Пятицарствие Авесты

поцеловал её в лоб. Она увела за руки сопротивлявшихся детей. Марк вспомнил, сколько недоразумений, сколько препятствий пришлось преодолеть, чтобы поженить Андрея и Мариамму, несмотря на дружеское расположение Иаира к семье Марка, на старые связи между ними, на сильную любовь молодых; и если бы не достаточно солидное положение семьи язычника да согласие Андрея, данное скрепя сердце, принять иудейскую веру, брак вряд ли бы состоялся, хотя, как выяснилось, худа без добра не бывает. Положение Андрея в городе стало заметно благодаря уважаемому тестю и состоятельному отцу, также укрепилось положение самого Марка, и не только в партии зилотов.
После ухода невестки с внуками он поручил Андрею оповестить через посыльных членов совета о необходимости собрания, предлагая провести его на следующий день, поскольку сегодня проводить заседание было уже поздно и практически невозможно было его организовать, а Александр, оказавшись свободным, заторопился домой, да и Марк тоже решил переночевать в своём доме.
Было уже достаточно поздно, когда он пришёл домой и устало расположился в вечернем затемнённом соседними строениями саду, лишь верхушки деревьев которого золотило низкое солнце, а глядя на встречавшего его Петра, с запоздалым удивлением заметил, как тот постарел за последнее время. Ему стало грустно из-за своей прошедшей молодости, такой неспокойной и уже далёкой, как показала сегодняшняя верховая езда. Пётр принёс всё необходимое для купания, Марк же, раздевшись, прыгнул в бассейн, устроенный тут же, под тенью пальм, смывая с себя пот и дорожную пыль, а искупавшись, сидел, наслаждаясь вечерней прохладой, поев кое-что из принесённого Петром да попивая вино в компании друга, лишь изредка переговариваясь с ним. После смерти Марии тот почти равнодушно относился к происходящему вокруг, даже собственный сын и внуки не стоили ему особых забот, лишь Марк да Антония, с которыми он вырос, оставались ещё нужными ему. Все трое — Пётр, Мария и Антония — были скифами, вывезенными маленькими детьми с сарматских берегов понта Евксинского для Филиппа Сидонянина, вольноотпущенника и управляющего отца Марка, Иоанна, его торговцем, купившим их в греческой колонии.
Иоанн дал им новые имена, а дети скоро забыли свои прежние, как забыли или почти забыли свой родной язык, научившись греческому и тому, на котором говорила Галилея: смеси сирийского с еврейским. Когда они повзрослели, Марк женился на Антонии, а Пётр с Марией навсегда остались вместе, породнившись позднее с Марком и Антонией через своих выросших детей: Иоанн, сын Петра и Марии, женился на дочери Марка Елене.
Утром пришёл Андрей и сообщил, что всё сделано, как просил отец, и рассказал, что в последние дни зилоты пользуются всё большей поддержкой; во всяком случае, очень сильно растёт число сторонников восстания, особенно среди молодёжи, где удалось наладить контакт с начальником храмовой стражи Элеазаром, сыном Анании. При упоминании Элеазара, отец коего был первосвященником в настоящее время, Марк насторожился, вопросительно взглянув на Андрея, заметившего его взгляд и пожавшего плечами, а затем ответившего, что контакт налаживался хотя и с его участием, но не по его инициативе, поскольку он давно знает Элеазара и считает, что хотя тот искренний противник римского господства, но слишком амбициозен, поэтому попытается заполучить всю возможную и невозможную власть. К тому же он так же дерзок и мстителен, как и его отец, хотя в данной ситуации Андрей не отвергал бы возможности привлечения его к восстанию, поскольку польза будет очевидная уже только потому, что внесёт раскол в партию противников отпадения.
Марк молчал, думая о том, что Анны, Воэтусы, Кантеры, Камифы — эти несколько семейств, пользовавшиеся привилегиями при назначении первосвященников, всегда были самыми преданными слугами любого правителя, будь то Ирод или римский прокуратор; все они принадлежали к той властной верхушке государства, которая грабила народ самым безжалостным образом. Члены всех первосвященнических семей, родственники и приближённые царей и правителей, начиная с Ирода Старшего, составляли партию саддукеев, которым революция была не нужна; больше того, они боялись её, ибо в случае её победы они могли потерять всё, так как могли потерять власть, а римским господством власть им была обеспечена, даже большая, чем во времена независимости; кроме того, проникновение в их жизнь римской роскоши и разнузданности нравов было делом неотвратимым. Давно уже по Иерусалиму распевали песенки, проклинавшие притеснителей:

Чума на дом Воэта!
Чума на них за их палки!
Чума на дом Анны!
Чума на них за их заговоры!
Чума на дом Кантеры!
Чума на них за их каламы!
Чума на семью Измаила, сына Фабии!
Чума на них за их кулаки!
Они первосвященники, сыновья их казнохранители,
Их зятья пристава, а их холопы бьют нас палками.

