Деревянное сердце

спрашивать у жены не решался. Старик, как и все соседи, решил, что его старуха сошла с ума. Общаться друг с другом они перестали. Мэтти целыми днями сидела под деревом и разговаривала с ним. Дерево молчало, но тонкие побеги, что вылезли вблизи корней, слушали её слова и иногда отвечали шелестом молодых листьев, а листва эта отличалась от той, что увенчивала крону.
      Дерево продолжало расти, но птицы не селились в его ветвях, как на других деревьях; – шипящая листва отпугивала их, да и прохладной тени в солнечный день это дерево не давало, хотя и было очень велико.
      Время, как известно, не стоит на месте, то плетётся нога за ногу, то
стрижом проносится вдаль, унося в прошлое мгновения настоящего. Неумолимо двигаются вперёд стрелки часов, приближая нас к встречи с будущим.
      Лютой стужей отметился декабрь в том году, снежными метелями и пустыми закромами. Не помнят старожилы таких холодов на своём веку, а прожито немало. Тяжко пришлось старикам, не запаслись они дровами в должном количестве, даже те, что сложены в сарае, подходили к концу, а впереди ещё много холодных ночей.
      Слегла старая Мэтти, вторую неделю не встаёт со своей лежанки, бредит.  Юрген и лекаря приглашал, и своими травами отпаивал старуху, а ей становилось всё хуже и хуже. В горячительном бреду всё видела она своего сыночка.
      Старик Юрген и сам уже весь извёлся, совсем было отчаялся; дрова закончились, приходилось надевать лыжи и ходить в лес за хворостом, а это путь далёкий, не лёгкий, много ли натаскаешь на старых плечах.
      Вот он и Новый год. Весь день бушевала метель. В доме еще с утра погас очаг, и ветер выдувал последние крупицы домашнего тепла. Старуха таяла вместе с уходящим теплом. Старик сидел, укутанный тулупом, за столом и смотрел на догоравший огонёк лучины. Безразличие ко всему сковало его тело.
      Дерево, промёрзшее насквозь, жалобно скрипело и стонало под напором ветра, будто жалуясь кому-то на свою судьбу. Оно видело, как сугробы вырастали всё выше и выше, студёный ветер бил всё крепче и крепче, а маленький огонёк в окне медленно таял. Старик выходил из дому, и дерево наблюдало, как он работал лопатой, расчищая дорожки от снега, как он ходил в лес и принёс вязанку хвороста, с той поры минуло три дня. Сегодня утром в лучах зарождающегося дня растаял последний дымок от очага.
      Наступающая ночь привела за собой мороз. Он был огромен. Развевающаяся седая борода задевала верхушки елей и сосен, отчего те покрывались голубым холодом инея. От дыхания его птицы леденели, камнем падая на землю. Широко шагая, он опирался на смертоносный посох, от прикосновения которого земля звенела, превращаясь в лёд. Подойдя к дому, он занёс посох и хотел было коснуться крыши, но дерево в туже минуту так жалобно застонало, что мороз занесённым посохом ударил по нему и, не оглядываясь, проследовал дальше.
      Ствол у дерева треснул от сильного мороза и из него выпал человек, который, утопая по пояс в снегу, бросился к дому.
      Жесткий ветер хлестнул ледяной плетью по лицу, растрепал его длинные спутанные волосы, разорвал рубаху и обнажил горячую грудь, которая плавила падающий на неё снег.
      Добравшись до дома, он прильнул к окну и ужаснулся, увидев в тусклом мерцающем свете догорающей лучины умирающую мать и замерзающего отца.
      Найдя в сарае отцовские инструменты, Иво, а это был он, вернулся к дереву  и, не раздумывая, всадил в него топор.
      С каждым ударом тело его пронизывала боль, ибо топор вгрызался в его плоть и рвал его жилы, но  стиснув зубы Иво продолжал рубить дерево. Он трудился всю ночь, и по мере того как увеличивалась груда дров, таяли его силы. К утру возле дома выросла огромная поленница.  Иво, обессиленный, последний раз взглянул в окно на родителей, молча простился с ними и обратился частью срубленного дерева. Невесть откуда прилетевшая синичка постучала клювиком в стекло. 
      Старая Мэтти пришла в себя, повернула голову и увидела в окне лицо своего мальчика.
      — Юрген, открой дверь, там пришёл твой сын, Иво, он принёс нам тепло. Поспеши, как бы он не ушел. 
      Старик очнулся от оцепенения, разогнул свои скованные холодом колени и вышел на улицу. Возле двери была аккуратно сложена большая поленница дров. Старик настолько замерз, что не стал ни о чём задумываться, а набрав охапку поленьев, вернулся в дом и растопил очаг. Вскоре огонь весело потрескивал, перескакивая с полена на полено, а в языках его пламени угадывался печальный лик Иво, из глаз которого катились слёзы, превращаясь в капли смолы на горящих поленьях. Старик согрел воду и напоил травами свою больную жену. Когда рассвело, он вышел на улицу и при свете дня увидел, что большого красивого дерева не стало. И он понял, кто приходил ночью, кто срубил дерево, кто согрел их своим теплом. И старик заплакал, и испросил прошения у своего сына, тем самым простив его за свершенные проступки. Родительское сердце может всё простить, и простит, но только нельзя этим вернуть ушедшего.
      Юрген и  Мэтти перезимовали эту зиму, но по весне Мэтти тихо ушла в мир иной. Похоронил её муж возле срубленного дерева, и вскоре на пне отошли  молодые побеги, из которых выросла ива. Выросла ива большая, ветвистая и склонила она свои зелёные плечи над могилой, как бы оберегая и защищая её. В ненастную погоду дождевые капли, скатываясь по гибким ветвям вниз, вытягивали листву,  превращая её в шелковисто-серебряные струи, и струи эти казались нескончаемыми потоками горестных слёз. Дерево плакало, скорбно склонившись в печали.
      С тех пор и стали называть то дерево — Плакучая Ива.   

                                                 
               
                          14.12.15.