Тщусь что-то выхватить, оживить, «отряхнув пыль забвения» о днях оккупации фашистами Карачева*, но моя дырявая память удержала немногое.
Сижу на коленях у брата Николая (Заехал к нам перед отправкой на фронт) и громко плачу, а он держит перед моими глазами бутылку, вроде как собирая слезы, и говорит: «Посмотри сколько наплакала, может, хватит?» И я успокаиваюсь, удивлённая тем, что бутылка почти полная.
Тогда, в первые дни оккупации, немцы выгнали нас из дома, и мама с моим тринадцатилетним братом Виктором соорудили в огороде шалаш, в котором жили. И вот я бегу к нашему дому, возле которого стоит немец с коробкой в руках, из которой… я знаю, знаю!.. сейчас достанет горстку лакомства, - маленькие квадратные печеники!
Стою на табуретке у окна и вижу, как в туманной изморози растворяются, удаляясь, две спины…
Наверное, в тот момент слишком плотная аура горя соткалась в семье, если сохранилась во мне эта «картинка», ибо те удаляющиеся спины были немецкий солдат и тетя Дина, которую арестовали за участие в подполье.
Передо мной бесконечно высокая стена из спрессованного песка, я запрокидываю голову, чтобы взглядом дотянуться до ее края, увидеть небо, но только - песок, песок… он же и под ногами.
И было это уже в 43-м, когда немцы опять выгнали нас из дома, и мы ушли в противотанковый ров, чтобы прятаться там от угона в Германию.
А еще помню, как в день освобождения Карачева* из того самого рва мы возвращались к сгоревшей хате. И было перед предосеннее скошенное поле ржи, прямо по нему ехали машины, шли солдаты и вдруг - взрыв! Все лежат, прижавшись к земле, а я стою и смотрю на вздыбившийся и уже медленно оседающий на жнивьё столб земли.
Когда пришли к нашему сожженному дому, то возле него увидели обгоревшее дерево, на котором висели черные груши. Поэтому и до сих пор иногда при виде груш во рту - вкус печеной груши.
Жили в землянке, выкопанной на огороде, еду готовили на костре, ели из жестяных банок, оставшихся после солдат. И вот я плачу, из пальца течет кровь, а брат стоит напротив и что-то делает с консервной банкой, из которой я только что ела.
А вот это память сохранила довольно ярко, и я как бы смотрю на себя со стороны.
На окне сидит бледная, лысая, темноглазая девочка, до самого подбородка закутанная в серое одеяльце и смотрит на дорогу. Пустынно. Но вдруг по дороге катится мячик, большой синий мячик! А на дороге – никого… и мячик одиноко лежит в пыли. Девочка хочет позвать маму, сказать о мячике, но не может, - после тифа онемела. Но всё мячик и лежит!... его никто не поднимает!
И вдруг:
- Ма-ма… Мя- чик…
Мать подбегает:
- Дочка заговорила! Ну, слава богу! А я-то думала, что немой останется!
*Оккупация с 1941-1943 год.
*Карачев был освобождён 15 августа 1943 года.
Она острее, она больнее, но она и милосерднее.
И в ней всему хватит места и плохому, и хорошему.
И надежде на то, чтобы больше никогда бы плохое не повторилось.
Спасибо вам!