СУНДУК НАПОЛЕОНА

    Этот поезд назывался рабочим. Три стареньких, сработанных в начале двадцатого века вагончика медленно тащились по узкой колее за странным механизмом под названием локомобиль. Дорога от райцентра до райцентра занимала часа три, и рабочий поезд целый день лениво мотался между двумя городишками, останавливаясь на каждом полустанке.

Непосвящённому это мотание показалось бы каким-то ненужным излишеством, но вся округа знала, что примерно в середине пути, в лесу, километрах в пяти от неприметного полустанка, находится секретный завод, и трудяга поезд день и ночь развозит рабочий люд, обитающий в окрестных деревнях и посёлках. Мне уже не раз приходилось бывать на заводе (в его опытном цехе воплощались в металле гениальные разработки нашего НИИ), но всегда в составе большой группы, когда прямо на вокзал за нами присылали автобус и мчали в заводоуправление по прекрасному шоссе, обрамлённому девственным лесом. Теперь же я приехал один и не удивился, что за мной, мэнээсом без степени, машину не прислали.

Часы показывали девять утра, рабочую смену уже отвезли и вагон был почти пуст. Я убивал время чтением местной газеты, купленной на вокзале. Газета была скучна, как пейзаж за грязным окном, и только в разделе «Мифы и легенды нашего края» размещалась заметка, не позволившая мне мгновенно уснуть. Местный краевед восторженно описывал подвиг жителей деревни Озерки в Отечественную войну 1812 года. Суть подвига состояла в том, что дорога, по которой отступали наполеоновские войска, проходила через Озерки, и озерковцы завалили её деревьями, устроив засеку, вооружились, как водилось на Руси, топорами, вилами и рогатинами и не пропустили французский отряд через деревню. Преследуемые русскими войсками французы не стали тратить время на деревенскую баталию и пошли напрямик через озеро, которое, конечно же, называлось Чёрным. Конечно же, в составе этого отряда бежал сам Бонапарт и, естественно, посреди озера лёд подломился, и огромный сундук с награбленным золотом ушёл под воду на глазах у десятков сельчан.
- Интересно, - пробормотал я, - есть ли на пути отступления французов хоть одно озеро, на дне которого не лежит сундук с золотом?

Поезд остановился на очередном полустанке и в вагоне возник колоритный мужичок неопределённого возраста с помятым лицом под псевдо тирольской шляпкой с пёрышком. Он бегло оглядел вагон и направился ко мне, сильно припадая на правую ногу.
- Уф, - выдохнул он, плюхаясь напротив, - успел, а думал, опоздаю.
Вместе с его «уфом» на меня обрушился ураган из смеси первача, чеснока, квашеной капусты и солёных огурцов. Я невольно отпрянул и поморщился.
- Что, пахнет? – добродушно улыбнулся мой визави, - Так на крестинах был, а это дело святое. Три дня крестили, но сегодня я ни-ни, это во мне вчерашнее бродит.
Оправдавшись таким образом, он повёл светскую беседу:
- Куда путь держишь, земеля, на завод, небось?

Я неопределённо мотнул головой – обсуждать тему секретного объекта со случайным попутчиком считалось в нашей среде верхом идиотизма.
- Понимаю, понимаю. Т-с-с! – он приложил грязный палец к губам и пьяненько захихикал, - А я в Озерках сойду. Слышал о такой деревне?
- Да вот, только что в газете про вас прочитал, - я был рад смене темы, - про подвиг ваших прадедов и про сундук с золотом.
Мужичок неожиданно покраснел и посмотрел на меня с нескрываемой враждебностью.
- Я что-то не то сказал? Извини тогда, - примирительно произнёс я, избегая скандала.
- Да нет, порядок. Это я о своём вспомнил.

