МЕТЕЛЬ.
-Они бежали не стройной толпой по покрытой белым налётом соли кромке залива.
С лева, стыл не подвижно отливающий плавленным свинцом Сиваш.
С права, до самого горизонта, простиралась выжженная палящими лучами солнца, безжизненная степь.
Они бежали, обливаясь липким потом, жадно хватая пересохшими, почерневшими ртами ускользающий воздух.
Бежали из последних сил, выставив вперёд себя винтовки с примкнутыми штыками, с тоскливой обреченностью прислушиваясь к доносящемуся сзади
тяжелому топоту конских кованных копыт.
- Почему? Ну, почему он тогда не остановился?
Почему не шагнул на встречу скакавшим следом за ними всадником?
Под их острые, не знающие жалости клинки.
Сотый, а может, и тысячный раз задавал себе этот вопрос Владимир Алексеевич Мещерский, наследник памяти и бренной славы древнего княжеского рода Мещерских, уходящего своими корнями в достославную допетровскую эпоху.
-Хотя, впрочем, всё это давно уже в прошлом.
-Бесславно кануло в вечность.
-Нет рода. Нет великой России.
-Изуродованное братоубийственной войной, дымящееся пепелище вместо родины. И он уже не наследник, ибо наследовать не чего.
Он просто один из многих миллионов, заключенных в один из советских концентрационных лагерей.
-И нет у него имени. Нет фамилии.
-Есть только номер. Номер раба.
-В тот несчастный день, ставший последним для Владимира Мещерского, как для свободного человека (ибо дальше по жизни, пойдет в его обличии совсем другой человек), полк, в котором он нес службу, в составе едва ли более двух рот, остальные навсегда остались лежать в дымящейся от крови и пожарищ русской земле, по мановению ли судьбы - злодейски или по воле вышестоящих командиров, обитающих в никому не ведомых штабах, оторвался от общего потока отступающих войск белой гвардии и ведомый полковником Невсеровским Вадимом Николаевичем, на рысях направился в степь.
- Несколько часов они шли маршем по прокаленной горячим солнцем,
обезвоженной равнине.
Какую задачу выполнял полк, для них навсегда осталось загадкой. Да и был ли тот, кто еще был способен ставить бегущим в беспорядке войскам какие-то боевые задачи?
- Терзаемые жестокой жаждой, они уходили все дальше в степь на своих, качающихся от усталости, конях, всматриваясь тщетно воспаленными глазами в далекий горизонт.
- И вот, когда казалось, что сил больше нет и смертельно уставшие кони и сидящие на них всадники сейчас рухнут и превратятся в груду серого, безжизненного праха, впереди замаячили, сквозь колыхающиеся перед глазами жаркое марево, крыши одинокого хутора.
- Пили прямо из колоды рядом со своими конями. Хватали холодную, звенящую воду потрескавшимися от жажды кровоточащими губами, зубами и проталкивали со стоном в пересохшее , изнывающее от жажды нутро, с наслаждением ощущая, как вливается в тело вместе с водой жизненная сила и яснеет сознание.
В этот день у них не хватило мужества покинуть хутор. Страх перед безводной, изнывающей от зноя пустынной - степью прочно приковал их к нему.
Стараясь не встречаться с грустно умоляющим взглядом старика, хозяина хутора, резали вскрикивающих тонкими, почти детскими голосами, его овец. Шашками секли кровоточащие, не умело ободранные туши на части и, насадив на винтовочные шомпола, жарили, на источающих вонючий дым кизячных кострах.
Понимали, что поступали плохо. Но и другого выхода не было. Жажда, терзающая их тела, уступила место не менее жестоким мукам голода.
А насытившись, они вдруг успокоились. Были ли виной тому звезды, мирно мерцающие в ночном, таинственном небе. Или усталость сделала свое дело? Только уснули господа офицеры, не окружив место ночевки полка постами и секретами.
