исправить это упущение.
Ещё он со своими боевыми товарищами развлекался спиритическими сеансами. Вызывали духов различных деятелей науки и искусства.
Там же в дневнике были воспоминания о Родине, об оставшихся там близких, о невесте, и надежда скоро с ними увидеться:
«Я желал бы, чтобы Бог сделал возможным моё возвращение (вместе со всеми) в Польшу, чтобы я мог получить второе высшее образование (историческое), жениться на Анне, осуществить с нею свои намерения в отношении детей, о которых я не раз мечтал…. Ещё я желал бы изучить испанский и греческий языки… Боже, прошу тебя, чтобы мои родители также смогли продолжить свою жизнь в соответствии со своими самыми прекрасными намерениями».
Увы, его молитва не была услышана. Последняя запись была сделана им через три дня, накануне расстрела:
«На рассвете день начался необычно. Вывезли тюремной машиной с камерами, привезли в лес, провели тщательный обыск. Отобрали часы, на которых было время 6:30 (8:30), ремень, рубли и перочинный ножик».
А через полчаса автор дневника был уже мёртв.
Я чувствовала себя разочарованной – как ребёнок, который читает сказку, где в конце Кощей съедает Ивана-царевича. Вроде умом понимала, что не вернётся Рудницкий в Польшу – убьют его, но нет-нет да промелькнёт надежда: ну а вдруг? Как в анекдоте про блондинок – смотрела этот фильм и раньше, но не думала, что Джонни прыгнет с моста и в этот раз. Было бы смешно, если б не было так грустно!
***
На следующий день я забрала у бабушки Дашутку, а ещё через три дня вернулся из командировки Вадик. Каждодневная суета и заботы снова заполнили мою жизнь, не оставляя ни места, ни времени для скуки. Даже с Лизой переписываться подчас было некогда – приходилось выкраивать минуту-другую. Впрочем, она тоже, окунувшись в свои будничные заботы, писала не так часть.
Конечно, я бы и не вспомнила про расстрелянного в Катыни офицера, если бы моя бывшая одноклассница снова о нём не заговорила. В сообщении, которое я получила месяца через три, Лиза писала о своей поездке в Ярцево к родным.
«На третий день решила съездить на тот пустырь, где меня чуть не изнасиловали. Распечатала Ибсена, которого Рудницкий так хотел почитать. Конечно, страшно было появляться там, где я пережила такое. Думала: вдруг опять какие-то гопники пристанут? Да и покойников как-то побаиваюсь. Даже пана Рудницкого, хотя его-то за что? Вроде ж и разговаривала с ним. Понятно, если бы он хотел меня обидеть, сделал бы это ещё тогда. Но всё равно как-то боязно. К тому же, я совсем не знаю его боевых товарищей. Насколько они любители вставать из могил и прогуливаться по окрестностям? Среди них наверняка есть и менее благородные. Кто знает, что у них на уме, у этих расстрелянных поляков?
Но в конце концов, решила: всё-таки пойду. А то не случится ли так, что потом буду всю жизнь жалеть? Тем более, если пан Рудницкий вступился за незнакомую девицу, которая его не знала и знать не хотела, то наверное же не даст в обиду, когда она придёт его навестить.
В общем, доезжаю я с этой распечаткой сначала на автобусе, потом ещё пешком пилю. Родным, понятное дело, ничего не сказала – не поймут. И чем больше приближаюсь к тому месту, тем страшнее становится. Мороз по кожи, ноги как ватные. Почему только мы так хорошо помним те места, которые забыть бы, как ужасный сон? В общем, удовольствие было ещё то! А в голову то и дело приходила мысль: какого лешего я сюда притащилась? Как будто бы своих проблем мало!
Да вокруг ещё тишина такая – даже ветерок не дунет. Как будто всё заснуло. Каюсь, я как-то не подумала, что Рудницкий днём тоже может спать, пока я тут, как дура, буду сама себе читать его «Врага». Но не уходить же, раз приехала. Думаю: попробую хотя бы его позвать.