Марк понимал также, что члены другой партии, партии фарисеев, более многочисленной и более патриотичной, в большинстве своём всё же будут придерживаться взглядов умереннее, чем зилоты, по тем же причинам. За время своего господства Рим — эта новоявленная «блудница» — развратил своих подданных, бывших ревностных поборников Яхве, и только зилоты были до конца последовательны в своей борьбе против империи, заявив однажды, что «никто на Земле не имеет права считать себя господином для другого человека!»
Так формулировал для себя основной принцип движения Марк, хотя в официальной формуле он звучал несколько иначе:
«Никто не смеет признавать над собой господина, кроме Бога!»
Для верующего иудея был приемлем только этот лозунг, но Марк не принял иудейскую веру, несмотря на не раз предъявляемые ему требования сделать это; строго говоря, он вообще не верил ни в какого бога, то есть, как говорили греки, был атеистом, и примкнул к движению зилотов, поскольку их цели, не касавшиеся религии, были ему близки да его предки традиционно вели борьбу с империей, пройдя весь путь становления этого принципа до того времени, когда Иуда Гавлонит внёс его в политическую жизнь иудеев, и ещё позднее. Они участвовали в создании движения зилотов, и он, Марк, с сыновьями будет продолжать их дело, а партия противников революции сильна и своими приверженцами, и властью, которую они имеют; между тем народ не организован и тёмен, к тому же традиционно привык повиноваться саддукеям и почитать фарисеев. Необходимо привлечь бедноту на свою сторону, что не просто сделать, когда отсутствует признанный вождь нации. Маттафии Асмонаю было проще начать войну против Антиоха Епифана, потому что его поддерживали все слои населения, тогда как римляне оказались более понятливыми: не притесняя и даже поощряя чем-либо национальную правящую верхушку, прилагали поэтому минимум усилий, чтобы удержать иудеев в повиновении. Вождём мог бы стать Менахем, сын Гавлонита, но он не столь известен в народе, как его братья Яков и Симон, казнённые прокуратором Александром.
Марк сидел, закрыв глаза, погружённый в свои нерадостные мысли, когда прикосновение сына вернуло его к действительности.
— Отец! — сказал он, решив, что тот заснул. — Пора идти на совет.
— Да, да, конечно! — ответил Марк, вставая.
Совет собрался почти в полном составе. Среди его членов были даже фарисеи, что никогда не разглашалось, как и то, что совет существует, а также — кто его члены. «Что ж тут такого? — сам себе говорил Марк. — Ведь одним из основателей движения был и фарисей Саддок». Сообщение его о взятии Мосады внезапным нападением вызвало одобрительную реакцию собрания, и он передал опасения Менахема по поводу возможных карательных мер прокуратора Флора или наместника Сирии — Цестия, а также пожелание о скорейшей мобилизации сторонников кананитов. Совет согласился с опасениями Менахема, признав, что многое для активизации восстания уже делается, хотя заметно оживились и его противники. Когда было заявлено, что состоялась вербовка начальника храмовой стражи, тут же прозвучало предложение об отмене принятия жертв от не иудеев, с чем Марк категорически не согласился, считая, что эта акция не принесёт ничего хорошего, а наоборот, возбудит недовольство по отношению к иудеям людей других национальностей. Протест Марка был отклонён, но из-за опасения осложнения обстановки в городе, от сикариев потребовали, чтобы они на время прекратили свои акции, на что Марк ответил, что не уполномочен решать такие вопросы, обещав сообщить это требование совету сикариев. Было решено подготовить к отправке в провинцию своих представителей для организации сопротивления и вооруженных отрядов, создание которых в городе и их вооружение возложили на несколько человек, среди коих были Элеазар сын Симона, племянник Марка, и Андрей; Марк же должен держать связь между Мосадой и советом. Решив с Александром порученное ему дело, сикарий намеревался спокойно ждать развития событий.
Возвращаясь домой, Марк отчётливо осознавал, что и вчера, и сегодня ждал её прихода, а что она должна была прийти, он не сомневался, да и Пётр говорил ему, что она приходила в его отсутствие, спрашивала где он и когда вернётся, на что тот, естественно, не мог ответить ничего вразумительного. И хотя она приходила, скорее всего, не по своей воле, Марк не сомневался, что воля её не была против воли её пославшей. Занятый этими мыслями, он не сразу обратил внимание, как юноша с покрытой, несмотря на жаркую погоду головой, уже давно шедший следом за ним, догнал его и, поравнявшись, вдруг сделал рукой резкое движение, словно намереваясь ударить, но он, повернувшись боком к удару, тут же схватил того за руку, держащую кинжал, и, чуть вывернув её, толкнул в сторону нападавшего. Тот вскрикнул и медленно опустился на колени, а затем и вовсе упал на бок, раненный в плечо собственным оружием, к которому Марк даже не прикоснулся. Сикарий повернул беднягу, потерявшего сознание, на спину, вынул из раны кинжал, разорвал довольно просторную тунику по отверстию раны и отшатнулся: грудь нападавшего была перетянута куском материи, перед ним была женщина. Он находился уже рядом с домом, переулок был пустынный, и это оказалось кстати для него, несшего на руках неизвестно какого человека в окровавленной одежде. Внеся пострадавшую в жилище, он уложил её на постель, с помощью Петра обмыл рану, наложил повязку, остановив кровотечение, а когда она пришла в себя, растерянная и бледная от потери крови, потребовал ответа: кому была нужна его смерть?
Женщина молчала, закрыв глаза и откинувшись на изголовье, и Марк замолчал тоже, сбитый с толку странной ситуацией, в какой оказался, но ещё больше поражённый необычной, удивительной её красотой, встречающейся — он думал — не так часто. Пётр принёс воды и вина, она выпила его, разбавленного, довольно много, а Марку ничего не оставалось, как послать слугу, державшегося им при себе, просить сына прислать рабыню для ухода за пострадавшей; и они пришли вскоре вместе с Александром, обеспокоенным случившимся. Рассказав о происшедшем, Марк ждал, что скажет по этому поводу сын, но тот был растерян и обеспокоен не меньше отца, заявив, что будь на месте нападавшей мужчина, всё, наверное, было бы