А на рассвете вдруг вздрогнула степь от топота тысяч конских копыт. Кинулись, очнувшись от крепкого, предутреннего сна, белогвардейцы к стоящим в козлах винтовкам.
- Но поздно.
- уже над самой головой сверкают острые, красногвардейские шашки. Мечутся меж застигнутыми врасплох офицерами дико храпящие кони.
Топчут кованными копытами не дорубленных, не доколотых. Хлопнуло запоздало несколько выстрелов. С десяток офицеров с полковником Невсеровским во главе ощетинились было штыками. Но смяли их. Разбросали. Изрубили.
-Все свершилось в считанные минуты.
Убитые лежали на пыльной, забрызганной человеческой кровью земле. Те же, кого пощадили пули и шашки, стояли, тяжело дыша, окруженные плотным кольцом красноармейцев, еще не веря в случившееся.
В числе тех, кого пощадила судьба и уберегла от сабель и копыт, был и Владимир Мещерский.
- Сильно болело ушибленное плечо. Во рту было солоно от крови. На поясе. Там, где еще совсем недавно висела шашка, болтались оборванные ремни.
- А шашка. Его шашка, с которой он не расставался с германской, с того самого дня, когда впервые ощутил на своих плечах офицерские погоны. Шашка, на которой клялся верой и правдой служить Великой России. До последнего вздоха. До последней капли крови. Перекочевала в руки высокого, широкоплечего красногвардейца с плоским , смуглым лицом азиата.
Его черные, раскосые глаза с презрением и злобой смотрели на пленных из-под козырька, уродливого, шишкастого шлема с нашитой на него красной звездой.
Чем-то звериным, первобытно жестоким веяло от его коренастой, длиннорукой фигуры.
"Сейчас он меня убьет, - подумал Мещерский
- Вот сейчас, - взмахнет шашкой и . . ."
Мещерский был фронтовым офицером, принявшим свое боевое крещение в четырнадцатом году. За годы, проведенные на фронтах сначала германской, а затем и гражданской войны, где жизнь его подвергалась ежеминутному риску, в душе его вызрело стойкое чувство презрения к смерти.
- Он свыкся с мыслью, что его когда - нибудь убьют.
Убьют и всё. Смерть на поле боя была предначертана ему свыше. Судьбой, Богом, царем, пославшим его на войну.
Но сейчас, увидев узкие, наполненные дикой злобой глаза красноармейца, Мещерский дрогнул.
Он понял, что сейчас, эта первобытная, не сдерживаемая ни какими законами цивилизованного мира сила, которой была налита вся неуклюже угрожающая фигура красногвардейца, обрушится на него.
Он понял, что будет сейчас изрублен. Нет, не убит, а просто, до циничности просто изрублен. Изрублен своей собственной шашкой.
Вероятно похожее чувство испытывает человек, попавший меж вращающихся шестерен грохочущей, гигантской машины, понимая, что через несколько мгновений будет смят, раздавлен, уничтожен. Превратится в бесформенную груду кровавых лохмотьев из раздробленных костей и мяса.
С тоской всматривался Мещерский в лица окружавших их красногвардейцев, лелея в душе робкую надежду на сочувствие. Но тщетно. Только ненавистью были полны глаза бойцов. Казалось, что даже воздух, окружавших их, был напитан презрением и злобой.
Еще вчера они были вместе. Принадлежали одному народу.
Служили одной стране.
Еще вчера у них была одна Родина. Один язык. Одна мать - Россия.
Сегодня же совершенно чужие люди стояли друг перед другом.
Словно вдруг разверзлась земля, и пролегла меж ними зияющая страшной пустотой бездонная пропасть, разбросав их по разные стороны.
- "Что же это?" - растерянно подумал Мещерский, остро ощущая, как его молодое, сильное тело противится мысли о смерти.
Всего на несколько мгновений опустил Мещерский глаза к земле, стараясь преодолеть охватившее его чувство страха, а когда поднял их, то отшатнулся от неожиданности.
