Майор Марачкович

Сегодня портретом Сталина никого не удивишь. Сталин становится символом современной России, ее гордостью. А в 1983 году, когда меня впервые вызвали в особый отдел полка, я был потрясен огромным портретом генералиссимуса над рабочим столом особиста. Написанный маслом Сталин был изображен во весь рост, в парадном белом мундире с золотыми погонами. Глядя на портрет, никто из посетителей кабинета не мог избежать внимательного взгляда слегка прищуренных глаз вождя.
- Ну, мой дрогой. - Произнес майор после долгой паузы, глядя на меня в упор. - Будем знакомиться. Кто такой я, ты уже, знаешь, а вот кто такой ты, нам еще предстоит узнать.
Чтобы еще больше устрашить собеседника майор произносил фразы растягивая слова и изменяя тональность. Такой манерой разговора он напоминал питона Каа.
И снова пауза…
- Так ты, я слышал, из Киева?
- Так точно!
- Очень хорошо. Значит, мы земляки. Я, вот, из западной Украины. А ты из Киева… Это очень хорошо, мой дорогой…
- Так точно, товарищ майор!
-  А, скажи-ка, мой дорогой, как ты учился в школе?
- Хорошо, товарищ майор. Отличником не был, но учился не плохо.
- Хорошо учился, говоришь, мой дорогой, это очень хорошо…
- А, кто твой любимый украинский писатель?
Тут я задумался. Хотя, что было думать! Конечно, Тарас Григорьевич Шевченко! В советской Украине, бывший крепостной поэт был чтим и партией, и трудовым народом. Я ответил.
- Вот, как? - Майор скривил губы в ехидной ухмылке. - А знаешь ли ты, мой дорогой, что Тарас Григорьевич Шевченко это украинский буржуазный националист?
По правде сказать, такого поворота я не ожидал.
- Так мы же в школе его изучаем... Школьная программа… - Запинаясь, оправдывался я.
- Знаю я, что вы в ваших школах изучаете! - Грубо прервал меня майор и тут же, изменив тон, ласково продолжил:
- А, что ты думаешь, мой дорогой, о советском строе, коммунистической партии? Скажи как на духу. От меня можешь ничего не утаивать.
- Я думаю, товарищ майор, точнее, я убежден, что советский строй самый справедливый, а коммунистическая партия - руководящая и направляющая сила нашего общества.
- Молодец, мой дорогой. Ты правильно понимаешь. Я вижу, мы с тобой найдем общий язык.
Я преданно глядел майору в глаза.
- Так вот, мой дорогой, знаешь ли ты сколько предателей нас с тобой окружает? Сколько явных и скрытых врагов живут рядом с нами? Мы должны выявлять и разоблачать этих негодяев, бороться с ними! Ты понимаешь, мой дорогой?
- Конечно, понимаю, товарищ майор.
- Вот и прекрасно, мой дорогой. Значит, будем вместе работать!
Через неделю меня вновь вызвали к начальнику особого отдела. Ему понадобился журнал суточных приказов.
Документы майор не взял. Я понял, что документы были лишь предлогом для вызова писаря в особый отдел. После фирменной паузы и сверления взглядом Марачкович выдавил из себя растянутые питоньи фразы:
- Ну, мой дорогой, Что-то тебя совсем не слышно… И даже не видно… Что случилось? Может быть, тебя кто-то обидел?
- Никак нет, товарищ майор!
- Тогда в чем дело? Не понимаю…
- Товарищ майор, мой предшественник, писарь Дедю, демобилизовался в первую отправку. Дела мне не передал. Теперь я до ночи сижу в штабе, разбираюсь с бумагами… Ни с кем не общаюсь…
- Ах, вот как…, - сочувственно произнес майор. - Да, писарская работа тяжела,… А, знаешь, мой дорогой, что я сделаю? Я переведу тебя в кочегарку! Там у тебя будет больше времени общаться с людьми!
Вечером, улегшись у стены на свою койку (лучшее место в казарме, переходящее по наследству от писаря к писарю) я задумался: «Стукачом» я ни за что не стану, это ясно, но и писарское место терять не хочется…». И тут, меня осенило! Спасительная мысль пришла после того как я прокрутил в голове свои беседы с майором Марачковичем. Теперь я знал, как следует поступить…
В третий раз явившись к особисту, документы я не принес, зная, что они не понадобятся. Марачкович был настроен решительно. В ход пошли угрозы. Дождавшись подходящего момента, я спокойно глядя в глаза майора, произнес:
- Разрешите говорить с вами по совести?
