мероприятий. Сошлись на восьми процентах комиссионных. Снял с себя Эмма наконец эту "зубную боль". Случись ему самому продавать… Мать верно, говорила: за бутылку отдашь.
Ремонт в квартире он сделал за три дня. Единственный в жизни раз, он и пальцем не ударил, все уладили шустрые ребята. Деньги все делают.
Вечером отправился в универсам. И… влип, как кур в ощип.
- Вы, наш стотысячный покупатель! - его чуть не сбила с ног группа женщин. Ему дарили цветы, фотографировали, целовали, под конец, сунули в руки два больших тяжелых пакета. И сверху, как завершающий аккорд, литровую бутыль шотландского виски.
Боясь, что она выпадет из пакета, Эмма держал её двумя пальцами. И надо же тому случиться, под ботинок попал кусок щебня. Нога подвернулась, он полетел не выпуская своей ноши вперед. Защищаясь, вытянул руки, и …потерял сознание.
Очнулся на операционном столе.
- Могло быть и хуже, – утешал его хирург.
Эммануил шевельнул ногами руками. Правая рука, словно не его, кисть забинтована.
- Что со мной? – он не узнавал своего голоса, чужой, надтреснутый, дрожащий.
- Руку стеклом повредил, - медсестра не в пример разговорчивее. - Упал, потерял сознание, очнулся гипс.
Циники, они к чужой боли привычные.
- Отчего сознание потерял?
- От болевого шока. Сухожилия на руке перерезал.
Эммануил похолодел. Сухожилия? Все равно, что пальцы отрезало.
- Какие?
- Большой и указательный.
Самые главные пальцы на руке. Нет их, считай нет руки. Ой - ой -ой!
- И что теперь?
- У себя спрашивай. То что надо мы сделали, одиннадцать осколков из тебя вынули. Мог бы совсем кисти лишиться. И вроде не пьяный.
- Не пьяный, - согласился Эмма.
В глазах у него стояли слезы.
- В том-то и дело, что трезвый. Был бы пьяный - выкрутился.
7.
Приехал в деревню к матери. Ни на что не жаловался, соскучился мол. Та, ничего по близорукости не заметив, с хорошей вестью к нему.
- Тебе подарок, - и пальцем за плечо.
Он заглянул в другую комнату.
- Хейя! Горный велосипед. Что такое? Откуда?
-Ну, - тянула мать, - тебе сразу вынь да положь. Нет уж, все по порядочку, когда еще мать своим явлением порадуешь? По песням твоим я что-то заскучала. Да и девки в округе исстрадались. Потешил бы. А?
Смеялась.
Федька Куракин на днях объявился. Он теперь в Канаде корни пустил. Дом там у него, машина как положено. Империалист. Приезжал по работе, одна нога здесь, другая…
Зашел, про тебя спрашивал. Как, чего? Что-то замышлял. Я говорит, Эмке подарок хочу сделать. Такой, что бы долго меня помнил. Пытал, что тебе хочется, о чем мечтаешь?
Помню, ты как-то говорил о лисапеде. Он тут же вскочил, засекай говорит мать время, вызвал такси, и на улицу.
Через час привозит. Обними, говорит за меня Эмку, жалко не увидимся. И укатил.
Эммануил развел руками.
- Нет маманя худа без добра, нет добра без худа.
- Что такое? - насторожилась та.
- Такое… такое мать!
Рассказал. Старая в слезы. Плакалась, это у него по пьяной лавочке, взялся бы за ум - уцелел.
Эммануил скорбно усмехался, маманю не переспорить.
- Люда Свету на недельку привезет, - утиралась мать платочком. Я просила. Перед этим, позвоню тебе. Приедешь, на кровиночку глянешь.
Мать лучше не посещать, одно расстройство. Вздохнув, Эмма отправился в магазин. Помнил, оказывается дорогу.
На обратном пути отец Тихон. Стоит с той стороны ограды, на него посматривает.
- Давно не виделись, - гладил бороду. - Стал уж подумывать, ты кривой дорожкой пошел. Не пошел, идешь той, какую выбрал. Или не так?
- Так отец.
- По душе путь?
- Как посмотреть. Взять день. Он может быть и хороший и плохой, или радуюсь или горюю. Взять месяц. Уже лучше. Полгода. В самый раз.
- Не хочешь идти прежней дорогой, эта устраивает?
Эммануил качнул головой.
- И ничто не пугает, не отталкивает? – пастырь кивнул на изувеченную руку.
- Нет.
- Рад за тебя. Помню, когда уходил, оглянулся. Добрый знак. Значит дорогу запомнил, знаешь как вернуться. Войдешь в заднюю калитку, здесь выйдешь, и снова по-старому заживешь.
Ты у меня Эмма первый. Пока с тобой не поговорил, второго быть не могло. Что там за занавеской, никто не знал. Мне же боязно было. Теперь знаю.
После разговора с отцом Тихоном, Эмма допил по привычке остаток. Долго изучал этикетку "Лидии". Не исключено, смотрел не неё последний раз. Песен он уже не пел, в голове же звучало.
Вдоль обрыва, по над пропастью,
По самому по краю,
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю.
Что-то воздуха мне мало,
Ветер пью, туман глотаю,
Чую с гибельным восторгом пропадаю, пропадаю…