Прямо перед собой увидел он две зловеще - черные, молчаливые фигуры.
-"Откуда они появились здесь?! Ведь мгновение назад их не было здесь! Не было!"
-" Кто же это?! Откуда?!" - испуганной птицей взметнулся в смятённом мозгу вопрос.
И вдруг, показалось ему, что не люди стоят перед ним, а страшные ангелы смерти явились из преисподней, чтобы забрать его душу в ад .
- Ишь ты, как испугалось его благородие, - с ухмылкой сказал командир отряда, заметив в глазах Мещерского страх .
- Испугался , али вину свою признал перед народом?
Острые, как остриё казацкой пики, глаза его просто впились в побледневшее лицо пленного офицера.
- Ну что будем делать с этой золотопогонной сволочью, товарищи красные бойцы спросил он, удовлетворившись произведенным на пленных эффектом.
- Может отпустим да в ножки им поклонимся?
- Смерть ! - дружно выдохнули сотни глоток.
- Смерть им! Смерть!
- Подождите, товарищи красные бойцы ! - остановил рванувшихся было к пленным красноармейцев спутник командира отряда с красной , комиссарской звездой на рукаве, черной кожанки.
- Товарищ Ленин учит нас щадить врагов революции и каждому из них искупить сваю вину перед народом. И я, данной мне революцией властью, предлагаю всем, кто готов служить народу и его революционным устремлением, остаться на месте.
Тех же , кто не пожелает идти с нами дорогой великих свершений, прошу отойти в сторону. На обдумывание даю пять минут. - Сказав это, он вытащил из кармана своих кожаных галифе сверкнувшие серебром карманные часы и, щелкнул крышкой, спокойно, словно не о жизни и смерти шла речь, засек время.
- Мещерский почти физически ощущал, как тают отведенные на размышление минуты, отделяющие их от рубежа, за которым ждало небытие. Великая вселенная пустота.
- Никак штаны обмочили господа офицеры? - вновь громыхнул басом командир отряда, нарушив над пленными офицерами тоскливую тишину.
- Это вам не с дамочками по ресторациям шастать да бабенок в рабочих кварталах щупать …
Презрительная усмешка чуть тронула его губы, ни чуть не смягчив каменной твердости лица.
Но случилось не вероятное.
Насмешка, прозвучавшая в словах красного командира, и презрительный смех красногвардейцев, направленный на то, что бы добить, морально уничтожить и без того подавленных людей, вызвали обратный эффект.
В их душах вспыхнул протест. Они вновь ощутили себя теми, на чьих плечах покоились честь и слава Великой России.
Нет, это не походило на бунт обреченных на смерть людей. Это было величие духа. Это было мужество людей , сумевших преодолеть вечный страх перед смертью. Презреть мысль о спасении ценой унижения и бесчестия .
Происшедшую с пленными переменно заметил и командир отряда.
- Обиделись , господа офицеры, - проговорил он, кивая головой в сторону пленных.
- Ишь как господская кровушка заговорила ! А, может, нам у них прощения попросить, а ? что скажете , товарищи красные бойцы? Все же мы с вами сон господский нарушили.
- Прекрати глумление! - это полковник Невсеровский, не выдержав прозвучавшей в словах командира насмешки, шагнул вперд. И сразу , с поспешной предупредительностью ткнул ему в грудь трёхгранный штык русской трёхлинейки.
- Не балуй , ваше благородие! - предупредил Невсеровского заросший по самые уши черной колкой щетиной, похожий на кавказца боец.
По офицерскому френчу , медленно расплываясь, поползло алое кровяное пятно.
- Вы не смеете!
Их взгляды встретились.
- Вы можете нас ненавидеть, как врагов! Но презирать нас …!
- Презирать вас? - под бурой, обоженной солнцем и ветром кожей мощно вспухли желваки. Резко обозначились скулы. Лицо командира приобрело выражение каменного изваяния и