- Конечно, - смягчился Марачкович. - А, как же еще. Со мной говори по совести.
- Я, товарищ майор, считаю, - продолжил я, стараясь выглядеть невозмутимым, - что таким  способом Вы, воспитываете предателей Родины!
В наступившей тишине было слышно, как муха металась из угла в угол пока не уселась на письменные принадлежности особистского стола. Майор Марачкович откинулся в кресле и устало перевел взгляд с мухи на меня.
- Повтори, что ты сказал, - отрешенным тоном произнес он.
- Я, товарищ майор, считаю, что докладывать о своих товарищах нехорошо. Я думаю, это непорядочно по отношению к товарищам. А Вы, товарищ майор, давите на меня. Представьте, что человек безыдейный, легко поддающийся давлению, попадет в плен к врагу. Что будет с таким человеком? Ясное дело он предаст! Такого человека даже пытать не потребуется. Он и так все выложит врагу...
Некоторое время, майор сидел неподвижно с широко открытыми глазами. Затем тихо произнес:
- Ну, мой дорогой, это же совершенно разные вещи…
И тут я почувствовал, как будто у меня гора свалилась с плеч. Майор еще что-то говорил о чести и солдатском долге, но я уже знал, что мой замысел удался.
На некоторое время Марачкович оставил меня в покое. Однако, после того как ему донесли, что банщик, повар, фельдшер и полковой писарь не участвуют в построениях, не являются на занятия и живут в армии как у Бога за пазухой, он догадался, что я его слегка провел своей показной наивностью. Но он не рассердился. Напротив, он решил использовать меня в качестве агента влияния.
И вот я, в четвертый раз, переступил порог особистского кабинета скрываемого толстой дерматиновой дверью. К моему удивлению, Сталин, в этот раз, глядел приветливо и Марачкович выглядел, как никогда, благодушо.
- Здравствуй, мой дорогой! - Улыбаясь сказал майор. - Как служится, земляк?
- Хорошо, товарищ майор! Ни на что не жалуюсь!
- Да, тебе уж точно жаловаться не на что. Это нам известно… А, известно ли тебе, мой дорогой, что твои командир и начальник штаба, враги народа? Что скажешь, мой дорогой?
Что тут было говорить?.. Пришлось сделать глупую улыбку, развести руками и всем своим видом постараться показать полную неопределенность мнения. Но, майор, неожиданно, перевел разговор на другую тему:
- Знаешь ли ты, мой дорогой, что я посадил на гауптвахту начальника столовой?
- Так точно, товарищ майор!
- А, знаешь ли ты, за что я его посадил?
- Никак нет!
- Он мясо воровал у солдат! Так знай же, Марочкович за солдат! За солдат! Его громкие возгласы сопровождались энергичными ударами ладони о стол.
Я глядел на майора с восхищением и отдав честь удалился чтобы распространить полученные сведения.
Начальник столовой был еще тот тип. Он и заведующий продовольственным складом, были как два брата-близнеца. Они напоминали двух бурундуков увеличенных сытной военной службой до невероятных размеров. Говорили, что сапоги этим «бурундукам» шили на заказ, ибо в голенищах стандартных сапог их толстые лодыжки не умещались.  
В солдатской курилке я завел разговор о начальнике столовой и сказал, что майор Марачкович посадил прапорщика за то, что тот обворовывает солдат. Марачковича я хвалил, зная, что «стукачи» обязательно ему об этом донесут.
Последний раз майор меня удивил, напутствуя перед увольнением на гражданку:
- Ты когда-нибудь пробовал американский бурбон? - Хитро прищурившись спросил меня Марачкович.
- Да, что Вы, товарищ майор, Бог миловал. Что ж я шпион какой-нибудь!
- Возьми на память о майоре Марочковиче. - Торжественно произнес он протягивая мне пузатую бутылку. - Ничего, ничего, выпей на гражданке с друзьями и расскажи там, какой человек майор Марачкович! Смотри, не забудь! Не забудешь?
- Никак нет, товарищ майор, не забуду!
Я не забыл…