки, — Родина отымела тебя во все дыры, девочка, и вышвырнула за борт. Посмотри правде в глаза, ты ей больше не нужна. И я тоже. Все остальное — это только красивые слова, которые ничего не значат.

Зоя открыла дверь и вышла. Бросив на Луиджи тяжелый взгляд, она двинулась на улицу. Он сделал шаг в сторону комнаты Поликсены, хотелось войти к ней, встать на колено у ее кровати, утешить. Девушка лежала, глядя на стену и кусая губы, но увидев Луиджи в проеме, посмотрела на него таким испепеляющим взглядом огромных черных глаз, в которых читалась и невыразимая мука, что он понял — лучше уйти.

Может быть, ему стоило проявлять больше настойчивости в эти дни, но Луиджи не хотелось, чтобы Поликсена слишком остро чувствовала свое зависимое положение. После разговора с Зоей ей, видимо, нужно было побыть одной.

Ночью Луиджи вернулся к ней в комнату, заглянул в полутьме, прикрывая рукой огонек свечи. Окно было приоткрыто, свежий ночной воздух входил вовнутрь вместе с серебристым светом яркой сегодня луны. Поликсена спала, освещенная им. Луиджи замер, глядя на возлюбленную. Болезнь, худоба, бледность — все это словно делало ее еще прекраснее, трогательнее, добавляло желания обнять и прижать к себе хрупкого оленёнка, но он не смел. Девушка пошевелилась во сне, ее ресницы дрогнули, и Луиджи поспешил уйти.

В своей комнате он долго лежал без сна , глядя в потолок. Наверху храпела Гастаки, ей вторил отец. Даже храпели они вдвоем как-то счастливо! Луиджи уже в который раз подавил свою досаду и постепенно уснул.

Проснулся он посреди ночи внезапно. Свеча догорела, свет луны падал на подушку и его лицо. Луиджи протер глаза. В доме было тихо, но отчего-то ему стало тревожно. Он встал и оделся, а потом снова пошел к Поликсене. Девушки в постели не оказалось, окно было распахнуто настежь. Луиджи кинулся к подоконнику, перегнулся через него. Первый этаж был совсем низким, значит, Поликсена выскользнула в окно и сумела уползти? Или ее похитили, пока они все спали… Луиджи быстро спрыгнул вниз. Следы на клумбах скорее говорили о первом. Поликсена ползла, вряд ли похитители стали бы тащить ее по земле.

Луиджи пошел по следам. Домик находился недалеко от дорожки, ведущей к морю, которая начиналась на краю обрыва, и там и была Поликсена. Ее рубашка белым пятном светилась в полутьме. Девушка полулежала на краю обрыва, держась руками за землю, смотрела вниз и плакала. Ее плач был громким и отчаянным. В нем выплескивалось все напряжение последних дней, вся боль, физическая и душевная, все, что она пережила и переживала.

— Поликсена, — проговорил Луиджи, — Поликсена… Бедная моя, несчастная Поликсена!

Он кинулся к ней, чтобы утешить, но девушка выставила вперед измазанную землей руку.

— Не подходите, — всхлипнула она, — Не подходите! Я сейчас прыгну, мне незачем больше жить!

— Не надо, — Луиджи похолодел, — Не надо, прошу вас! Я сделаю все, что вы захотите, все, что скажете, только заклинаю вас, не надо!

— Уйдите, — снова всхлипнула Поликсена, — Я не нужна своему адмиралу… Я не нужна своей стране… Я хочу умереть!

Она рывком подтянула свое тело к самому краю, еще чуть-чуть, и… Луиджи, не помня себя, ринулся вперед и подхватил ее на руки. Девушка забилась, закричала.

— Пустите, пустите меня! У вас нет прав на меня, моя жизнь вам не принадлежит, не смейте меня удерживать!

Она била его по плечам, кусалась и царапалась, словно дикая кошка. В голове Луиджи метнулось воспоминание о словах Рокэ о том, что Поликсену еще предстоит удержать на обрыве, но кто мог предположить, что это будет так буквально?! Он стоял на ногах твердо, держа ее, как привык стоять на палубе во время шторма и качки, а на боль от укусов и царапин отвечал утешительными словами и ласками. Поликсена поняла, наконец, что он гораздо сильнее и не отпустит ее, как бы она ни сопротивлялась, и перестала биться, лишь снова тихо расплакалась.

— Вы ничего не сможете сделать, ничего, — проговорила она, обвиснув на его руках, — Я все равно не буду жить… не этим способом, так другим. Вы меня не удержите на этом свете против моей воли.

«Она права», — подумал про себя Луиджи. Человек, наметивший самоубийство, все равно рано или поздно совершит его, как ни старайся уберечь.

— Тогда я умру вместе с вами, — сказал он, еще крепче прижимая Поликсену к себе и шагая к обрыву, — Я люблю вас и жить без вас не стану.

Прежде, чем девушка успела возразить, Луиджи прыгнул вперед вместе с ней на руках. Обрыв был не очень высок, но полет вниз показался ему долгим. Глаза невольно зажмурились, сердце колотилось бешено, рядом также стучало сердечко Поликсены, а потом морская вода обхватила в обжигающе-прохладные объятия.
Им повезло, они упали не на камни, а в волны. Сначала глубоко ушли вниз, но прыжок не оглушил Луиджи, и в этом повезло вдвойне. Он привычно двинул ногами в воде, резко, всем телом устремляясь вверх, чтобы выплыть, и поднял Поликсене голову, поддерживая ее, когда они оказались на поверхности. Она схватила ртом воздух, закашлялась и открыла глаза.

— У нас еще есть возможность утонуть, если желаете, — сказал Луиджи, обнимая ее под водой.

Поликсена смотрела на него широко распахнутыми глазами несколько мгновений, а потом вдруг обняла за шею и горячо поцеловала в губы.

— Вы… вы были готовы ради меня умереть, — сказала она, отдышавшись.

— Я и сейчас готов, — ответил он. — И всегда буду готов умереть ради вас.

Она поцеловала его снова. Луиджи ласкал ее губы, не веря своему счастью. Поликсену начала бить дрожь, ее дыхание становилось судорожным, и он понимал, что это не совсем от холода.

— Вы правда любите меня, — проговорила она, снова оторвавшись от его губ.

— Да, — подтвердил он, — Очень люблю и мечтаю о том, чтобы вы были со мной.

— Я знаю, — сказала Поликсена, — Я видела, как вы сидите у моей кровати по ночам, держите за руку, смотрите на меня, только вида не подавала. Видела, как вы заботливы и великодушны. Сколько вы сделали для меня… Я в вас тоже влюбилась за эти дни, — призналась она. —