сражение со стороны, как и положено военачальникам высокого ранга И вот , рано утром , сразу , как только разбуженное барабанным гулом вороньё снялось со своих мест ночевок и появилось в небе над лагерем , по ним был произведен первый залп. Почти два часа длилось сражение. Густая пелена сизого, порохового дыма висела над лагерем Испятнанные вороньим пометом красноармейцы вели по назойливому врагу беглый , частый огонь. Даже часовые, со сторожевых вышек, не выдержав немого созерцания на разыгравшееся не на шутку сражения, открыли по атакующему лагерь воронью огонь из своих винтовок. И на второй , на третий день сражение продолжалось с неугасимой ожесточенностью . И только на четвертый день, поняв наконец всю тщетность своих усилий, весьма поредевшие полчища ворон , признав свое поражение , убрались восвояси. Желая окончательно закрепить за собой одержанную победу товарищ Щинкакрь приказал, часть вороньих трупов развесить на ветвях деревьев и на окружающей лагерь колючей. проволоке Вторую же часть, по распоряжению начлага , сдали в пищеблок, дабы поддержать мясным варевом ослабевших заключенных и возбудить в них желание еще немного пожить и поработать на благо великого , рабочекрестьянского государства
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- В это утро Владимир Алексеевич Мящерский, он же узник особого лагеря для особо опасных врагов народа под номером одна тысяча четыреста тридцать девять , проснулся рано. Он бы спал и еще. Но коварный сучек, проколов толщу мха служившего ему постелью, впился в спину. Каждую ночь он терзал его. Но если бы , кому- нибудь пришло бы вдруг в голову посоветовать избавиться от этого сучка, то он бы посчитал этот совет кощунственным а сакмого советчика записал бы в свои личные враги. Этот сучек помогал выжить Владимиру Алексеевичу. Через боль, причиняемую этим сучком. Мящерский ощущал жизнь . Ощущал , что он еще жив и барак уже не казался ему одним большим мрачным гробом. Вот и сейчас , ощутив острый укол он улыбнулся сучку, как старому и доброму другу и повернулся на бок.. Струйка холодного воздуха скользнула под ватник , пробежалась по голому телу, вызвав не приятную зыбкую дрож. Барак еще спал. Мящерский слышал чьё-то неясное бормотание , чей-то храп. Кто-то надрывно и тягуче стонал. Кто-то кашлял , мучительно хрипя и захлебываясь. Посреди барака, на свободном от нар пятачке, святилась, тускло малиновым светом , печка буржуйка , распространяя по бараку скупое тепло. У печки застыла не подвижно фигура истопника с безжизненно поникшей на грудь головой. Мящерский потянул ноздрями застоявшийся воздух и сквозь резкий запах смолы , тяжелого духа давно не мытых человеческих тел и кислым , портяночным смрадом, явственно ощутил запах душистого , махорочного дыма. Несколько минут он лежал не подвижно. , прислушиваясь к чувству страха перед неизбежным наказанием за похищенный окурок . Но острое желание курить заглушило страх. Дрожа от нетерпения в преддверии первой затяжки Мящерский осторожно поднялся с нар и не спус кая глаз с , попрежнему не подвижной фигуры истопника и не обращая внимания на обжигающий ноги холод , направился к печке. Чутье не обмануло его. у правой ноги спящего лежал выпавший из правой руки окурок цигарки. Прикурив от обжигающего лицо, малинового бока печки , Мящерский жадно хватал истосковавшимися легкими горький , махорочный дым, бросая по сторонам настороженные взгляды , страшась увидеть протянутые к нему руки товарищей . Он тянул и тянул в себя махорочный дым захлебываясь и наслаждаясь , ощущая , как густой , мягкий туман обволакивает мозг отодвигая в сторону все не удобства лагерной жизни. Еще одна, последняя затяжка. Каленая , малиновая искра обжигает губы. Бросив на пол дымящийся окурок и уже не страшась ни кого, не уверенно переставляя , ставшие вдруг не послушными, ноги, Мящерский с трудом добрался до своих нар и ткнувшись носом в колкий мох затих, как затихает ребенок у теплой, материнской груди. Когда Мящерский очнулся от охватившего его блаженного забытья ,ночь уже кончилась. Утренний свет робко проникал сквозь узкие, прорубленные под самым потолком окна призрачными бликами скользя по темному пространству. И это не на шутку встревожило Мящерского. Каждое утро их поднимали за долго до рассвета и вели на работу под рев огромного барабана. Так продолжалось долгие годы ставшие уже целой жизнью. И казалось , что уже ничто, кроме смерти не может нарушить этот непоколебимый порядок лагерной жизни. Но сегодня…. Сегодня что-то случилось. Давно уже минуло время подъема а с улицы по прежнему не доносилось ни звука . Лишь скулил уныло за бревенчатой стеной барака ветер, нарушая, сгустившуюся над нарами , тревожную тишину.. Так прошел час, второй третий. Напряжение нарастало. И только тогда, когда казалось , что терпению зэка приходит конец и они ,не выдержав пытки непривычной тишиной и не известностью , кинутся на улицу сами, за стеной барака утробно рыкнул барабан. А на улице разгулялась настоящая метель. Серые, тяжелые тучи , нехотя ползли над острыми вершинами хмурых елей. Мокрые , липкие хлопья снега косо неслись к земле. - Что-то флагов сегодня много понавешано? Али праздник какой сегодня? Али случилось что? Седьмое сегодня Седьмое ноября. День великой революции.