Так я, собственно, и сделала – встала посреди поляны, крикнула:
- Здравствуйте, пан Рудницкий! Я пришла к Вам – читать пьесу Ибсена. Вы меня слышите?
Правда, тотчас же пожалела, что задала этот вопрос. Хотелось, конечно, знать, что не зря тащилась за много километров. Но с другой стороны, если пан Рудницкий ответит: «Да, слышу» или, ещё хуже, покажется… Тогда я или убегу прочь, или грохнусь в обморок. А в худшем случае, стану ещё одной жертвой Катыни, о которой не напишут ни в тетрадке, ни в учебнике. Кому интересна барышня, умершая от страха?
Рудницкий, видимо, понял мою мысль. Ветер вдруг как подует! И так же неожиданно стих.
- Это значит «да»? – уточнила я зачем-то.
Из леса гулко заухал филин. И это средь бела дня. Что ж, «угу» так «угу»!
- Правда, читаю я отвратительно. И польского не знаю. Но ничего лучшего предложить не могу.
Предупредила и начала читать. Я не видела пана Рудницкого, но было ощущение, что меня слушают и очень внимательно. Не скрою, это весьма польстило моему самолюбию. Не каждый день польский офицеры встают из могил, чтобы послушать Лизу Малову…
Когда я закончила, из кустов тут же показался молодой человек. Нет, не Рудницкий и, похоже, не кто-нибудь из его товарищей. По крайней мере, выглядел этот парень вполне себе живым.
«Ну всё! – промелькнула мысль. – Сейчас подумает: совсем девчонка того! Притащилась на пустырь и читает вслух самой себе. Теперь понятно, кто, оказывается, меня слушал».
Тут парень мне говорит:
- Вы классно читали, девушка. Мы слушали очень внимательно.
- Мы это кто? – спрашиваю.
- Да был тут один чудак, военный, кажется. Когда я пришёл, он уже стоял. Притом ни разу даже с места не сдвинулся. И лицо как каменное. А когда Вы закончили, поворачивается ко мне, говорит: «Передай, спасибо». С таким шипящим акцентом. Потом смотрю – а он как сквозь землю провалился, нигде нет. Странный тип!
Значит, пан Рудницкий всё слышал! Ну, слава Богу! С чувством исполненного долга я собралась было идти домой, но Стас (так зовут моего случайного слушателя) вызвался мен проводить. Тем более, нам оказалось по пути. Он гостил у друга на даче и как раз возвращался домой, когда услышал, как я читаю. Пьеса, а больше всего сам процесс его так заинтересовал, что он, не беспокоясь пропустить автобус, спрятался за кустами и стал слушать. Так сказать, не хотел смущать девушку.
Конечно, я не стала в подробностях рассказывать, что привело меня на пустырь. Соврала, что захотелось почитать любимую пьесу в тишине, а то дома вечно кто-то отвлекает. Не хочу, чтобы парень считал меня сумасшедшей. Тем более, такое симпатичный, как Стас».
Оставшиеся страницы Лизиного письма были посвящены в основном её новому знакомому. Родился в Сафоново, сейчас живёт в Химках. Работает ветеринарным врачом. Обожает Шекспира и Лопе де Вега. И похоже, они с Лизой очень друг другу нравятся.
Конечно, я не могла не порадоваться за бывшую одноклассницу и не восхититься её смелостью. Решилась бы я пойти на пустырь, зная, что там покойники разгуливают? Пусть даже такие благородные, как этот расстрелянный офицер.
Ещё я подумала, что, пожалуй, куплю и прочитаю «Сумму дней». Конечно, было бы по-своему интересно, прячась в кустах, послушать её, скажем, на греческом языке. Но всё-таки прежде лучше было бы увидеть её хотя бы на испанском, если уж на родном не получается.
Кстати, неплохо было бы приобрести ещё и самоучитель по греческому...
