Сессия. Отрывок 9(б) из романа "Одинокая звезда"

Экзамен по высшей математике в этом вузе традиционно был устным. Ольга всегда считала, что это неправильно. Ведь главное, что требуется от студента — это умение решать задачи, думать. Если он умеет применять  теоретические знания на практике, то ему можно простить неудачную формулировку теоремы. Ведь не методистов, в конце концов, они готовят, а инженеров. Конечно, грамотно излагать свои мысли инженер тоже должен уметь. Но ведь есть гуманитарные предметы — вот пусть там и упражняются в разговорной речи.
Однако она понимала, что в этом году поломать сложившуюся систему не удастся. Значит, надо постараться свести к минимуму ее издержки.
— Хочу сообщить вам свои требования к проведению экзамена, — начала она на заседании кафедры, посвященном предстоящей сессии, — и буду просить всех неукоснительно их соблюдать. В аудиториях, где будут проходить экзамены, оставить только по пять столов. И отдельно — стол для экзаменаторов. Я не оговорилась — экзамен будут принимать у одного студента двое экзаменаторов: доцент и ассистент, имеющий ученую степень. Тем самым мы исключим субъективизм при выставлении оценок и заодно дадим возможность ассистентам сделать очередной шаг в подготовке к будущей должности. Ведь не век же им оставаться ассистентами — когда-нибудь и они станут доцентами. Вот пусть и учатся.
Одновременно в аудитории будут готовиться к ответу пять студентов, не более. По одному за столом. Постарайтесь исключить саму возможность списывания. Если студент отвечает на теоретический вопрос, но не может решить ни одной из пяти задач, ставьте двойку без разговоров. Значит, теорию он или зазубрил, или списал.
Во всех конфликтных ситуациях зовите меня. Втроем мы справимся с любой проблемой.
У кого есть вопросы, предложения, замечания?
Ассистент Миша Сенечкин спросил, какие таблицы можно оставить на стенах.
— Никакие, — ответила Ольга. — Все эти таблицы — прямые подсказки. Студент должен держать в голове, чему равен тангенс тридцати градусов и как взять производную от степенной функции. Ассистенты хорошо погоняли их по формулам. Должны справиться. Но если студенты по-прежнему будут надеяться не на собственные головы, а на подсказку, готовиться перестанут. Придется действовать жестко. При малейшей попытке достать шпаргалку, списать и тому подобное требую немедленно удалять студента с экзамена.
Да, круто, понимаю. Но у нас нет выхода. Иначе ситуацию не переломить.
Кафедра молчала. Правда, молчание это было разным. Ассистенты в душе тихо радовались возможности поквитаться с самыми вредными доцентами типа Щадринского и Тихоновой. Те их постоянно попрекали плохими знаниями студентов, а сами палец о палец не ударяли, чтобы хоть как-то помочь. Да и студенты вечно жаловались, что не понимают их лекции.
Некоторые доценты злились, догадываясь, что ассистентами у них будут не те, с кем они "дружат", а совсем наоборот. И значит, поставить нужным людям желаемые баллы вряд ли удастся. Ну, за что им такое наказание?
Чтобы исключить малейшую возможность сговора, Ольга сама наметила, кто с кем будет принимать экзамен. К Паршикову она посадила Мишу Сенечкина, постепенно становившегося ее правой рукой. Этот парень был всего на два года моложе ее. Все Ольгины начинания он безоговорочно поддерживал.
До прихода Ольги на кафедру Сенечкину постоянно доставалось от дружной тройки доцентов во главе с заведующим за излишнюю инициативу и неуемное стремление вывести все темные дела на чистую воду. Если бы они могли, Миша давно вылетел бы с кафедры. Но к нему  трудно было придраться, и кроме того, он практически один на кафедре занимался наукой. Как бы Паршиков отчитывался по науке, если бы не Сенечкин? Поэтому его терпели. Но шпыняли за малейшую провинность.