Он некоторое время сидел молча, но вдруг встрепенулся и заговорил быстро и горячо:
- Расскажу я тебе про этот сундук проклятый, только не смейся – обидишь сильно. Тут ведь как получилось? Родился я в сорок первом, в сентябре. Отца моего, Степана, и братана его младшего, Кузьму, в армию забрали ещё до моего рождения. Родители ихние ещё до войны померли. Матушка моя из Горок была, это вёрст семь от Озерков, а Горки действительно на двух холмах располагались, ну наши, отступая, за эти холмы и зацепились. Упёрлись, значит. Немцы тоже не дураки – штурмовать не стали, а как врезали из всех стволов да бомбовозов и стёрли деревню вчистую. Все матушкины родственники так в погребах навечно и остались. А она молоденькая, едва восемнадцать стукнуло, одна одинёшенька да с новорожденным на руках, да немцы кругом. Представляешь?
Где-то в ноябре объявился в Озерках Кузьма, да не просто, а полицаем. Года два пробыл, а потом перевели его куда-то. Война закончилась, а году в сорок пятом Кузьма снова объявился. Ну, его, как водится, повязали, судили, дали лет десять и он исчез. А нам каково, подумай? Отец пропал без вести, а это, считай, как хочешь, дядя полицай, родни нет, заступиться некому. Ох, и возненавидел же я этого Кузьму люто, сильнее, чем фашиста, что мне ногу сломал. Тот ногу, а этот всю жизнь мне покалечил, гад. Но я не про это рассказываю. Году в сорок седьмом ниже по течению водохранилище соорудили – плотину поставили и чего там ещё положено, не знаю, только речушка наша, что вдоль деревни протекала, раз в пять больше стала. Одну улицу затопила, а другую подземными водами замордовала так, что жить стало невозможно. Над деревней, на бугре, роща берёзовая была, так немцы её всю на дрова извели, подчистую. Вот и решили деревню туда перенести. Нарезали участки, избы разобрали, перетащили и снова собрали. Всё бы хорошо, только к речке стало не подойти – сплошное болото и комаров развелось … 

Ну, да ладно, жить можно и слава Богу. Где-то в конце пятидесятых Кузьма снова объявился в Озерках. Больной, калеченный, убогий. Мы с матушкой всё недоумевали: какой чёрт его принёс сюда? Что, больше негде было поселиться после лагеря? Он к нам ни ногой, а мы к нему ни шагу. Поселился он в старой деревне, осталось там несколько таких хибар-развалюх, что и перетаскивать не стали. Как жил, на что, чем питался? Пёс его знает. Да мы и не интересовались особо. Слышали, что вроде гать проложил через болото к воде, что плот сколотил и рыбу ловит, что пацаны малые бегают к нему рыбу ловить да помогают улов сбывать, но толком ничего не знали. Так прошло года три. Мне тогда уже лет двадцать стукнуло. Прибегают раз пацаны. Иди, говорят, тебя фашист зовёт, помирать собрался и хочет тебе что-то важное сказать. Я идти не хотел, а потом думаю: вдруг что про отца моего знает. Пришёл я к нему, а он на тряпье каком-то валяется, вонища, как в норе у хорька.

- Чего звал, - говорю, - фашист недобитый?
А он мне:
- Ты, племяш, на меня глазами не сверкай, я перед тобой ни в чём не виноват.
- Как же не виноват? Ты мне всю жизнь испоганил.
- Я, дурачок, тебе жизнь сохранил. Только благодаря мне ты и живёшь сегодня.
- Как так? Поясни.
- Ты у матери поспрашивай. Тебе едва год исполнился, как ты помирать собрался. Она ко мне: «Подмогни!» Запряг я лошадь в телегу, форму свою полицайскую напялил, ружьё взял и в город покатил. Нашёл там лекаря, посадил под ружьём в телегу и привёз к вам. Не отпущу, говорю, пока не вылечишь, а помрёт дитя, так я тебя пристрелю. Он дней десять тебя выхаживал. А ты говоришь …  Я вообще никому ничего плохого не сделал: никого не убил, не притеснил, помогал, чем мог. А что немцам служил, так причина тому была. Вот ради неё я тебя и позвал. Хочешь, нет, а родня мы с тобой кровная и никого у меня больше нет, кому я тайну свою передать могу. Я скажу, а ты поступай по своему разумению.
Байку про сундук наполеоновский ты не хуже меня знаешь, а вот тебе её продолжение. Был в Озерках парень такой, Уткин Иван. Постарше отца твоего годков на пять-шесть, а меня ещё на два года старее. Забрали этого Уткина на флот и учили то ли на водолаза, то ли на ныряльщика, не знаю, врать не буду, только вернулся он году в тридцать восьмом с идеей найти и поднять этот сундук. Соблазнил ещё двоих и стали они Чёрное озеро кошками обшаривать, нырять и доставать, что попадётся. Попадалось многое, да всё не то. Нырял этот Уткин с мая по октябрь. Намажется гусиным жиром и ни одна хворь его не берёт. Весь тридцать девятый отнырял, ничего. На следующий год опять нырять начал. Это присказка, а сказка - вот она.