- Шелестел над строем зэка едва слышный шопоток Рвал ветер алые полотнища на главной мачте и на крыше административного корпуса лагеря. Не далеко от административного корпуса возведена праздничная арка увитая алыми лентами и украшенная еловыми лапами. Сразу же за аркой , под навесом из еловых лап накрыт длинный стол. На нем очередь из бутылок. На каждом бутылочном горлышке праздничный , алый бант. Алая скатерть на столе потемнела и набухла от капающей с навеса капели и казалась напитанной кровью. На штыках красноармейских винтовок так же топорщатся алые банты.. Вот еще раз торжественно и глухо ухнул большей барабан. И не успел еще угаснуть подхваченный ветром гул как распахнулись двери лагерного , административного корпуса и на высоком крыльце появились начлаг товарищ Щинкарь и замначлаг товарищ Загорадзе В торжественной тишине спустились они с крыльца и остановились повернувшись лицами к зданию А из дверей корпуса уже выходили участники тожественного парада. Впереди шли два красноармейца с красными знаменами За ними следом еще двое красноармецев , в новых, топорщащихся еще на них шинелях и шлемах буденовках несли большие, увитые красными лентами и зелеными гирляндами портреты Ленина и Сталина Великих и не повторимых вождей мирового пролетариата. Следом вынесли портреты вождей рангом пониже и видных военачальников революционной красной армии. Свердлов, Орджоникидзе , Ворошилов Буденный , Киров . И еще и еще и еще. Все великие с устремленным в будущее затуманенным взором. Не повторимые. Даже тучи , словно испугавшись вдруг суровых глаз целой плеяды великих вождей, прекратили вдруг засыпать лагерь хлопьями мокрого снега , и только ветер по прежнему неиствовал и бесстрашно трепал алые знамена словно задавшись целью сорвать их с флаг штоков и унести подальше от лагеря.. Праздничная колонна , с портретами великих вождей , с товарищем Щинкарем во главе. двинулась торжественным маршем в направлении стоявших в плотных шеренгах заключенных окруженных плотным кольцом красноармейцев с винтовками и алыми бантами на штыках. С торжественной, революционной речью к красноармейцам обратился сам товарищ Щинкарь. Следуя его призыву, красные бойцы почтили память своих павших в кровопролитных боях с золотопогонной сволочью товарищей трехкратным залпом. Затем , под дружное, трехкратное ура геройский начлаг вознес хвалу революционной и великой партии большевиков - коммунистов и её гениальным вождям И закончил свою речь товарищ Щинкарь пламенным призывом доказать всем белогвардейским недобиткам, что не затупились еще красноармейские штыки и все так же остры их сабли. - И пусть они это запомнят- Выкрикнул товарищ Щинкарь заканчивая свою пламенную речь и указывая распростертой , словно в полете , рукой на серогрязный строй заключенных. Ему подвели коня. Тяжело, с помощью красноармейцев, взобрался в седло бывший лихой командир красной конницы. Эх, не тот уже стал кавалерист. Да и конь уже не тот. Не тот отчаянный степной скакун . Но и враг уже не тот. Нет , не тот нынче враг. Но он есть враг! И его жалкий вид не должен вызывать жалость в , горящих жаждой справедливой мести, сердцах революционных , красных бойцов. По приказу товарища Щинкаря из молчаливого строя заключенных отсчитали каждого седьмого.Затем всех тех, кто имел несчастье попасть в это роковое число, сбили в плотный строй и окружив конвоем отвели за сотню метров от общего строя. Здесь конвой отхлынул от заключенных и присоеденился к стоящим в ожидании красноармейцам. Послушные воле своего героического командира ,они вытянулись в цепь охватывая полукольцом жавшихся к друг другу на пронизывающе ветру,заключенных. И вдруг! С винтовками на перевес кинулись в стремительную , штыковую атаку. Нет не затупились красноармейские штыки. Смертоносными жалами впивались они в беззащитные тела несчастных людей нащупывая в трепещущейся от смертельной муки, живой плоти ускользающую жизнь. А рядом с ними крутился на коне лихой всадник в развивающейся на ветру бурке и кричал хрипло: - Не стрелять! Не стрелять! Штыком его коли! Коли штыком!- И подхавченный звериным азартом,рожденным видом истекающей горячей кровью , беззащитной жертвы кинулся вдруг в охваченную ужасом толпу заключенных и закрутился на месте давя конем и нанося шашкой быстрые, как молния, удары, И только выдыхая хрипло , -так их! Так, сволочь золотопогонную. Ни кто и ни когда не поймет и не сможет оправдать и десятой части той злобы затмившей вдруг разум людей с такой жестокостью и яростью убивающих себе подобных. Ни один следователь не докопается до истинных причин этой неуемной злобы. Ни один прокурор не зачитает обвинения. Ни один судья не огласит приговора. И только не земной судья,судья всевышний, на страшном суде рассудит их. Вскоре все было кончено. В последнего, волчком крутившегося меж потерявших человеческий облик,забрызганных человеческой кровью красноармейцев заключенного вонзилось сразу четыре штыка. Мящерский умирал. Он не ощущал, как глубоко вошли в его тело острые