За Мишу горой стояли его друзья — тоже ассистенты Коротков Денис и Забродина Галина. Вся эта тройка, почти одновременно защитившись, пришла на кафедру, когда был увеличен прием студентов и появились дополнительные ставки. Не будь их взаимной поддержки, каждого в отдельности доценты спокойно заклевали бы. Но стоило Паршикову или Щадринскому напасть на любого из них с придирками, часто вздорными, связанными с желанием показать, кто на кафедре хозяин, как остальные дружно открывали рты, отбивая все наскоки. И потому Ольга направила Забродину к Щадринскому, а Короткова — к Тихоновой. Зная об их взаимоотношениях, она не сомневалась, что ребята никаких злоупотреблений не допустят или, по крайней мере, сведут их к минимуму.
— Жуткое дело недотраханная баба, — сетовал Гарик Лисянский, подвозя домой Паршикова и Тихонову. — Ей тридцать лет, мужика нет, энергию девать некуда, вот она и изгаляется. Как ее угомонить, не представляю.
— А ты чего тянешь? Тебе же было поручено ею заняться, — напустился на него Паршиков.
— Я пытался. Домой ее подвозил, на чай напрашивался. Учеников своих предлагал — думал, клюнет. Сказала, чтобы больше с подобным к ней не обращался. А чаю предложила дома попить. С женой.
— Значит, она сидела в твоей машине, и ты не знал, что делать? Вот болван! Руки у тебя для чего? Забыл, как их пускают в ход?
— Ага! Чтоб по морде получить, когда я за рулем. Нет уж, спасибо! Сам пробуй.
— Мальчики, вы зря спорите, — вмешалась Тихонова, — ее хоть недотрахай, хоть перетрахай, она останется такой, какая есть. Просто, я знаю ее питерского шефа, а она его любимая  ученица. Борис Воронов — музейная редкость, даром что еврей. С ним никакой каши не сваришь и с этой его тоже. Лучше и не пытаться.
— А ты откуда его знаешь?
— Да когда-то у него на факультете повышения  квалификации училась. Пахать приходилось еще так! Не то, что теперь, ФПК — отдых на полгода. Помню, я так радовалась, что в Ленинграде поживу. Думала, по музеям похожу, погуляю. Погуляла, как же! Из-за стола не вылезала. Нет, братцы, тут надо что-то придумывать радикальное. А что — ума не приложу.
— Конечно, с его зарплатой и связями можно быть музейной редкостью. Пожил бы он здесь, да на доцентскую ставку — живо закряхтел бы. Слава богу, что я от вас сваливаю, — порадовался Паршиков, — резвитесь теперь без меня. Вот сессию пережить бы, и привет! Мне главное, чтобы мои бывшие ученички не пролетели. Вы же знаете, чьи они детки. Не дай бог пары получат — мне тогда головы не сносить.
— А что, ты уже и место нашел?
— Да вы же знаете: у меня брат двоюродный в торговом институте профсоюзом заведует. Обещал доцентскую должность. Там такая лафа, скажу я вам. Озолотиться можно. Одни мафиозные сынки учатся да дочки. Все в коже и золоте. С нашими никакого сравнения.
— Саша,  ты же нас, друзей своих, не забывай. Как войдешь в силу,  к себе забери. Здесь же теперь не заработаешь.
— Так это когда будет. Кто же мне кафедру там даст. Там такие зубры сидят — не сдвинешь. Конечно, если в силу войду — само собой. Я добро не забываю.
Когда они уехали, Ольга пригласила Сенечкина, Забродину и Короткова к себе.
— Ребята, на вас вся надежда, — сказала она. — Не дайте этой компании провернуть свои делишки. Внимательнейшим образом выслушивайте все ответы. Не отлучайтесь ни на минуту. Надо выйти — останавливайте опрос. Чтобы без вас никто из них оценки не ставил. Сразу предупредите, и чуть что — ко мне. Загремят их протеже — сами захотят уйти. А вам доцентские места освободятся. Мне все равно с ними не сработаться, вы же видите. Главное, выяснить, кто их любимчики, не прозевать.
— Да мы всех их знаем наперечет, — засмеялся Сенечкин. — Мы же в их потоках практику вели. Как понаставим пар в аттестацию — сразу прибегают. Этому надо повысить, этой надо исправить, этот — да вы знаете, чей он!