Было это поздней осенью сорокового года. Месяц точно не скажу, но, кажется, в ноябре. Поручили нам с батей твоим будущим, со Степаном, значит, отогнать стадо бычков на пункт приёма скота. Светает поздно, темнеет рано, ну мы и погнали ни свет ни заря. Один паршивец там был такой нравный, что сладу с ним нет. Прошли мы почти до Чёрного озера, а этот возьми да рвани в лес. Что делать? Искать надо. Времена тогда строгие были: за потерю бычка хороший срок получить можно было. Степан при стаде остался, а я в лес побежал. Хожу тихо, прислушиваюсь не мыкнет ли, не хрустнет ли веткой. Слышу сопение какое-то. Я туда. Тихо крадусь, не спугнуть бы. Вижу тени какие-то. Явно не бычок. Вроде несут что-то тяжёлое. Хотел я поближе подкрасться, а сзади вдруг му-у-у. Побежал я назад, поймал этого паршивца, но так и не узнал кто и чего тащил.
Ладно. Сдали мы скотину и назад пошли. Уже темнеть стало. Степан в то время уже с твоей матерью женихался, где-то через месяц и свадьбу сыграли, так он в Горки завернул, а я один домой пошёл. Путь известен, чем по дороге петлять двинул я через лес напрямки. Добрался до берёзовой рощи и слышу голоса какие-то глухие, и вроде лопата звякает. Темно уже, издали не разглядишь кто и что, а близко подойти боязно – дело-то явно не чистое. В общем, приметил я это место и домой побежал, думаю, утром погляжу, чего там такое было. Намаялся я в тот день, как чёрт, поужинал, и спать завалился, а как проснулся, так меня и осенило: нашёл Ванька Уткин сундук! Это их артель я видел утром, когда они сундук тащили, и вечером видел их же, когда они сундук зарывали.

Выскочил я из дома, чтобы место точно определить, а на дворе, мать честная, снегу ночью навалило с вершок, не меньше. Хватаю я палку и чуть не бегом в рощу. Хожу и чуть не плачу от досады - всё изменилось за ночь и приметы найти не могу. Стал я палкой в землю тыкать, отыскивая где она помягче будет, и отыскал вроде, и примету вроде бы обнаружил, да только полной уверенности всё равно нет. Ладно, думаю, первый снег долго не лежит, как сойдёт - снова наведаюсь. Да только всё мне не в масть попёрло. Через пару дней отрядил меня колхоз на лесозаготовки аж на целый месяц. Отказаться нельзя, посадят и надолго. Вернулся, а кругом зима вовсю гуляет, мороз под двадцать, снегу полно. Наведался я к месту заветному, не видно следов, чтоб копали. Успокоился я и решил весны дождаться, а там поглядим. А весной снова не слава Богу. Чёрт меня дёрнул на тракториста выучиться – запрягли и погнали. Пока снег не сошёл, погнали на дальние поля снегозадержание устраивать, потом пахота, потом … Да что я тебе рассказываю, сам всё знаешь. Забегу изредка в рощу, уверюсь, что не копали и снова в дела колхозные с головой.

Май к концу подошёл. Спрашиваю Степана, ныряет ли Уткин? Нет, отвечает, бросил, нет, говорит на дне никакого сундука. Правильно, думаю, когда достал, чего нырять? Ещё почти месяц прошёл, а я так и не придумал, как без лишнего шума проверить, что там зарыто. Тут война всё за меня и решила. Забрали нас в армию всех скопом: и Уткина с его артелью, и нас со Степаном. Там, в райцентре, на сборном пункте я твоего отца в последний раз и