— Ну и что, ставили?
— А как же! Если Паршиков — заведующий, попробуй не поставить. Да ему нашего согласия и не надо было, он же заведующий − сам мог ставить кому хотел и что хотел. Ему они все и пересдавали в обход нас. Эх, да что теперь вспоминать.
— Тем более, если их знаете. Не пропустите никого. При любой спорной оценке зовите меня немедленно. Мы этому разгулу блата рога обломаем. Меня Лисянский запугивал: мол, на кого руку поднимаю! Что ж, посмотрим, на кого.
— Нет, Ольга Дмитриевна, — посерьезнел Миша, — здесь все не так просто. У нас учатся кое-какие детки очень высокопоставленных родителей. Для них и сам ректор — прыщик на ровном месте, а уж вы вообще мелочь. Здесь надо действовать осторожно. Лучше бы вам с Леонидом Александровичем посоветоваться. Он в курсе, кто есть кто и как надо поступить в каждом конкретном случае.
— Так что, к ним особые требования предъявлять? В моем понимании, это и есть разврат.
— Нет, просто, вам нужны информация и совет. Можно, пока еще есть время, собрать всю эту братию и дать им персонально несколько консультаций. Заставить их выучить хотя бы основные вопросы. В нашем присутствии. Может, на экзамене они хоть что-то ответят. Дать им возможность сохранить лицо и обойтись минимальными потерями.
— А как же быть с этой троицей? Мы же тогда от них не избавимся.
— Но мы всех блатных и не вытащим. У них же их по два десятка — у каждого. Поговорите с ректором, Ольга Дмитриевна, — все равно вы в него упретесь. Кое-кто из блатных шел через него.
— Как-то мне все это не нравится.
— Кому же это нравится? Но это жизнь, Ольга Дмитриевна, от нее никуда не денешься. Посидим с ними, позанимаемся — как-нибудь выкрутимся.
Выслушав Ольгу, ректор помрачнел. Он долго смотрел в окно, потом решительно обернулся к ней:
— Да, Ольга Дмитриевна, человек шесть есть таких, которых трогать нежелательно. Но если ничего не будут знать, ставьте неуд.
— Может, с ними персонально позаниматься?
— А как это будет выглядеть? Нет, занимайтесь со всеми одинаково. Посмотрим.
— Леонид Александрович, назовите хотя бы их фамилии. Я сама прослежу, как они будут отвечать.
— Нет, Ольга Дмитриевна. Пусть сами сдают. Посмотрим. Получат двойки, тогда подумаем. Еще будут пересдачи, консультации. Отчислить их, конечно, не дадут.
— Что, так плохо?
— К сожалению, не все от меня зависит. Помню, я как-то прочел в "Пионерской правде", что сына Рокфеллера отчислили за неуспеваемость из какого-то там колледжа. В том смысле, что вот какие плохие дети бывают у богачей. А я, знаете, о чем подумал? У нас бы этому сыну на блюдечке с голубой каемочкой − этот самый диплом. И еще бы спросили, куда доставить. Эх, лучше б не писали о таком.
— Ну, не знаю, я бы не доставила.
— Так вы же до поры до времени под крылышком у Воронова сидели. Вот вас грязь и не касалась. А здесь другие условия. Ничего, Оленька, — так он вас, кажется, называл? — ничего, справимся. Не расстраивайтесь. Работайте пока спокойно.
Перед своим первым экзаменом Ольга волновалась, наверно, не меньше студентов. На заседании кафедры было решено ставить хорошую оценку, если студент выполняет не менее четырех из пяти заданий билета. Если не решает ничего, ставить "неуд". Отличная оценка должна быть действительно отличной — ее получает студент, ответивший на все вопросы. В остальных случаях — "удочку". Решение всех заданий непременно  должно быть отражено на бумаге. Обо всем этом студентов предупредили заранее.
Узнав, что ничего страшного их не ожидает, никто валить не собирается, студенты воспряли духом. В своих группах Ольга